Всего лишь любовь

Глава 21. Вита

В ту ночь Никита оставил меня. Дождался, пока я усну, и ушёл. Он оставил записку: «Лисёнок, ты знаешь, где меня найти». Я знаю, да! Вот только… хочу ли? Но, ведь я же хотела его в тот момент, когда он целовал? Память тела сработала! Я ощущала его, и желала всем своим существом. Я готова была это сделать. А после…

Даже не Капустин со своим «своевременным» лаем. Даже не что-то снаружи. Внутри! Я осознала вдруг, что если сделаю это, то пути обратно не будет. Но разве мне есть, куда возвращаться? Ведь все мосты сожжены! И сожгла их не я, а Шумилов. Ему не зазорно было спать с Милой. Наверно, его не терзали сомнения в тот злополучный момент? Он не мучился, думая: «Можно ли мне засадить своей лучшей подруге?». Он просто сделал это. А я… Я слишком совестлива! Слишком зациклена на том, чего нет.

Сегодняшний день дал мне почву для размышлений. Оказалось, развод не оформить заочно. Придётся явиться в отделение ЗАГСа, написать заявление. Ведь у нас же есть сын, которому только двенадцать. Скорее всего, нас начнут убеждать, взять тайм-аут, подумать. Двадцать лет — это стаж! Но мне кажется, стоит подумать тем, кто разводится сразу же, спустя год, или два после свадьбы. Вот это решение, скорее, спонтанное! А у нас… У нас всё решено! Я надеюсь, Шумилов не станет препятствовать бракоразводному процессу, и подпишет бумаги? Ему ведь тоже охота быть с Милой на полных правах.

Поменять название у кафе оказалось куда проще. Составил заявку, и вуаля! «ВитаМила» почти уже в прошлом. И скоро над входом появится новое имя. Символизирующее новую жизнь. «Виталина» — красиво звучит! Помню, сперва я бесилась, когда пошла в школу. Что за имя такое? Непонятное! То ли дело понятные — Оля и Таня. Потом познакомилась с Милкой, и мы составили дружный тандем.

Это имя мне выдумал папа. А мама хотела назвать меня Клавой, в честь бабушки.

— И с отчеством очень красиво звучит, — говорила она, — Клавдия Михална.

Слава божечки, он настоял! Вполне можно было назвать кафе «Клава», или «У Клавы». Но в этом случае пришлось бы его открывать на обочине трассы. Так как мой контингент — дальнобойщики, и кухня моя — это греча с котлетой и суп.

Про себя усмехаюсь! А что? Я готовлю неплохо. Это опять же, от бабушки. Досталось не имя, а навык. Для мамы готовка всегда была — сущий ад. Наверно, поэтому с Костей мне было так просто ужиться. Он любит поесть! Хотя, по нему и не скажешь. Даже спустя столько лет не удосужился отрастить себе пузико. А ведь я так старалась, кормила его…

Ну, вот, я опять о Шумилове. Он-то, наверно, забыл обо мне? Не звонит и не пишет. Стыдится, что я раскусила, застала его «на горячем», в прямом смысле слова. На супе! Теперь не смогу есть куриный, будет подташнивать. При мысли о том, как Милана кормила его. Должно быть, с ложечки? А он причмокивал, хрюкал и слизывал капли с губы.

Я кривлюсь, ставлю ноги в наполненный мутной водой, синий таз. Решила устроить себе расслабон перед сном. Педикюр и ножная ванночка с солью. А после — укутаюсь! Выберу фильм. Промокод ещё действует. В этот раз посмотрю что-нибудь комедийное. Хватит слёз! Нужно больше смеяться.

Капустин лежит на паласе. Он, кажется, даже привык к новой жизни со мной. Не скучает по Косте. Тот его не особенно баловал! А если и баловал, то в ущерб здоровью. Со мной ему светит здоровая, долгая жизнь.

Понимаю, что нужно попи́сать. Пока вода ещё слишком горячая, поднимаюсь с дивана. И, вытерев пятки, иду в туалет. В зале свет приглушённый. Я закрыла ночные гардины, зажгла ароматные свечи. Если уж отдыхать, то со вкусом. Кстати, в бутылочке есть ещё пару глотков Шардоне. На бокал наберётся! Уже предвкушаю, как сяду в носочках, на мягкий диван…

Как вдруг! Замочная скважина громко скрежещет. И дверь, к моему изумлению, приоткрывается. Я держу в себе крик. И уже готова обрушить его на того, кто пришёл… Только это не воры.

— Тшшш, тише! Боренька, ну, подожди, — шепчет девичий голос.

В полутьме вижу рыжие волосы, белую маечку, джинсы с завышенной талией.

«Майя?», — застыв, продолжаю смотреть, как она обнимается с кем-то. Этот некто высок и одет не по-модному. Рубашка и брюки. Очки, что бликуют от света тускнеющих ламп нашей старой парадной. Продолжая неистово тискаться, эти двое проходят в квартиру. Замок здесь не тот, что у нас… у Шумилова дома. Там, если вставишь ключи изнутри, то снаружи уже не откроешь. Здесь замок навесной. На ночь я закрываю щеколду. А тут, очевидно, забыла закрыть…

— Майя? — своё нахождение здесь я решаюсь озвучить в момент, когда двое едва ли не делают ЭТО в прихожей.

Майка жмётся к стене, и её белоснежная майка закатана кверху. Ещё не хватало мне видеть всё это!

Обрушившись на пол, мой зонт угождает ему по ноге.

— Ай! — восклицает «поклонник».

Врубив верхний свет, я застаю их врасплох. Дочь поправляет одежду. Её кавалер, отвернувшись, приводит в порядок свою.

— М-мама? — заикаясь, роняет она.

— Неожиданно, правда? — развожу я руками. Тем самым как бы извиняясь за то, что разрушила им романти́к.

— А что ты здесь делаешь? — продолжает она удивлённо смотреть на меня.

— Да вот, — на ходу сочиняю, — Прибраться решила.

— В халате? — скользит по мне взглядом.

Я выдыхаю:

— Устала, решила прилечь. Но ты давай, не переводи стрелки! Хотелось бы слышать, что здесь делаешь ты? И кто, простите меня за назойливость, вот этот субъект?

«Субъект», тем временем, застегнув все пуговки на рубашке, которые Майя успела уже расстегнуть, и, поправив причёску, являет себя в полный рост. А он далеко не юнец! Даже вовсе не юный. Такой взрослый дядечка, лет сорока. По лицу понимаю, неглупый. Хотя, мало ли что можно понять по лицу? То, что он очки нацепил, ещё ни о чём не говорит.

— Простите, — кивает по-джентльменски, — Позвольте представиться. Борис Давыдович Немов!

Он тянет руку, а я так смотрю на неё, будто в ладони он держит кинжал. Немов? Борис? Давыдович? Да это тот самый…

— Тот самый Немов? — оказалось, я выдала вслух эту фразу.

Он, чуть откашлявшись, снова кивает:

— Вероятно, тот самый. Не знаю, что вы имеете ввиду…

— Вы же преподаватель в её институте? Ведь так? — говорю, словно поймала с поличным.

— Ну, преподавательство — это лишь одна из моих отраслей. Я также заслуженный критик, член союза писателей, а также доктор филологических наук, — «скромно» перечисляет он свои заслуги перед отечеством.

— То, что вы член, я итак вижу, — отвечаю, так и не пожав его руку.

«Заслуженный член» поправляет очки на носу. А нос у него, стоит заметить, большой, заострённый. И волосы вьются. Еврей? Нам ещё евреев тут не хватало!

«Господи, неужели это она от дедули черпнула? Нездоровую тягу к евреям», — про себя сокрушаюсь, а вслух говорю:

— Позвольте узнать, сколько вам лет?

— Мам! — оживляется Майка. Та затаилась в углу, наблюдает, к чему приведёт эта схватка «двух Лун».

— Всё в порядке, Майечка, — произносит «заслуженный член», и добавляет, уже обращаясь ко мне, — Твоя мама вправе задавать мне такие вопросы. И я охотно отвечу. Мне сорок семь лет…

— Дальше можете не рассказывать! — обрываю его, — Всего доброго вам! Говорите спасибо, что я благородно закрою глаза на тот факт, что вы совращаете юных студенток.

— Мама! — уже громче парирует Майка.

— Я, видит Бог, не хотел, чтобы наше с вами знакомство состоялось подобным образом, — выдыхает заслуженный гений речей. И добавляет с печалью, — Простите ещё раз, Виталина Михайловна! Всего доброго!

— Боря! — цепляет его за рукав моя глупая дочка, — Не уходи! Я с тобой!

— А вас, Майя Константиновна, я попрошу задержаться, — ставлю я руки в бока.

— Тебе лучше остаться, солнышко. Успокой маму, а я потерплю, — слышу фразу. И злость закипает в районе сплетения нервных волокон. Да как у него только духу хватает? Будь я мужиком, я бы спустила его со ступеней. А так только и могу, что стоять и натужно пыхтеть.

Когда двери за ним закрываются, Майка глядит из угла. Наши взгляды встречаются.

— И? Потрудись объяснить, — говорю совершенно спокойно. Или мне кажется, что я совершенно спокойна. Внутри назревает пожар…

— А что объяснять? Ты всё видела, — включает она «автономный режим».

— Я видела, да! — восклицаю, — Я видела эту постыдную сцену. Вы с ним целовались! Ему сорок семь! Я уже не говорю о том, что он твой педагог.

— Он профессор, — бросает она, будто это меняет суть дела.

— Да будь он хоть трижды профессор. Ему сорок семь, Майя! Да о чём ты вообще думаешь? — мне с трудом удаётся сохранить самообладание.

Её невменяемый вид говорит об одном. Моя дочка настроена очень серьёзно.

— А что тут такого? — вопрошает она, — Ты не слышала фразу: «У любви нет возраста?».

— Есть! Поверь мне, он есть! — выставляю вперёд указательный палец.

— Да тебе-то откуда знать? — хмыкает Майка, — Вы с папой с горшка были парой.

Эти «папины» россказни раньше бесили меня. А теперь выплывают наружу! Он любил воспевать нашу детскую дружбу. Говорить, что мы были судьбой предназначены едва ли не с самых пелёнок. И про то, как влюбился, впервые увидев меня. Только вот куда это всё могло деться потом?

— Мы с папой? Причём тут мы с папой? — пожимаю плечами. Меньше всего мне сейчас хотелось бы рассуждать обо мне и Шумилове.

— Да притом! Что у тебя идеальная жизнь. Всё по правилам. Вовремя. Ну, а я, может быть, впервые влюбилась в кого-то по-настоящему! — мечтательно вскинув глаза к потолку, говорит моя дочь.

«Да, уж! Как бы ни так. У меня всё по правилам? Да кто эти правила только писал? Покажите мне этого типа!», — возмущаюсь я мысленно.

Вслух говорю, стараясь звучать так, чтобы Майя услышала:

— Майечка, доченька, я понимаю! Любовь, да особенно, первая. Вот только к кому? Ты влюбилась, понятно! Так часто бывает. Девочки влюбляются в умных и взрослых мужчин. Но он-то куда? Он же просто тебя поматросит и бросит! У него таких студенточек на каждом курсе…

— Не правда! — внедряется Майка таким убедительным тоном, — Боря хороший! Он не такой!

— Конечно же, он не такой, — я пытаюсь пробиться сквозь эту броню несогласия, — Ты поймёшь это после. Когда будет уже слишком поздно. Что он такой же, как все.

— Ой, мам, — раздражается Майка, — Я и не думала, что ты мне поверишь! Ты никогда не была на моей стороне.

— А вот это не правда! — спешу возразить.

— Да, правда! Вот папа бы точно меня поддержал, — добавляет она.

— Очередное твоё заблуждение, — киваю. А у самой в голове брезжит мысль: «А что бы сказал на это Шумилов?».

Она собирает с комода ключи. Я сама ей вручила! Сказала однажды: «Когда квартирантов не будет, квартира твоя. Приходи, когда хочешь. А можешь вообще переехать сюда». Любопытно, а сколько у нас до того не было здесь квартирантов? До нашей ссоры с Шумиловым. Может быть, этот визит не единственный. Да и вообще! Как давно моя дочка встречается с ним.

Все эти вопросы так и бурлят в голове. Но я не успеваю озвучить ни одного из них. Майка уже распахнула входную.

— Ну, и куда ты? Вернись! — я шагаю к двери, но она уже вышла.

— Мам, извини! — доносится с лестницы. Рыжие волосы Майки мелькают в просветах перил.

Я прислоняюсь к стене. Не бежать же за ней! На ночь глядя. Хотя… Да была бы то ночь. А то так. Белый день на дворе. Или белая ночь? Я всегда ненавидела белые ночи.

Капустин сидит на диване в гостиной.

— Тебе кто разрешал на диван? — я сгоняю, войдя, — Тоже мне, друг! Хоть бы вышел, меня поддержал.

Приземляюсь туда, где сидела до этого. Вода в тазике стала чуть тёплой. Охота прямо сейчас поехать к Шумилову. Но это будет уж слишком! До завтра потерпит. Вспоминаю, куда положила настойку пиона. Пожалуй, вино мне сегодня едва ли поможет заснуть.