Всего лишь любовь

Глава 19. Вита

Вечером я возвращаюсь домой. Теперь это — мой дом! И я официально считаю его таковым. Другого нет и не будет! Прогулявшись с Капустиным, ловлю себя на безудержной мысли найти рядом Опель Шумилова. Нет, его нет. Он, вероятно, сегодня занят другими делами. Другой женщиной. В голове бьётся мысль: «Он с Миланой». И поверить в такое почти невозможно. Но я же своими глазами успела увидеть. Её… в моём фартуке. И это особенно больно!

И дался мне этот фартук? Будь она голой, мне было бы легче? Вернувшись в квартиру, я зажигаю ночник, расстилаю постель. Но не тороплюсь окунуться в неё. Сегодня в супермаркете мне дали чек, на котором нашла промокод на подписку. Месяц бесплатного видео: фильмы, сериалы. Почему бы и нет?

Ввожу цифры в поле. И получаю неограниченный доступ к контенту. Смотри, не хочу! Выбираю какое-то чёрно-белое видео. На нём мужчина и женщина. Начинаю смотреть, без особой надежды. Но в процессе вникаю в сюжет, проникаюсь им так, что в груди нарывает. Когда героиня поёт на каком-то другом языке, так похожем на русский, я как будто всё понимаю. Каждое слово внутри отзывается эхом:

— Два сердушка, чтырэ очи,

Ой-ёй-ёй…

Цу плакали вы днев ноцы

Ой-ёй-ёй…

Кзарнэ очка цу плачече,

Же дни споткач не можече,

Же дни споткач не можече,

Ой-ёй-ёй…

(Два сердечка, четыре глаза

Ой-ёй-ёй…

Которые плакали днём и ночью,

Ой-ёй-ёй…

Чёрные глазки, почему вы плачете?

Что не можете встретиться,

Что не можете встретиться). Фильм о любви. О такой, которой не суждено сбыться. Они так любят друг друга! Им предначертано быть вместе. Но их разлучает политика. И каждый живёт на своей стороне, в своей робкой мечте о любви. А она ускользает…

К концу чёрно-белого фильма я плачу так сильно, что нет сил сдержать эту боль. Позволяю себе не быть сдержанной! Хватит! Устала.

Капустин глядит удивлённо. Он никогда не видел, как плачет хозяйка. Наверное, думает, я заболела? В каком-то смысле, оно так и есть.

Звонок в дверь вырывает меня из страданий по судьбам героев. Я, встрепенувшись, иду в коридор. Что, если это — Шумилов? Мой разум мгновенно рисует картину, где он, с букетом цветов, признаётся в любви. Если так, я прощу! Я поверю. На этот раз точно поверю в то, что она не нужна ему. В то, что я ему много дороже…

Пускай, это будет Шумилов! Но это не он. Лишь приоткрыв щель, которая служит глазком, понимаю, что это Никита. Аромат его горькой туалетной воды, вперемешку с густым табаком, проникает в коварную прорезь. Я прижимаюсь к двери. Открыть, не открыть? Не могу не открыть! Он ведь знает, я здесь. Да и… Он пострадал ни за что! И розы его до сих пор стоят в моей вазе.

Налегаю на дверь, открываю. Снаружи Никита, с букетом в руках. Снова розы, на этот раз белые. Стебельки крепко связаны лентой.

— Прости, что я без звонка, — говорит виновато.

Я слегка улыбаюсь. Наверное, слёзы в глазах ещё не высохли, и он видит. По взгляду заметно, как он напрягается:

— Что-то случилось?

— Да нет, — я машу рукой, — Фильм смотрела слезливый.

— Ну, что же ты так? Из-за фильма, — произносит с упрёком.

Впускаю его, принимаю букет.

— Спасибо, — смотрю на головки цветков. Окунаю нос в ближний бутон. Запах роз пробуждает былое…

— Ты… одна? — вопрошает опасливо.

— Да! — отзываюсь, — Одна, проходи.

Наверно, боится Шумилова? Боится, что тот караулит за дверью и кинется, стоит ему переступить мой порог.

Тут из зала встречать выбегает Капустин. С задорным лаем, он машет хвостом. Богачёв замирает:

— Это твой пёс?

В голове возникает его позабытая фобия. Боже, а я и забыла! Да ведь он же боится собак! С тех пор, как, будучи маленьким, получил от одной из них очень болезненный урок. До сих пор на плече у него рваный шрам. Я любила его изучать, целовать. Говорила, что шрам украшает мужчину…

— Это Капустин! Он не кусается, — спешу объяснить.

Тот, очевидно, увидев в нём друга, простодушно подходит, ставит лапы на туфли Никиты. И глядит на него снизу вверх.

Никита стоит неподвижно. Словно, стоит ему шелохнуться, как мой корги набросится и растерзает его в пух и прах!

— Не бойся! Он добрый! — смеясь, я сажусь рядом с питомцем на корточки. Чешу его рыжую спинку, целую его розовеющий нос.

— Я н-не знал, что у тебя есть собака, — произносит Никита.

О, как он забавен сейчас! Я с трудом держу в себе смех.

— Такой большой мальчик боится собак? — говорю, глядя, вместе с Капустиным, снизу вверх.

Богачёв возражает:

— Я вообще ничего не боюсь!

— Ну, да! Так я и поверила, — я встаю в полный рост, — Проходи, разувайся!

Оставляю его наедине с Капустиным. Сама же иду на кухню, чтобы найти ещё одну вазу. Но вазы нет. Приходится приспособить под розы трёхлитровую банку и опереть их о стену. Уж слишком большие!

Когда возвращаюсь в прихожую, вижу… Никита всё также стоит, глядя вниз. А Капустин зазывно топорщит огромные уши и ждёт, что его погладят. Привык к восхищению! К ласке. А тут…

— Ну, Никииит, — я тяну нараспев его имя. Сгибаюсь, рукой подхватив рыжеватое пузо питомца. И, держа на весу, призываю Никиту погладить его, — Ну, смотри какой он милый! Ты ему нравишься! Да, моя рыжая морда?

Тереблю пса за ухо:

— Потрогай! Потрогай его! Ну, же!

— Я… можно, не буду? — Никита поспешно снимает обувку. Носки его туфель начищены, как и тогда.

— Ну, что ты, как девчонка, честное слово? — беру «на слабо».

Богачёв выдыхает. Глаза его гневно темнеют, а брови сдвигаются.

— Ну, же! Погладь! — я сую ему пса.

Он так боязливо, опасливо тянет ладонь, что я прыскаю со смеху. Капустин, едва он касается, рвётся из рук. И в попытке лизнуть задевает его языком.

— Ох! — Никита поспешно суёт свою руку в карман. Наверно, мурашки по коже? А мне так смешно!

— Ну, вот! Первый контакт налажен, — произношу, опускаю Капустина на пол. Тот трусит на кухню, опережая нас. Утыкается в миску и ест.

А Никита, войдя, продолжает стоять у дверей. Словно вот-вот сбежит.

— Чай, кофе? Или что-то покрепче? У меня есть Сангрия, — вспоминаю остатки вина в холодильнике.

— А! — оживает Никита, — Ведь я и забыл!

Он, метнувшись в прихожую, щёлкает дверью. Входной. Я на какой-то короткий момент, пока его нет, представляю, что он и вправду сбежал. Вот так, испугавшись собаки?

Но Богачёв возвращается с маленьким белым пакетом. На нём вижу надпись. Вино Шардоне! Ну, конечно, уж кто бы сомневался?

На столе появляется два винных бокала. Конфеты, которые он достаёт из пакета.

— Ты так предсказуем! — смеюсь, изучая Ферреро Роше.

— Серьёзно? — он хмурится, вроде с обидой.

— Ну, это не плохо, — спешу убедить.

Мы пьём, не озвучив ни тостов, ни каких-то особенных слов. Будто сами знаем, что фраза: «За нас», или «За встречу», прозвучит неуместно сейчас. Третий по счёту бокал расслабляет обоих. Никита даже склоняется, чтобы погладить Капустина. Но лаской это достаточно трудно назвать. Скорее, попытка пощупать «ковёр». Прикоснулся, и ладно!

Я усмехаюсь:

— Вино очень вкусное, — произношу, сделав ещё один крупный глоток.

— Тебе оно нравилось, раньше, — говорит он, склонив голову на бок.

— Оно и сейчас мне нравится, — отвечаю ему.

Наши глаза, на мгновение встретившись, как-то не могут уйти друг от друга. И словно бы тесно на кухне! И некуда деться от этой потребности глаз.

— Вита, — задумчиво цедит вино, — Ты разводишься, да?

— С чего ты взял? — говорю, вскинув брови.

— Не знаю, — пожимает плечами. Пару пуговок сверху расстёгнуты, рукава его белой рубашки небрежно закатаны к локтю. Но эта небрежность ему очень даже к лицу!

— Просто чувствую, — делится он.

Я теперь не решаюсь поднять своих глаз:

— Я не знаю, всё сложно.

— Подходит для статуса в социальной сети, — слышу смешок Богачёва.

Хочу его двинуть! Да как он смеет смеяться? У меня тут судьба рушится, а он…

Против воли опять слышу песню про два разделённых сердечка, страдающих друг по другу. И проклятая влага опять застилает глаза! Я пытаюсь смахнуть её, спрятать. Но, увы! Боль ещё не покинула душу. Ещё не вся вышла. И румянец на влажных щеках — тому подтверждение.

— Виточка, милая, ну не плачь, — понижает он голос. Говорит, как с ребёнком. Я и чувствую себя сейчас абсолютным ребёнком. Беззащитным и всеми покинутым. Мне так грустно, так больно, так…

Взяв двумя пальцами мой подбородок, он призывает оставить смущение и посмотреть ему прямо в глаза. Я смотрю! Вижу в них сожаление, боль, и… желание.

— Вита, — шепчет. В этом шепоте слышен вопрос. Я знаю сейчас, просто чувствую… Если позволю ему, если отвечу взаимностью, то…

Перед мысленным взором опять возникает Милана, с половником в правой руке, в моём фартуке. Шумилов с его сожалением, жалким подобием раскаяния на лице и в бессмысленных фразах. И я поддаюсь! Уступаю напору. Даю целовать себя так, как нельзя…

— Виточка, Вита, — он, отобрав мой бокал, поднимает меня. Мы стоим, прижимаясь друг к другу. Я удивляюсь тому, как сильна память тела. И запах, и голос его, мне до боли знаком! И я — это словно не я! Точнее, всё та же я, но лет двадцать назад. И стены квартиры хранят наши тайны. И никому не поведают их.

Никита берёт меня на руки. Резко и страстно! Я чувствую, как ошарашенным звоном в ушах бьётся пульс. Мне больно и жарко. И хочется скинуть с себя всю одежду. Прижаться к нему, как тогда…

Языки наши рьяно сплетаются. Руки ищут застёжки. Халат мой легко поддаётся. Оставшись в трусах, я отчаянно льну к нему. Прячу слегка располневшие груди. Он, оторвав пару пуговок, избавляет себя от рубашки. Всё также горяч, и силён! Всё также его ненасытные руки блуждают по телу, исследуя каждый изгиб.

Мы лежим на кровати. Никита в штанах, я — до сих пор ещё в трусиках. Моё бедро тесно жмётся к нему, а меж бёдер своих ощущаю всю силу сокрытой под тканями плоти…

— Вав! — слышу сквозь призрачный дым в голове. Сквозь его поцелуи по коже…

— Вав! Вав! — вот, опять.

Я как будто забыла, упала в него, словно в бездну. Из которой не вынырнуть! Только усилием воли я вынуждаю себя это сделать. Открыв глаза, вижу Капустина рядом с постелью. Стоит, вопросительно машет хвостом. И глядит.

— Ты чего? — вопрошает Никита. Его голос охрип. Но, почувствовав, как мой настрой поменялся, он отстраняется.

Я смотрю на него снизу вверх. Я под ним, я почти разрешила ему…

— Извини, — ощущаю, как слёзы опять набегают. И, отвернув лицо, больно кусаю губу.

Никита встаёт, опрокинувшись на бок. Высвобождает меня. И остаётся лежать, опираясь локтём о постель.

— Виталин, — он проводит рукой по плечу. Я, нащупав кусок покрывала, спешу заслонить наготу. Как же стыдно!

— Прости! Прости меня, пожалуйста, — плачу навзрыд, отвернувшись, уткнувшись в матрац.

— Ну, что ты? Девочка, — гладит меня по спине, придвигается ближе, — Лисёнок, ну, что ты? Не плачь.

Вот это «лисёнок» сейчас так некстати. И я разражаюсь отчаянным приступом слёз! Обняв меня сзади, прижав к волосатой груди и опутав руками, Никита качает, как маленькую. И что-то поёт мне на ушко:

— Котя, котенька, коток,

Котя, серенький хвосток,

Приди котя, почевать,

Мою деточку качать…

Эти слова усмиряют меня. Так волшебно! Но, скорее, не только слова. Его голос, спокойный, глубокий. Хочу, чтобы он не пускал меня. Чтобы вот так баюкал всю ночь.

— Это что, колыбельная? — тихо шепчу.

— Да, это мама мне пела, — отвечает Никита.

Его мать звали Златой. Красивое имя. В честь неё Богачёв старший назвал свой салон «ЗлатаРус». Когда мы пили вино, то Никита рассказывал, что приезжал хоронить отца. Это было как раз в тот год, когда я носила Антошу. Я не поехала на кладбище. Хотя, эта мысль посещала меня. Испугалась увидеть Никиту, спустя столько лет! Не знала, как поведу себя с ним, что скажу.

А вот он меня видел. Стоял во дворе, караулил. И видел, как я торопливо иду по дорожке. В одной руке — яйца и хлеб. А в другой — ручка Майки. Она была ещё маленькой, восьми лет, с небольшим. Грызла спелое яблоко. А, заприметив на тротуаре классики, побежала в них прыгать.

— Май! — окликнула я, когда, уронив своё яблоко, Майка его подняла и хотела надгрызть…

Никита и сам, похоже, расслабился. Уложил свою голову рядом с моей. Жарко дышит в затылок.

— А какой она была в детстве? — словно услышав поток моих мыслей, задаёт он вопрос.

Я, пребывая уже в полусне, даже глаз не хочу открывать. Образ Майи в пелёнках как будто реален.

— Она была рыженькой, — говорю успокоено.

— Такой же, как ты? — он ладонью ласкает затылок.

— Такой же, как я, — отвечаю устало. И даю набежавшей дремоте меня унести в царство грёз…