Всего лишь любовь

Глава 20. Костя

Мамин звонок с утра выбивает меня из колеи. Пару первых секунд я с ужасом думаю: «Что, если мама знает?». Если Вита ей рассказала? Или она рассказала своей маме, а тёща решила «обрадовать» сваху? Ощущаю себя, как в детстве. Но ведь мне не пятнадцать! Быстро думаю, что предпринять. Отрицать всё? Уйти в несознанку? Нет, уж! Лучше быть честным. Даже если последствия будут плачевными. А уж они будут!

Представить себе не могу, что скажут родители. Мама, отец, для которых семья — это нечто святое. Что они скажут, узнав, что я ей изменил? Да ещё с кем? С крёстной матерью нашей дочурки. Но... если быть честным, то быть до конца! И сознаться придётся во всём. И в родстве с Богачёвым, и в том, что Виталя так рьяно пытается опровергнуть. А именно, в том, что она уже очень долго общается с ним у меня за спиной. Пускай не спала! Но общалась ведь? А это уже означает — обман...

Беру трубку, весело бросив:

— Алло!

— Костенька? — мамин голос не предвещает плохого. Звучит, как обычно. Слегка озабоченно, но не более того.

— Да, мам, ты по делу звонишь, или так? А то я убегаю, — я и впрямь убегаю. Сегодня назначена встреча с одним человечком. Его мне подбросил Комар. Говорит, у того большой опыт решения разного рода дел «ниже пояса». Так мой приятель назвал то, что случилось со мной!

— Да так, просто! — делится мама, — Хотела узнать, как вы там? Почему не приехали на выходных?

— Да когда? — удивляюсь, — Антошка же в лагерь уехал.

— Уже? — восклицает она, — И вот дался ему этот лагерь? Нет бы, к нам! Тут и лес рядом, птички поют, и зелёнка поспела.

— Ребята, компания, нам не понять, — выдыхаю.

— Да, да, знаю я! Что ему с нами, со стариканами делать? — усмехается мама, — А вы? А Майюша?

— Майка сессию сдаёт, а я принимаю экзамены. Вита... У неё много дел в «ВитаМиле». Так что, и времени нет, — сочиняю. Точнее, пытаюсь представить нашу жизнь такой, какой она бывала обычно в подобное время.

— Ой, занятые вы мои! — мама привычно журит, — Ну, хоть на годовщину приедете?

— Ну, естественно! — заверяю её. Хотя, сам, признаться, уже не уверен. Точнее, я сам-то приеду. А вот приедет ли Вита?

— Я уж надеюсь, — смеётся мамуля, — От папы привет!

— Ему тоже! — желаю я, радуясь, что удалось завершить разговор без последствий.

С грустью припомнив, что скоро у них годовщина, я думаю: «Вот же подарочек мы подготовили им! Лучше не выдумать». Мам, пап, мы разводимся! Нет, уж. Придётся убалтывать Витку поехать, играть на показ, а потом, уже после... придумаем, как рассказать.

Человечек, а именно Вася Песков, заседает в социальном отделе администрации. Прежде он был адвокатом, тоже социальным. То бишь, бесплатным! Для всяких убогих, безденежных, вроде меня. Нет, я — ещё пока денежный! На старых «дрожжах» протяну какое-то время. И даже мог бы нанять адвоката из платных. Вот только зачем? Ведь дело пока не дошло до суда. К тому же, я Комару доверяю! Кого попало он мне не подсунет.

В кабинет прохожу без очереди. Оказалось, меня уже ждут. За столом в тесной комнате, вроде кладовки, сидит человек. За обилием папок его не видать! Только слышится хруст и щелчки по компьютерной мышке. Вот уж, точно! «Архивная крыса» — не зря говорят про таких.

Он встаёт, когда я подхожу. Обнаружив росток, ниже среднего. На носу — окуляры, на лбу — колоритная плешь. Ну, что ж! Сразу видно, что в теме.

— Здравствуйте, прошу вас! — он, указав мне на стул, вынимает платок из кармана. Протирает им лысину, снова кладёт в свой карман, произносит, — Я изучил ваше дело. Весьма любопытная вещь!

Я, сев к столу и оказавшись за папками, вместе со стулом пытаюсь найти положение, из которого буду видеть его:

— Хочу сказать вам большое спасибо!

— Пока ещё не за что, — хмыкает он.

— За то, что уделили мне время, — возражаю. Хотя знаю заранее, что Комаров просто так никого ни о чём не попросит. Наверняка, этот Вася Песков ему чем-то обязан. Но это меня не касается.

— Я, знаете ли, увлечён изучением нравственных норм. По первой специальности я — социолог. И темой моей диссертации было: «Молодёжь в системе социального воспроизводства». Вторая специальность моя — ГМУ, что означает...

— Государственное и муниципальное управление, — завершаю я фразу.

— Всё верно! Но социология мне интереснее. К примеру, сейчас меня сильно заботит вопрос — куда движется наша мораль? И чего ожидать от молодёжи? Какие устои у них в голове? Уж, поверьте мне, за время работы своей насмотрелся такого...

— Охотно верю, — киваю в ответ.

— Моя цель касаемо вашего дела — составить досудебный анамнез, — произносит с таким интересом, как будто нам предстоит партия в шахматы.

— Досудебный? — цепляюсь за этот пугающий термин, — Значит ли это, что дело отправится в суд?

— Мы постараемся этого избежать, — произносит Песков, — Знаете, было бы там изнасилование... А так! Суду лень разбираться с такими делами.

— Изнасилование? — у меня аж мурашки по коже от этого слова, — Да Бог с вами! Что вы несёте?

Василий опять вынимает платочек. Протерев свою лысину им, он кладёт его в нагрудный карман пиджака:

— Я несу людям свет! И вам в том числе. Так что не бойтесь, и можете быть откровенны со мной.

Я вздыхаю в ответ:

— Постараюсь.

— Наша цель, — произносит он следом за этим, — Заключается в том, чтобы Светлана Моисеенко...

— Моисеева, — поправляю его деликатно.

— Моисеева! Отозвала своё заявление. Но если она это сделает, значит, признается в том, что врала, — поправляет очки на широком носу.

— Но ведь оно так и есть? — хмурю брови, пытаясь понять его логику.

Песков выдыхает. Угодив в свою отрасль знаний, что называется, поймав волну, он как рыба в воде. Я тоже как рыба! Но которую выбросило на берег волной, а как добраться до воды, она понятия не имеет...

— Всё равно это редкость, — говорит с умным видом, — Чаще всего те, кого и впрямь домогались, молчат. Опасаясь огласки. Ведь огласка же — это позор!

— Что позорного в том, чтобы защищать свои права? — недоумеваю я.

— К сожалению, репутация сильно страдает, — говорит он, стуча по столу ровной стопкой листов, — Многие винят в этом случае потерпевшую. Вот как сейчас. Вы знали, что Света не сдала летнюю сессию? Её отчислят, скорее всего! Бюджетных мест не так много.

— Стоило догадаться, — произношу с сожалением в голосе. Ведь она была молодцом! И училась всегда на «отлично». Неужели оно того стоило? Погубить мне карьеру? Себе... Уж не знаю, чего она там погубила себе? Как отчислили, так восстановят! А вот меня уже не вернут «в колею».

— Оно и к лучшему! — восклицает Песков, — Учиться дальше на том же курсе она бы вряд ли смогла.

— Почему? — удивляюсь.

— Ну, подумайте сами, — говорит он со мной, как с младенцем, который не понимает элементарных вещей, — Сокурсники знают, преподаватели знают...

— Сокурсники знают? — прерываю его. Ведь Моложаев меня заверял, что не выдал имён.

— Ну, не знают сейчас, так узнают потом, — говорит собеседник, — Слухи разносятся быстро! А уж если вас оправдают, а вас оправдают, — понижает он голос, — То ей и вовсе несладко придётся в роли поклёпщицы.

Я закрываю глаза, и так гадко внутри. Даже во рту горьковато.

— Да уж, Света, натворила делов, — говорю.

Но его моя боль не смущает. Он, положив на столе белоснежный листок, вооружается ручкой:

— Предлагаю заполнить анкету. Тест будет быстрый! Отвечать только «да», или «нет».

— Да, хорошо, — соглашаюсь. Ведь это не следователь и не допрос. Просто беседа с одним из людей, которые могут помочь разобраться в ситуации. И уверенность в голосе Васи Пескова внушает надежду на это.

— Выделяли ли вы среди прочих учениц Моисееву Свету? — произносит он быстро.

— Я? — хмурю брови.

— Отвечать только «да», или «нет», — напоминает он коротко.

— Э..., - вспоминаю я, — Да, наверное.

Ведь я выделял. Но исключительно ради её ученических навыков. Способность учиться, воспринимать материал и усердие. Этого в ней, не отнять, было много!

— Вы понимали, что нравитесь ей? — продолжает Песков.

— Да, — пожимаю плечами. Ведь я понимал! И пытался быть вежливым. Ах, если б мне знать...

— А она вам, как девушка, нравилась? — говорит собеседник.

Этот вопрос уже чересчур откровенный. Хотя, он и призывал меня быть откровенным! Но не настолько же? Да, она нравилась мне! Ну, а кому не понравится это? Красивое, юное тело. Влюблённость в глазах. Но это не значит, что я собирался использовать Свету в своих грязных целях. И не было целей! Вообще никаких.

— Затрудняюсь ответить, — бросаю невнятно.

Он, слава Богу, не делает повторных попыток спросить. Идёт дальше:

— Вы оставались один на один?

— Да, — отвечаю, — Но это не то...

— Только «да», или «нет», — быстро бросает Песков.

— О, Господи! Да, — выдыхаю.

Василий безбожно потеет. Я вижу, как струйка течёт по лицу. Так вот зачем ему этот платочек? Но сейчас он сосредоточен настолько, что даже не чувствует этого казуса.

— Был ли у вас телесный контакт с заявительницей?

Я вспоминаю «телесный контакт». Поцелуй. Тот единственный, после которого Света ушла вся в слезах. А что я должен был делать? Оставить надежду? Я же не был с ней груб! Насколько, я помню...

— Да, — отвечаю.

— Инициатором были вы? — произносит вдогонку.

— Нет! — отрицаю я, — Нет, конечно! Я даже в мыслях...

— Довольно, — сделав пометку в своей так называемой «анкете», он изрекает, — Ну, вот и всё! Результат удовлетворительный.

— В каком смысле? — пытаюсь понять.

— Понимаете ли, — завершив тестирование, он наконец-то берёт свой платочек и вытирает им пот с гладкой лысины, — В годы студенчества я увлекался созданием тестов, на основе которых можно понять, врёт человек, или нет.

Его взгляд излучает сияние. Так бывало со мной, когда я изучал свои домыслы, наблюдая за поведением Виты. Она и сама не знала, насколько была показательна в ряде случаев. И многое из того, о чём я писал в методичках, взято мною из жизни. Из нашей с ней жизни.

К примеру, когда мы узнали, что будет ребёнок. Наш общий ребёнок! То я отказался узнать его пол. Поспорил с Зарецким. Мол, если родится девчонка, то он ставит ящик спиртного. А если пацан, я плачу ему тем же! В теории игр эта схема зовётся «игрой с положительной суммой». Когда я, независимо от исхода игры, получаю свой выигрыш. В первом случае — ящик спиртного и дочь. Во втором — долгожданного сына, которого мне подарила жена.

А сейчас я в таком положении, когда от меня ничего не зависит. Уже ничего! Ни в работе, ни в жизни. И ощущаю себя, как игрок в казино, сделавший ставку «ва-банк», и ждущий теперь с гулко бьющимся сердцем, какое число ему выпадет.

Вечером Толик Зарецкий меня утешает. Сидим в том же баре, и пьём.

— Тебя твоя Анька больше ко мне не отпустит, — отбираю я рюмку у друга.

— Отпустит! — хватает меня за рукав, — Я с её лучшей подругой не спал!

И смеётся. Потом подпирает ладонью небритую щёку, и смотрит, так долго, с тоской:

— Твою ж мать! И чё за херня происходит? По всем, сука, фронтам!

— Не у тебя же! Ты-то чего убиваешься? — хмыкаю, вновь опрокинув в себя пятьдесят граммов водки.

Толик меня «догоняет». Закусив огурцом, говорит:

— Я ж за тебя убиваюсь! Мне прям аж хочется этой заразе сейчас позвонить и сказать ей всё, что я о ней думаю!

— Ты какую заразу имеешь ввиду? — говорю.

— Я имею ввиду..., - взгляд Толяна мутнеет. Наверно, и я также выгляжу? Так как официантка, принёсшая нам закусить, деликатно отводит глаза.

— Виталину твою я имею ввиду! — добавляет Толян.

— Виталина моя... не зараза! — машу головой, отчего мой разжиженный мозг подаёт «стоп-сигналы».

— А кто она, Кость? — возражает Зарецкий, — Всю душу она тебе выела ложечкой, вот так вот! — хватает он чайную ложку. Черпнув из пиалы горчицы, кладёт на язык, — Твою ж мать!

Я подвигаю к нему огурцы. Он, схватив сразу два, начинает активно жевать. И краснеет, как рак! Того и гляди, пар пойдёт.

— Колбаски бери, — говорю, взяв с тарелочки ломтик нерезочки. Мясная и сырная, грибочки в густом маринаде, капуста, колбаски на гриле. И водочка. Как ветродуй, вымывает из сердца всю горечь. Назавтра нахлынет опять, я заранее знаю! Но, то будет завтра. А сегодня? Сегодня я пьян.

— Я люблю её, — «бью» себя в грудь.

— В том и проблема! — продышавшись, Толик тычет в меня указательным пальцем, — Баба должна любить больше, чем ты! Вот Анька моя меня любит, как кошка! И никуда не уйдёт, ни к кому.

— Это ты так решил? — усмехаюсь. — А тут и решать нечего, — говорит, развалившись на стуле, — Теорема не требует доказательств! Она как меня увидала тогда в институте, так сразу и втрескалась. А я ещё долго мурыжил её, проверял.

— Ну и чё, проверку прошла? — говорю я с издёвкой. Толик всегда обожал, когда бабы любили его. А вот любил ли он сам хоть кого-нибудь? Честно признаться, не в курсе.

— А то! Доказала свою верность и преданность, ё-моё! — произносит с таким самомнением, что я утираю глаза.

Толик сдувается:

— Чё ты смеёшься? Баба как кошка! Кто погладил, к тому и ластится.

Я выдыхаю:

— Афоризмы пошли, щас частушки польются.

— Чьи слова? — щурится Толик.

— Ты меня на слабо не бери! — наполняю я рюмку, — Я не пьяный ещё, понял? Шолохов! Тихий Дон.

Зарецкий хватает свою:

— Вот за что я тебя уважаю, Шумилов, так это за то, что ты даже будучи в зю-зю пьяным, не теряешь способности к здравомыслию!

— За здравомыслие! — поднимаю я тост.

Мы, громко чокнувшись, пьём.

— А же тебе говорил, помнишь? Я же тебе говорил! Что Милочка глаз на тебя положила, — хрустит огурцом мой подвыпивший друг.

О сексе с Миланой ему рассказал ещё той давней осенью. Тогда преподнёс эту новость как нечто запретное, общий секрет. А Толик сказал простодушно:

— Женись ты на ней!

— На ком? — недопонял.

— На Милке, — он сделал козу из пальцев и подставил «рога» к голове. Этим жестом и криком: «Муууу!», — он вечно поддразнивал Милку.

— Я же её не люблю, — протестующе выдохнул я.

— Она тебя любит! — ответил мой друг, — И этого более чем достаточно.

Тогда я отверг эту мысль. Представить не мог, что сойдусь с её лучшей подругой. Что женюсь, заимею детей. Казалось, что мы с Витой — парусник. Точнее, она — мой единственный парус! А я — как дрейфующий в море корабль. Без неё — дрейфовать на волнах до скончания жизни. А вот с парусом — плыть! Только парус такой своенравный. Куда ветер подует, туда и влечёт за собой...

— Знащит так, — изрекает Зарецкий.

Мы стоит на пороге. Уже расплатились. Он делает взмахи рукой, намереваясь попасть в рукав своей джинсовой куртки, — Щас мы едем к тебе!

— Это чёй-то? — меня чуть штормит, как тот самый корабль на волнах.

— Потому! У моего друга горе! Я не хочу, чтобы ты оставался один.

— А тя Анька отпустит? — кривлюсь я в усмешке.

— Тц! — самомнение Тольки опять берёт верх над рассудком, — Да ваще не вопрос! Я ей так и сказал: «Буду поздно! Может, завтра, а может, через два дня приду. Ты ложись и не жди».

— Ага, — прислоняюсь к стене, достаю сигарету из пачки, — И чё она ответила? Да, Толенька! Да, мой любимый! Можешь вообще не возвращаться домой. Я другого найду! — копировать Анькин голос у меня получается плохо.

Но Толик уже оценил мою шутку:

— Хощешь, сам позвни и спрси? — тычет мне в грудь телефоном.

— Давай! Езжай домой! Семьянин, твою мать, — повторяю его прибаутку, — Я всё равно спать хочу. Щас приду, завалюсь и просплю до зимы.

Тут на смартфон к Зарецкому что-то приходит. По лицу вижу, Анька зовёт! Вот и меня бы в обычное время Виталя уже «запилила»: «Ты где?», «Обещался вернуться домой до двенадцати», «Я без тебя не усну!».

Может, Толик и прав? Пускай приезжает? Продолжим болтать обо всём. Лишь бы только не одиночество это. Но Толик уже навострил лыжи к Аньке:

— Короче, — он хмурится, — Я пзвоню тебе завтра! Доложишь, как сам.

Мы обнимаемся, прежде чем сесть по машинам. Такси повезёт нас по разным маршрутам. Так что проще взять два! Усевшись в своё, называю наш адрес. И думаю: «Дом там, где ты. А там, где нет тебя, нет больше дома. Одна пустота».