Я замерла.
— Ты обеспокоен репутацией семьи… — продолжала она, и в её голосе прозвучал яд, замаскированный под заботу. — Но… не правильнее ли было бы… заказать статью в газете? В которой рассказать всю правду?
Альбин молчал. Он думал.
— Знаешь, я бы не хотел выносить все это за пределы семьи и делать общественным достоянием, — после некоторых колебаний произнес муж.
— Но ведь ее вина доказана. Письма пришли. В магазинах все проверили. Никакой опасной магии в игрушках не было, — произнесла Женна.
В отражении витрины было видно, как она заглядывается на него, а Альбин стоит и хмурится возле браслетов.
— Я понимаю. Это тяжело. Это твое решение, — вздохнула Женна. — Мне бы тоже не хотелось давать огласку. Я… Я почти боготворила эту женщину… И мне очень стыдно, что я так ошиблась в ней…
Боготворила? Ты даже не знала, как я пью чай — с лимоном или без. Ты не спрашивала, люблю ли я музыку. Ты видела во мне только угрозу. А теперь — удобную мишень.
Альбин все еще молчал. Он сомневался. Колебался. И я видела это.
— Может, она просто… не в себе? — с надеждой спросила Женна. — Может, это просто какое-то временное помешательство?
Альбин стиснул зубы, глядя в одну точку. Он мельком посмотрел на Женну, которая кротко вздыхала над витриной, а потом нахмурился еще сильней.
— Мы все в ней ошиблись, — одними губами произнес Альбин. — И я в первую очередь.
Он смотрел перед собой, словно его волновал не блеск украшений, а что-то другое. Видимое только ему.
— Знаешь, я… Мне стыдно перед тобой, Женна, — произнес Альбин. И повернулся в ее сторону. — Ужас, стыдно. Я ведь мог тогда просто жениться на тебе. И тогда бы мой сын был… Был моим сыном. Законным наследником. И… Он бы рос в семье, где его любят. Но я… Я предпочел яркую красоту нежной доброте и скромности. И в этом моя вина перед тобой…
Женна кротко опустила глаза.
— Ах, вы говорите глупости, — прошептала она ангельским голосом. — Я — старая дева. У меня нет приданого.
— Но у тебя есть твое доброе сердце. У тебя есть любовь к Сибилу. И после случившегося я понимаю, что это дорого стоит, — послышался голос Альбина.
— Ах, что уж ворошить прошлое, — вздохнула Женна, подавшись в сторону, словно сама тема разговора ее смущает. — Что было, то было. И каждый поступил так, как считал нужным. И не будем об этом!
— Нет! Будем! — резко произнес Альбин.
— Но вы женаты, — прошептала Женна.
— О, поверь, это ненадолго. Ты думаешь, я решу продолжить брак с той, которая пыталась убить моего сына? — спросил Альбин.
Женна лишь в ответ кротко вздохнула.
— Осталось только ее отыскать. Она подпишет документы на развод, а я сдам ее правосудию. Пусть сгниет в тюрьме. Или хуже.
Желудок свело так, будто я проглотила гвоздь.
— Тогда нужно дать статью в газету. И рассказать правду о ней. Я уверена, — Женна говорила мягко, почти молитвенно, — что люди, которые её прячут… откажутся от неё, как только узнают, кого они приютили.
Я медленно опустила руку.
Внутри всё обжигало — не болью. Яростью.
Я не плакала.
Я не дрожала.
Я горела.
И в этот момент я поняла:
они не просто ищут меня.
Они хотят, чтобы весь мир увидел меня как чудовище.
Чтобы я не могла вернуться.
Чтобы я не смела поднять голос.
Я хотела закричать. Хотела разбить витрину. Хотела схватить его за ворот и спросить: «Ты хоть раз проверил, правда ли это?!» Но я не шевельнулась. Потому что теперь я — не та, кто молит. Я — та, кто ждёт. И когда правда вырвется наружу… ты будешь молить уже меня.
— Ты права, — сказал Альбин. — Мы сейчас же оплатим покупку, вернёмся домой, возьмём её портрет… и поедем в редакцию.
Он расплатился за покупки.
— Иди в карету, Женна, — послышался голос Альбина. — Я немного задержусь… Мне нужно поговорить…
Колокольчик мелодично прозвенел.
Шаги.
Не к выходу.
Ко мне.
Зачем Альбин остался? Он не мог меня узнать! Или мог?
Я не дышала.
Не моргала.
Стала частью витрины — стеклом, золотом, ложью.
Мне показалось, что его глаза задержались на моей прическе. На моих плечах.
Сердце замерло.
«Не оборачивайся, — приказала я себе. — Даже если он скажет: “Это ты?” — не оборачивайся. Пусть думает, что она ушла. Пусть думает, что её больше нет.»
Я стояла, прижавшись к витрине, как приговорённая к казни.
И ждала…
… когда он назовет мое имя.