Мистер Брукс рассматривал гвоздь между пальцами — тонкий, тусклый, в засохшей крови.
Я протянула руку.
— Дайте мне.
Дворецкий замер.
— Госпожа… это боль.
— Да, — кивнула я. — Но это моя боль. И я не позволю никому её стереть.
Он молча положил гвоздь мне в ладонь. Я сжала его так, что острый конец впился в кожу.
Боль — знакомая. Почти родная.
— Я буду носить его с собой, — сказала я, словно давая себе клятву. — Чтобы помнить…
— Зачем бередить рану, госпожа? Лучше забыть. Боль не возвращает прошлое, — удивленно произнес мистер Брукс.
— Вы не понимаете, — прошептала я. — Я буду носить его с собой как символ того, что ничего страшнее, обидней, больнее в моей жизни уже не случится.
— Ах, ну если так, — вздохнул старый дворецкий.
Я оторвалась от камина.
Медленно. Осторожно. Каждое движение — как шаг по стеклу.
Боль в ухе вспыхивала при малейшем повороте головы, но я заставила себя идти.
На ящике стола лежал ножичек. Тот самый, которым я еще вчера разрезала конверты на приглашениях на праздник.
Праздник, который уже стал пеплом.
Разрушив две аккуратные стопки «Пойдем» и «Не пойдем», которые еще вчера были для меня очень важны, я посмотрела, как письма посыпались на пол.
Вот таким хрупким бывает счастье.
Как эти две стопки с письмами.
Ножичек лежал в ящике столика на бархатной подушечке — хрупкий, почти игрушечный. С серебряной ручкой в виде завитка.
Я сжала его в ладони.
Вернулась к камину.
Опустилась на колени — не перед судьёй. Перед правдой.
Зажмурившись и стиснув зубы, я резанула по ладони.
Неглубоко. Достаточно, чтобы хлынула кровь. Алая, яркая, как новогодняя лента.
Кровь жгла кожу — свежая, горячая. Я намеренно провела ладонью по ковру, оставляя след, как раненый зверь. Пусть думает: она сорвалась. Сбежала. Сошла с ума от боли.
Потом подняла глаза на мистера Брукса.
— Пусть думает, что я сама вырвала ухо, — прошептала я. — Пусть верит… что я не выдержала. Убежала в истерике.
Тишина.
— А вы… — я сглотнула, — вы просто не успели меня остановить. Так вас не накажут. Так вы сохраните место.
Дворецкий смотрел на меня. Долго. Молча.
Потом его глаза блеснули. Не от слёз. От боли. От уважения.
— Госпожа… — только и выдавил он.
Отточенным движением ловкого старого фокусника мистер Брукс достал из кармана тонкий кружевной платок.
Но я видела, что его пальцы дрожали — не от страха, а от артрита, что мучил его с прошлой зимы.
Дворецкий аккуратно перевязал мне ладонь, завязав узел так туго, что я ощутила облегчение — боль в ухе отошла на второй план.
— Я не думал, что скажу это однажды. Но… Вы достойны лучшего дома, — сказал он тихо, поправив бантик. — И лучшего мужа.
Он первым вышел в холл.
Прильнул к двери, как тень.
Послушал.
Посмотрел в обе стороны.
— Чисто, — прошептал он. — Идёмте.
Я вышла следом.