Я замер.
Не от гнева.
От ужаса.
Потому что вдруг понял: я повторил его.
Муж прибил её за ухо — я прибил её словами.
Он не выслушал — я не захотел услышать.
Он назвал её убийцей — я обозвал её «театром».
Я даже не успел сказать ей, что ошибся.
Что её крик — не театр.
Что её слёзы — не ложь.
— Нет, — сказал я тихо. — Она остается здесь. В моем доме!
— Не остается, — резко произнес отец. — Эта женщина заслужила хотя бы… уважения. Но ты его дать не смог. Карета прибудет завтра. А ты можешь и дальше продолжать свои увеселения.
Связь оборвалась.
Я запустил руку в волосы, простонал и упал в кресло.
Завтра она уедет.
Я представил, как она садится в карету, и как карета увозит ее в поместье родителей.
Навсегда.
— Хорошо. Если я сейчас поднимусь к ней и извинюсь, — произнес я вслух.
Я понимал, что это звучит глупо. Особенно после того, что я ей сказал.
Я ведь нарочно назвал ее настоящим именем. Чтобы она знала, что ей некуда идти. Я знаю ее тайну. И она полностью в моей власти.
— Чем я думал! — зарычал я, пиная столик.
Не выдержав, я встал и направился в ее комнату.
Дверь была прикрытой, а я осторожно толкнул ее. Я хотел, чтобы она не спала. Хотел просто поговорить. Сказать, что я не хотел причинять ей боль…
Она спала.
Я бесшумно подошел ближе.
Ее ресницы были мокрыми от слез. В ее руке был сжат гвоздь. Лошадка лежала с другой стороны, поверх одеяла.
Она бросила ее? Или просто случайно выпустила из рук?
Я склонился к ней, видя, как волосы прикрыли ухо.
Осторожно, боясь лишний раз вздохнуть, я взял прядь волос и отвел ее в сторону.
Нет. Это здоровое.
Я опустил прядь, бережно положив ее на подушку.
Даже сейчас она прячет его.
Я ждал. Просто смотрел и ждал.
И больше всего на свете боялся, что она проснется.
Тогда мне придется что-то сказать.
А у меня не было слов.
Я увидел, как она переворачивается на другой бок, подтягивая за собой одеяло.
Ее рука скользнула по лошадке и сжала ее, прижимая к себе.
Я выдохнул, словно в душе появилась надежда. Надежда на то, что завтра она откажется уезжать к отцу. Что она захочет остаться здесь, со мной.
Прядь волос скользнула по ее щеке.
В ее ухе была дыра. Короста. Спекшаяся кровь. Оно было красным и воспаленным.
Я замер — не телом. Душой.
Это была не рана. Это был приговор.
Приговор, вынесенный не судом, а мужем, который должен был ее защищать.
Я выдохнул.
Скрипнул зубами.
Дракон внутри заревел.
Я почувствовал, как внутри меня бушует ярость. Она разливается по венам, заставляя сжимать кулаки.
Перед глазами встала знакомая пелена.
Я чувствовал, как чешуя проступает под кожей — не в виде узора, а как огонь под плотью.
Когти — не на пальцах, а внутри, рвутся наружу.
Если я не выйду — я сожгу этот дом.