Сливово-лиловый

Глава 28

В последние выходные сентября я, наконец, окончательно переезжаю к Роберту. Моя старая квартира пуста и уже сдана. Все, что мне действительно не нужно, размещено у бабушки и дедушки. Это была тяжелая работа, но сейчас решение жить с Робертом ощущается правильным.

Мама настояла на том, чтобы отвезти мои последние ящики Роберту — конечно, бескорыстно — она лишь по понятным причинам хочет знать, как и где сейчас будет жить ее единственный ребенок. «Комбинезонная» Барбара тоже присутствует, потому что после состоится митинг женской группы.

— Эта квартира, безусловно, стоит целое состояние… — говорит она, глядя на высокие потолки.

— Нормально, — улыбается Роберт и получает в ответ типичную для Барбары ответку:

— Женщина с вашей степенью и работой не смогла бы позволить себе такую квартиру. Потому что она зарабатывала бы гораздо меньше.

— Это вполне возможно. Однако, думаю, что не могу указывать своему боссу, сколько кому платить.

Мама вмешивается, говорит что-то успокаивающее и дружелюбное, прежде чем Барбара начнет грубить. Не то чтобы это волновало Роберта. Я знаю, что он не воспринимает это лично, в тайне даже наслаждается этим больше, чем раздражается из-за кого-то вроде Барбары. Думаю, что можно, конечно, попытаться досадить Роберту, но это пустая трата времени — ему по барабану. Он прислоняется к косяку двери гостиной и выглядит потрясающе. Я полностью очарована его видом и возвращаюсь к реальности только тогда, когда мама обращается ко мне напрямую.

— Ты много работала, по тебе видно. Ты устала и готова к отпуску.

— М-м-м, — отвечаю я, — в декабре у меня две недели отпуска. Я продержусь до тех пор, мама.

— Как ты смотришь на то, чтобы завтра спонтанно пойти в спа-бассейн? Мы сходим в сауну, сделаем массаж и немного расслабимся. Это пойдет тебе на пользу, мышонок.

Я автоматически смотрю на Роберта, который ясно сигнализирует мне явное «нет». Это даже больше похоже на: «Ради бога, только не это!», чем просто «Нет», и я знаю почему. Я определенно не могу пойти в бассейн — и уж точно не в тот, где будет мама. Мои бедра с внутренней стороны усыпаны сине-зелеными пятнами, задница — сливово-лиловая, а спина украшена несколькими видимыми следами порки. Роберт обожает следы, которые оставляет на мне, и я тоже их люблю. Я несу их с гордостью за него и за себя, но совершенно не собираюсь выставлять напоказ. Тем более перед своей матерью. «Итак, мне нужна отговорка, срочно», — думаю я.

— Я… хм… не могу… — говорю я, но это звучит как-то неуверенно.

— Почему нет? — тут же спрашивает Барбара, и я пожимаю плечами.

— Я…

— У тебя «дела»?

— Что?

Я смотрю на Барбару, как будто она не в себе. Барбара удобно устраивается на диване и тянется за кофе, который принес ей Роберт.

— У тебя месячные, Аллегра? Но сейчас не полнолуние. Или ты принимаешь «пилюли»?

— Нет, эм-м-м, да… так… — Я запинаюсь, а затем прочищаю горло. — Я не люблю бассейны.

— Не говори ерунды, — заявляет Барбара, а мама внимательно, как-то заинтересованно смотрит на меня. Как будто ей интересно, как я выкручусь из этой ситуации.

— Раньше тебе всегда нравилось ходить в бассейн.

— Ну, и? — спрашиваю я. — А теперь больше не нравится и все.

— Ты думаешь, что слишком толстая, вот в чем проблема, верно? Потому что реклама и мужчины убедили, что ты толстая и безобразная. Сами щеголяют пивными животами, но от женщин требуют соответствовать нулевому размеру. — Барбара бросает на Роберта злобный взгляд. — Вы убедили ее, что она слишком толстая?

— Барбара! — шиплю я и смотрю на Роберта, молча извиняясь взглядом. Он все еще стоит, прислонившись к двери, и улыбается Барбаре.

— Нет, конечно же нет. Я думаю, что Аллегра идеальна. Такая, как она есть.

— Но ей не мешало бы сбросить пять кило, верно?

— Нет, и я даже не против, если она наберет пять килограммов.

Барбара задумчиво и критически смотрит на Роберта, а затем поворачивается ко мне.

— Значит, ты пойдешь с нами.

— Нет, — говорю я, — я не пойду. Я не хожу в бассейн.

— Почему нет? — настойчиво вопрошает Барбара, и мне хочется выгнать ее вон.

— Барбара, она не хочет и точка, — говорит мама, улыбаясь мне.

— Ты должна переубедить ее, Регина. Это, конечно, потому что какой-то мудак убедил ее, что она слишком толстая.

Барбара машет рукой в сторону Роберта, вкладывая всю свою эксцентричную ненависть на мир мужчин в свои слова.

Мама глубоко вздыхает и затем говорит:

— Она не хочет идти с нами, потому что тогда я увижу, что Роберт избивает ее.

— Что? — кричит Барбара, вскакивая с дивана. Если бы она была вооружена, Роберт был бы уже мертв. Я смотрю на свою мать и от изумления даже не знаю, что сказать. Она совершенно спокойна, сидит на диване и держит Барбару за руку, чтобы та не набросилась на Роберта. Переварив первое удивление, Роберт улыбается мне и пожимает плечами.

— Садись, Барбара, сядь и заткнись, ладно? — мама тянет Барбару обратно на диван и улыбается мне.

— Он бьет ее, и ты позволила ей переехать к нему? Регина, ты совсем сошла с ума?

— Он бьет ее, потому что она этого хочет. Не так ли, моя дорогая?

Я могу только кивнуть. Я абсолютно потеряла дар речи. Роберт подходит ко мне, берет за руку и тянет к дивану. Он толкает меня вниз и садится рядом со мной, держа мою ладонь в своей.

— Что за?.. — начинаю я, но на самом деле не знаю, с чего начать.

— Я это давно подозревала, — говорит мама, не отпуская руку Барбары. — Уже тогда, когда ты привела Марека. Когда ты ночевала у меня, я иногда видела синяки, рубцы от кнута. Ты была так несчастна, а я… в ужасе. От того, что ты позволяешь делать с собой, от того, что делаешь именно то, против чего я всегда боролась — передача мужчине максимально возможной власти. Власти над твоим разумом и над твоим телом. Мне потребовалось десять лет, чтобы понять, что это удовлетворяет тебя, делает счастливой.

— Но… — начинает Барбара, но мама прерывает ее.

— Никаких «но». В этом вопросе нет «но». Аллегра этого хочет. Она чувствует себя хорошо и наслаждается этим — если все сделано правильно. И Роберт делает это правильно. Вот почему она переехала сюда.

— Я не знаю, что сказать… — бормочу я, глядя в пол.

— Марек не делал тебя счастливой, все остальные после него не делали. Но Роберт делает тебя счастливой, я вижу это, понимаешь? Я решила радоваться, что ты нашла достойного мужчину. Роберт, я думаю, делает то, чего Марек никогда не делал — он заботится о тебе. Я права?

Я медленно киваю.

— Ты заботишься о ней, Роберт? — спрашивает мама, и Роберт серьезно кивает.

— Я очень хорошо забочусь о ней. Я делаю только то, что она хочет.

— Регина, ты когда-нибудь задумывалась, а вдруг это он внушил ей, что она этого хочет?

— Барбара, ты когда-нибудь задумывалась, что есть люди, которые не приемлют твой образ жизни?

— Немногие женщины могут принять мой образ жизни. К сожалению! — говорит Барбара несколько возмущенно и хмурится. Она на своей волне, не понимает, что мама пытается объяснить ей.

— Если это тебя успокоит, Барбара, — говорю я, — я добровольно так живу. Я уже знала, что хочу жить так, когда мне было тринадцать лет. И никто никогда не внушал мне что-либо.

— Но как ты можешь! — восклицает она, качая головой.

— Нас двое, — тихо говорю я, и Барбара вопросительно смотрит на меня.

— Что, прости?

— Нас двое. Роберт тоже живет этим. Поэтому ты должна спросить: «Как вы можете это делать?» — и это уже звучит совсем по-другому, верно? Я тоже могу ответить тебе, Барбара: «Мы можем, потому что мы хотим». Потому что мы оба взрослые и живем своей жизнью. И потому что мы не позволим, чтобы кто-то диктовал нам, как мы должны жить. Ни пузатому шишке в исполнительном кресле в Берлине, ни даже благонамеренной, эмансипированной женщине, которая желает провозгласить во всем мире порно-запрет и считает секс сзади унизительным изобретением мужского мира.

— Что явля… — бормочет Барбара и качает головой. Затем она поворачивается к моей маме. — У тебя была задача, Регина, одна единственная чертова задача. Как ты могла так облажаться?

— Я ни капельки не облажалась.

— Она не облажалась. Совсем нет. Просто спиши это на гены моего отца. Против генов не попрешь.

— Это не так просто.

— Нет, это просто. Ты можешь делать и говорить все, что хочешь, Барбара, но я всегда буду так жить. Это делает меня счастливой.

— Я не могу в это поверить… как это может делать тебя счастливой?

— Была ли ты счастлива на Ла Гомера то лето, Барбара?

— Да, — отвечает она, — то было лучшее лето в моей жизни.

— Как ты можешь быть счастлива, переспав с пятьюдесятью разными мужчинами в течение трех месяцев? Я только представляю это, и мне становится плохо.

— Это была свобода, Аллегра. Свобода сделала меня счастливой. Это было похоже на дурман, понимаешь?

Я медленно киваю и улыбаюсь.

— Да, я это очень хорошо понимаю. Потому что Роберт дает мне эту свободу, заставляет испытывать этот дурман, когда он делает то, что делает.

— Но ты не свободна.

— Нет. Ты тоже не свободна.

— Но я борюсь за свою свободу.

— Я тоже, Барбара. Это бесконечная борьба с собой, с тем, чему учила меня мама: что женщина сильная, а не слабая, мы не подчиняемся, мы боремся. Мы берем то, что хотим, и не позволяем нам диктовать. Это мое воспитание. Это то, что для тебя правильно. Но внутри меня, глубоко и прочно укоренившийся голос кричит, что я хочу совсем обратного. Теперь, когда я живу здесь, возможно, смогу оставить свое воспитание позади и выпустить этот настойчиво отчаянный голос в свободное пространство, которое считаю правильным.

— Барбара, — говорит Роберт, впервые вмешиваясь в разговор, — кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, как вести себя в сексе? Как должно вести себя в спальне?

— Нет, — отвечает Барбара, качая головой. — Зачем?

Я вижу, что мама тоже очень заинтересованно смотрит на Роберта.

— Ты когда-нибудь читала книгу об этом до того, как впервые занялась сексом? Книгу, в которой описывается, как женщине наиболее умело вести себя в постели?

— Нет.

Моя мама тоже качает головой.

— Согласишься ли ты со мной, если я скажу, что в тот момент, когда дверь спальни закрывается, а двое обнажены, люди ведут себя относительно свободно. Следуя инстинкту?

— Я никогда не задумывалась об этом… — говорит Барбара, и моя мать кивает в знак согласия.

— В настоящее время все это довольно размыто благодаря фильмам, телевидению и интернету, но, да, в этом что-то есть.

— Что ты инстинктивно делаешь в этой ситуации?

— Я? — удивленно спрашивает Барбара, а затем пожимает плечами. — Я иду к мужчине и беру то, что хочу… в прямом смысле этого слова…

— Что ты делаешь, Аллегра? Как ты реагируешь на эту ситуацию? Ты обнажена, дверь в спальню закрывается, а там тот самый единственный мужчина? — спрашивает мама, которая понимает, куда клонит Роберт. Не могу поверить, что она спрашивает меня о чем-то подобном, но, чувствую, что мне не выкрутиться.

— Я ничего не делаю. Я смотрю вниз, ожидая, что он скажет, что мне делать. Я борюсь с побуждением немедленно упасть на колени — и достаточно часто проигрываю ему.

— Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, что так ведут себя женщины в спальне? Или ты где-то читала или видела?

— Нет, — отвечаю я, улыбаясь, — не припомню. Это я. Аллегра без прикрас и фальши.

— Я не знаю, что и думать, — говорит Барбара, качая головой.

— Ты просто должна принять это, ничего больше.

— Теперь, когда ты официально «разоблачена», ты завтра пойдешь в спа?

— Нет, мама, — говорю я. — Между словесным каминг-аутом и публичной демонстрацией знаков, которые я ношу на своем теле, есть огромная разница. Я не хочу этого.

Барбара смотрит на Роберта, прищурив глаза.

— Если бы она захотела, ей было бы позволено?

— Конечно, — говорит Роберт, — Аллегре разрешено делать все. Она взрослая, зрелая женщина. Она может делать все, что хочет.

— Но, образно говоря, не тогда, когда дверь спальни закрывается за ней.

— Не совсем, — отвечает Роберт, улыбаясь. — Даже если дверь в спальню закрыта, мое влияние гораздо меньше, чем принято считать.

Я глубоко вздыхаю и привожу «луговой» пример, который так хорошо сработал с Мелиндой. Я не ожидаю понимания, но надеюсь на терпимость. А также на «благословение» моей мамы. Потому что, хоть у нас такие разные модели жизни, мы очень близки, и мне бы хотелось, чтобы она хотя бы немного меня понимала, чтобы видела, что нет ничего плохого в том, чем я живу.