Сливово-лиловый

Глава 46

Роберт снова переводит взгляд на Ингу, и даже глазом не моргнув, позволяет ей оглядеть себя с ног до головы. Никакого дискомфорта, никакой неуверенности. Он садится и немного отъезжает на своем кресле назад. С одной стороны, чтобы смягчить барьер, который образует письменный стол, с другой — чтобы иметь возможность вытянуть свои длинные ноги, не касаясь ни одной из нас.

— Пожалуйста, — нарушает тишину Роберт и улыбается, — начинайте, фрау Вайзер. Мы слушаем.

— Вы хотели поговорить со мной, почему же сейчас должна начать я?

— Потому что у Вас есть проблемы с тем, что Вы узнали вчера. И мне хотелось бы устранить эту проблему, потому что ценю дружескую рабочую атмосферу в нашем коллективе. Вы это знаете. Но я смогу решить эту проблему, только если буду точно знать, в чем собственно дело.

— Это отвратительно.

— Что отвратительно?

— Как вы оба живете.

— И как мы живем? — спрашивает Роберт, чуть сильнее откидываясь в кресле.

— Извращенно.

— Разве Вы не сказали вчера, что это — мейнстрим?

— Я лояльный человек, но есть вещи, которые противоречат моим принципам. Мейнстрим или нет. Это… отвратительно.

Инга с отвращением кривится.

— Дело в том, фрау Вайзер, что здесь мы на работе. И то, что мы с Аллегрой делаем дома, не имеет здесь никакого значения, как и то, что делают Майкл и его жена или Сабина и ее муж. Или Клаус и его муж.

— Это имеет значение.

Роберт игнорирует эту упрямую настойчивость, которую мне он никогда не спустил бы с рук, и улыбается Инге. Что однозначно выводит ее из равновесия. Она не ожидала в этом разговоре ни дружелюбия, ни шарма, а Роберт ни секунды не звучал так, словно был зол или расстроен.

— Скажите мне, фрау Вайзер, Вы обращаетесь с Клаусом так же, как сейчас с Аллегрой?

— Нет.

— Клаус — открытый гей.

— Да, я это знаю. И?

— Почему это нормально, а наш образ жизни, по-Вашему, нет?

— Господин Каспари, есть разница, между тем, что мужчина любит мужчину, и тем, что мужчина любит пороть и унижать женщин.

— Хм-м, так я и думал. Две, нет, скорее три вещи необходимо прояснить. Во-первых, гомосексуализм — это предрасположенность, Вы согласны?

— Да.

— Тип сексуальности, который я предпочитаю, также является предрасположенностью. Правильно?

— Да, думаю, что так…

Инга звучит немного неуверенно и задумчиво прищуривает глаза.

— Это так и есть. Без сомнений. И то, и другое — предрасположенность. Я не выбирал это. Я такой. Так же, как Клаус не выбирал своих сексуальных предпочтений, так и я не имел выбора в своих. Или Вы в своих.

Инга молчит и зыркает на меня.

— Я тоже не выбирала своих. Я была такой всегда. И признать это, вероятно, так же сложно, как осознать собственный гомосексуализм, Инга. Потому что чувствуешь, что ты выбиваешься из нормы.

Она медленно кивает, а затем снова смотрит на Роберта, который проводит рукой по волосам и глубоко вдыхает, прежде чем продолжить.

— От Клауса никто не требует, чтобы он женился на женщине, верно? Почему Вы обвиняете меня в том, что я живу по своим предпочтениям? То, что я делаю, абсолютно законно по немецкому законодательству и делается при полном согласии Аллегры. Искренне не понимаю, почему одно предпочтение считается нормой, а другое нет. Понимаете, о чем я?

Инга неохотно кивает.

— Я понимаю, что вы хотите сказать. Но мне это претит.

— И это нормально. Вам это не обязано нравится. Никто не требует этого от Вас.

— Очень щедро.

Роберт насмешливо поднимает бровь и продолжает:

— Пункт второй. Вы сказали, что есть большая разница между тем, любит ли мужчина мужчину или мужчина порет и унижает женщин. Взгляните на это под другим углом, госпожа Вайзер. Любовь, в любом контексте, является решающим фактором любых отношений, все остальное — вторично. И у нас также. — Роберт улыбается мне, а затем продолжает. — Третий пункт: я против обобщающей формулировки, что я якобы бью и унижаю женщин.

— Ах, а Вы не делаете этого?

В голосе Инги отчетлива слышна насмешка, но Роберт не ведется. Он остается дружелюбным и объективным.

— Я воплощаю свои предпочтения только с одной женщиной, с Аллегрой. Чьи предпочтения идеально дополняют мои. Вероятно, для Вас это является загвоздкой, потому что в этом месте заканчивается Ваше понимание.

Инга кивает. С этого момента все тормозят. Как всегда.

— Разве это не странно, — говорю я, — что большинство людей могут легко представить себе, как мужчина порет и унижает женщину, но в то же время то, что есть женщины, которые этого хотят, вызывает полное непонимание?

— Потому что это невозможно понять.

— Так и есть. Для большинства людей. Вот почему мы и большинство других людей, которые так живут, делают это в своих домах, в условиях, гарантирующих, что никому из посторонних не будет доставлено беспокойство или что кто-то почувствует дискомфорт.

— Нет. Вы постоянно живете этим. Клаус здесь такой же гомосексуалист, как и дома. Это его предрасположенность. Точно так же, как предрасположенность, которая, как Вы утверждаете, есть у Вас и которой подвержена, как она предполагает, Аллегра.

— Я не предполагаю, она у меня есть. Я уверена.

Затем до меня доходит смысл первой части предложения Инги, и я смотрю на Роберта, который задумчиво склонил голову.

— Угу. Аргумент, с которым тяжело поспорить. Но! Клаус не проявляет здесь свою сексуальность. Мы тоже нет.

«Наглая ложь», — думаю я, отчетливо представляя себя на коленях перед этим самым креслом.

— Да, вы проявляете.

Я испуганно вздрагиваю. Кто-то услышал наш кабинетный перепих?

— Аллегра ведет себя по отношению к Вам… иначе. Я не могу это описать, но это очень отчетливо.

— Ну, — улыбается Роберт, — Аллегра относится ко мне уважительно, вежливо и очень любезно. Разве не так положено в так называемых нормальных отношениях? Или обычно необходимо постоянно выцарапывать друг другу глаза? Я не в курсе, у меня никогда не было таких отношений.

— Любая нормальная женщина засунула бы Ваши пресловутые прихоти Вам куда подальше. Аллегра принимает это, и все поражены этим. Все.

— Мои «пресловутые прихоти»? — Роберт усмехается, а затем серьезно продолжает. — Один ноль в Вашу пользу. Да, она исполняет мои «прихоти» без комментариев. Потому что воспринимает меня и, к моему великому счастью, любит меня таким, какой я есть. Не вижу в этом ничего плохого. Это что-то, что других людей раздражает, беспокоит, вызывает отвращение? Что мы с моей женщиной относимся друг к другу уважительно на публике? И, пожалуйста, не обвиняйте меня в том, что я отношусь к Аллегре как монстр, за которого Вы меня держите. Это было бы большой ложью.

Я не могу сдержать улыбку. В животе начинают порхать бабочки. «Моя женщина». Ничего себе! Это звучит великолепно.

— Аллегра не Ваша женщина.

— Для меня она именно такова. Она женщина, она принадлежит мне. Моя женщина. Фрау Вайзер, Вы хотите попридираться к мелочам? Это не Ваша проблема. Ваша проблема в другом. А именно, неправильное представление о том, как живет Аллегра, и смутные домыслы о том, что происходит у нас дома.

— Это неправда.

— Неужели?

Взгляд Инги мечется туда-сюда между мной и Робертом. Она размышляет, и Роберт дает ей время на раздумья. Он аккуратно, но неумолимо, подталкивает ее в нужном ему направлении. Я восхищаюсь им за это его умение, потому что он мог бы просто использовать свой авторитет, свою позицию, чтобы четко и ясно заявить, что не потерпит подобного. Уважительный подход, дружелюбие, профессионализм. Любой, кто хочет «детский сад», должен работать в детском саду. Но он этого не делает. Пытается апеллировать к пониманию, толерантности, расширить ее горизонты. Хочет, чтобы после этого разговора она вышла с поднятой головой, но при этом продолжала делать то, что ему нужно.

— Да, Вы правы. Это правда, — соглашается Инга через несколько секунд, вскидывая руки вверх в приступе отчаяния.

— Хорошо. Спасибо за вашу честность. Забудьте все, что когда-либо читали или слышали об этом. Реальность совсем другая.

— Инга, не можем ли мы просто поставить точку и начать с нуля. Это возможно? Мы так живем. Это факт, и никто не изменит этого. Мы не делаем ничего противозаконного и не мешаем этим посторонним лицам. В отличие от Марека. И мне очень жаль, что ты была во все это втянута.

— Я подумаю об этом.

Все еще звучит холодно и пренебрежительно, от веселой, беззаботной Инги в этой комнате не осталось и следа.

— Фрау Вайзер, Вы хоть понимаете, что делаете с Аллегрой, когда относитесь к ней так, как все утро?

— Что Вы имеете в виду, господин Каспари?

Инга звучит агрессивно.

— Вы унижаете Аллегру. Совершенно неприемлемым способом. Пожалуйста, подумайте и об этом. Почему это должно считаться нормой, если Вы делаете это публично — хотя Аллегра попросила Вас прекратить. И почему для Вас неприемлемо, когда я делаю это в частной атмосфере, хотя у меня есть неоспоримое разрешение Аллегры делать это?

Я вижу, что это попало в самую точку. Инга выглядит так, будто он дал ей пощечину. И ей становится стыдно за свое поведение.

— Спасибо за Ваше понимание. И спасибо, что подумаете об этом, — говорит Роберт, давая этим понять, что мы обе свободны.

— Кофе? — спрашиваю я, когда мы оказываемся перед кабинетом Роберта в коридоре.

— Непременно.

Кухня пуста, и мы садимся. Инга задумчиво смотрит на меня, и я стараюсь ответить как можно более открытым и дружелюбным взглядом.

— Почему он так сильно тебя ненавидит? — спрашивает она через некоторое время, помешивая кофе.

— Кто? Марек?

— Да.

— Ох, это длинная история. Главным образом, думаю потому, что он обломался на мне, ведь никогда не мог безгранично царить в моей голове. Этого он мне простить не может. Возможно, чувствует, что потратил впустую свою жизнь со мной. Я точно не знаю. Мареку не хватает некоторых очень положительных черт, которые есть у Роберта.

— Роберт имеет доступ к твоей голове?

— Да, к моей голове, моему сердцу, моей душе. Роберт знает, что я чувствую, еще прежде, чем я сама ощущаю, что со мной будет, понимаешь?

— Звучит как родственная душа.

— Это так. В каком-то роде.

Инга молчит, попивая кофе маленькими глотками.

— Много ли людей знают, как ты живешь?

— Нет. Моя мама и моя лучшая подруга знают, пара, с которой мы дружим и которая также… ну ты понимаешь… живут также. Мои бывшие парни и бывшие подруги Роберта. Несколько человек еще знают об этом, и некоторые, вероятно, подозревают. Мы не посещаем «Сцену», поэтому количество тех, кто об этом знает, очень ограничено.

— Семья Роберта не знает?

— Нет, не думаю. Это не то, что вот так просто можно мимоходом упомянуть за воскресным обедом, не так ли?

Я улыбаюсь Инге, и она улыбается в ответ.

— Я все еще считаю это отвратительным.

— Это нормально. Я тоже многое считаю отвратительным, но это существует.

Инга встает и идет к двери.

— Прости, — говорит она, кладя руку на дверную ручку. — Я просто… в шоке и…

— Не переживай, Инга. Просто выбрось из головы. Мы должны ладить здесь на работе. Дома ты живешь своей жизнью, я — своей.

— Ты собираешься рассказать об этом Арне? — спрашивает она, прикусывая губу.

— Нет.

— Спасибо, — говорит она и уходит.

Я остаюсь сидеть и смотрю на стену. Возможно, работать здесь оказалось не очень хорошей идеей, хотя ни Роберт, ни я, ни в чем не виноваты. То, что я чувствую, что все уходит из-под контроля — это вина Марека и только его. Мне приходит в голову, что нужно позвонить тому комиссару, и лучше сделать это сейчас. Чем быстрее сделаю, тем лучше. Когда у меня назначена встреча — к счастью, только в понедельник через две недели — я чувствую облегчение. Комиссар был очень любезен по телефону, и его голос звучал открыто и дружелюбно.

Вечером я сижу на диване, разговариваю с Мелиндой, рассказываю ей о Мареке, его попытках получить мои показания и об Инге. Мои ноги покоятся у Роберта на коленях, и он наблюдает за мной.

— Включи громкую связь, пожалуйста, — говорит он, и я нажимаю соответствующую кнопку.

— Следи за своим языком, Роберт слушает сейчас, — говорю я, и Мелинда смеется.

— Как будто я боюсь Роберта, ты, хлопушка!

Он закатывает глаза и улыбается.

— Я могу ее понять, — снова серьезно говорит Мелинда, — эту Ингу. Это полный шок. Об этом знают только из телевизора, а вы сами знаете, как это обычно изображают. Неудивительно, что она полностью выпала в осадок. Я чувствовала то же самое. А потом, если начать узнавать из третьих рук, например, от Google — ради всего святого!

— О чем ты подумала, когда узнала, что Аллегра сабмиссивна? — спрашивает Роберт, его глаза впиваются в мои, в то время как руки покоятся на моих ногах.

— О типичной пыточной камере. О черных шмотках, кнутах и собачьих поводках.

— Это всеобщее представление, да. Но, в свою очередь, многие люди так живут.

— Невозможно себе это представить, Аллегра. Если никогда не имел с этим ничего общего. Не знала, что существует так много разных способов жить этим. На слуху только… хм-м-м… скандальные истории. Я ужасно переживала за тебя, потому что думала, что ты позволяешь каким-то левым мужикам куда-то тебя утаскивать, отдаешься полностью в руки каких-то пускающих слюни мудаков.

— Значит, нужно проводить больше разъяснительной работы, — говорит Роберт и хмурится.

— Люди не заинтересованы в разъяснениях, Роберт. Они интересуются историями типа «о, боже, ты только представь себе…», чем извращеннее, тем лучше. Им не интересна зачастую довольно неприглядная реальность, они хотят крови, пота и слез.

— Тоже верно… — бормочет Роберт, и его большой палец с давлением двигается по моей ступне, что вызывает у меня довольный звук.

— И посмотри, как… Эй, что вы там делаете?

— А что?

— Что это был за звук?

— Пардон. Роберт массажирует мне ноги и…

Мелинда громко смеется:

— То, о чем я только что говорила. Супер злой Дом массирует ноги бессловесной курице. Обычная реальность. Скучно, как и…

— Сама ты бессловесная курица. Я считаю, что это здорово.

— Вы могли бы пригласить ее на обед, — предлагает Мелинда, — чтобы она увидела, что нет никакого погреба для пыток, никаких черных стен и Андреевских крестов. Совершенно нормальная квартира, абсолютно нормальная пара.

— Спасибо, но мои потребность гармонии и потребность просвещать непросвещенных не на столько велики. Я не хочу приглашать в свою квартиру кого-либо, кто, как Инга, гребет меня под общую гребенку, — отвечает Роберт, слегка царапая ступню ногтями. Я вздрагиваю — это щекотно.

— Но она же совершенно не в теме.

— Тогда она должна спросить. Воспитанно и вежливо. Я просвещу ее, нет проблем. Но не здесь.

— Это было просто предложение, большой злой Дом, — стонет Мелинда, и Роберт ухмыляется. — Мне нужно идти, тупая жаба. Мой Ромео ждет.

— Повеселись, Джульетта. Держись подальше от яда и кинжалов.

— О, заткнись, обломщица.

— Я тоже тебя люблю.

Я вешаю трубку и тихо вздыхаю, потому что Роберт делает это так замечательно. Я откидываюсь назад, еложу взад и вперед, пока не чувствую себя совершенно комфортно, и смотрю на него. Мужчина моей мечты массирует мои ноги и улыбается мне с такой любовью, что мое сердце тает. Я любуюсь его профилем, когда он снова возвращается к моим ногам. Прямой нос морщится, он большим пальцем скользит по внешнему краю моей стопы. Размышляет.

— Мне нужен тайм-аут от всего этого безумия.

Я подскакиваю из своего удобного положения.

— Что?

Роберт смеется и притягивает меня ближе к себе.

— Я говорю о длинных выходных. Отпуск.

Он притягивает меня еще ближе, целует в висок и шепчет на ухо:

— Три, а лучше четыре дня, когда ты будешь полностью принадлежать мне. Без помех, без перерыва. Только мы вдвоем. Как это звучит?

— Сказочно, — шепчу я и глубоко вдыхаю его аромат.

— Мы останемся здесь, выключаем телефоны, отключаем дверной звонок и говорим всем, что уезжаем.

— Угу. Шикарный план, Роберт. А когда?

— Как можно скорее. На выходных.

— С удовольствием, даже очень.

— Мы снова попробуем что-то новое, моя красавица, и поработаем с твоими границами.

Я тихо стону, желая начать немедленно. Только бы подальше от мучительной реальности. В сладкие муки, которые дарит мне Роберт.