Сливово-лиловый

Глава 48

В субботу за завтраком Роберт рассказывает, как прошел разговор с Ингой. Не очень хорошо. У нее глубоко укоренившееся отвращение. Поэтому создавалось такое впечатление, что она вообще больше не верит ни единому слову Роберта. Но та, по крайней мере, попыталась и пришла на встречу. В конце концов, это хоть что-то, даже если Роберт думает, что это пустая трата времени.

— Может, тебе она больше поверит, — говорит он, задумчиво глядя на банку с вареньем.

— Не думаю. В любом случае, по ее мнению, я буду говорить только то, что ты вбил мне в голову. Я была бы удивлена, если бы она, с ее-то точкой зрения, считала, что у меня вообще есть свое собственное мнение.

— И ты снова права. Тогда ее никому не переубедить. Ну и как тебе перуанские фильмы с норвежскими субтитрами?

— Хорошо. Мне понравилось. Я все поняла. Иногда даже не нужны были субтитры. Образы говорили сами за себя.

— Но частенько образы бывают обманчивы, не так ли?

— Что ты имеешь в виду?

— Чисто кинематографически, я думаю о «Шестом чувстве». И, если говорить о нас, то образы также обманывают. На данный момент у Инги, видя наш с тобой образ, складывается впечатление, не соответствующее действительности.

— Потому что она слишком много сама себе придумывает.

— Да.

— Таким образом, у нас не только проблема с Мареком, но и с Ингой?

— Посмотрим, станет ли это действительно проблемой. Надеюсь, нет. Я апеллировал к ее профессионализму. Но не верю, что она когда-нибудь действительно поймет. Думаю, у нее был плохой опыт.

— Понимание — это необязательно, но было бы хорошо, хотя бы терпимость. Какой плохой опыт ты имеешь в виду? — спрашиваю я и кладу подбородок на руку.

— Она ничего не сказала, но сразу же встает в стойку, когда речь заходит о «садизме». Может быть, ее отец избивал ее мать. Или она однажды оказалась в насильственных отношениях. Я не знаю.

— Почему так много людей не могут увидеть разницу?

— Потому что удар — это удар, Аллегра. И любой, кого били раньше, будь то родители или ребята на школьном дворе, знает, насколько это больно. Не только физически, но и психологически. Большинству людей непонятно, как можно испытывать удовольствие от того, что тебя избивают. Просто потому что знают, как это может быть больно. Потому что изучали в школе, что раньше кнут использовался для непокорных рабов, и это было ужасное, мерзкое наказание. Потому что имеют точное представление о том, что такое пытки и с какой целью они используются. И в ванильном представлении я — мудак, который прежде, чем поехать в ближайший паб, чтобы набухаться, беспощадно бьет тебя, таскает по всей квартире и насилует, а по возвращении снова набрасывается. Люди неохотно меняют свое мнение о садистах. Инга это доходчиво показала. Она очень хотела донести до меня, вербально и невербально, что меня не боится. Потому что на самом деле боится.

— Она тебя боится?

— Да. И считает, что мое, признаю, порой паршивое настроение чистой воды агрессия, против которой ты вынуждена защищаться. Чтобы не стать жертвой — если уже ею не стала. Она абсолютно не понимает, что происходит в голове сабмиссивного человека.

— Ты объяснил это ей?

— Я пытался, но не думаю, что был услышан.

Я помешиваю кофе и глубоко вздыхаю. Теперь настала очередь рассказать о том, что заставило меня волноваться всю ночь. Когда я вернулась домой, Роберт уже спал, и у меня была возможность подумать над разговором. Мне никогда раньше не приходилось вести подобного. Потому что обычно мы идем куда-то вместе.

— Я встретила Дэвида на кинофестивале.

— Какого Дэвида? — спрашивает Роберт, поднимая бровь.

— Дэвид, который заигрывал со мной у бара. На дне рождения Сары.

— Ах, тот Дэвид. Я слушаю.

Роберт ободряюще улыбается мне, и я понимаю, что все его внимание теперь направлено на меня, что он пристально наблюдает за мной. Потому что хочет знать, солгу ли я.

— Мы коротко поговорили, а потом пошли в разные кинозалы. После фильма мы снова встретились в холле, и он хотел пригласить меня выпить. Я отказалась.

— Но это еще не все, не так ли? — спрашивает Роберт, расслаблено откидываясь назад.

— Да. Потом мы пошли в один кинозал, и он сел рядом со мной. Но он не прикасался ко мне. Мы беседовали только о фильме.

Я вспоминаю, как во время фильма касалась левой рукой кольца Роберта на указательном пальце правой, как крутила его. Чувствовала ментальные оковы, символизируемые кольцом. Оно напоминало мне о том, что я есть и что должна делать.

— А потом?

— Он хотел узнать мой номер телефона. Я не дала. Затем тот написал мне свой на листке бумаги. И еще раз спросил, не пойду ли я выпить с ним. Я снова отказала.

— Где записка?

— В моей сумочке, — говорю я, вставая, чтобы принести листок.

Пока роюсь в прихожей в сумочке, в дверь звонят, и, так как я стою прямо за ней, то открываю.

— Нет, — тихо говорю я, когда вижу, кто стоит за дверью, — о, нет. Оставайся снаружи. Убирайся.

— Я хочу поговорить с Робертом. Это важно, — отвечает Марек, холодно глядя на меня. — Не хочешь меня пригласить?

— Нет, я не хочу. Прочь!

— Аллегра? — зовёт Роберт из кухни, и я понимаю, что словно парализованная таращусь на Марека.

Откуда он знает, где мы живем? После того, как не отвечаю, я слышу, что Роберт приближается. Он входит в коридор, и я чувствую, как при виде Марека в нем начинает закипать злость.

— Убирайтесь. Сейчас же, — говорит Роберт, подойдя ко мне и скрещивая руки на груди.

— Мне нужно срочно поговорить с Вами. Это очень важно.

— Со мной?

Роберт прищуривается от удивления. То, что Марек желает поговорить с ним, случается не часто.

— У меня к Вам предложение.

— Я не принимаю предложений от Вас, — отвечает Роберт, протягивая руку к двери, чтобы закрыть ее.

— Семьдесят тысяч.

— Что, простите?

Роберт отпускает дверь и немного наклоняется вперед.

— Я даю вам семьдесят тысяч евро.

— За что? За Аллегру? Я градостроитель, а не работорговец, герр Хофнер.

— Вы получите семьдесят тысяч евро, если прикажете Аллегре подписать этот вексель.

— Что?

Роберт бросает на Марека взгляд, который ясно говорит, что он думает об этом.

— Аллегра делает все, что Вы говорите, верно?

— Да, она делает.

— Вы очень хорошо контролируете её.

— Да.

Роберт медленно кивает и снова скрещивает руки на груди.

— Тогда это не проблема. Вы говорите ей подписать и получаете от меня семьдесят тысяч евро. Наличными, вперёд.

— Вы действительно полностью, очень и очень в глубоком дерьме, не так ли?

— Да. Можно так сказать.

— И Вы думаете, что это сработает? Аллегра уже сказала, что Вам не поможет. И Вы думаете, если я скажу ей, то она это сделает?

— О том и речь. Если до сих пор Вы были с ней достаточно строги, то она сделает. Если нет, она включит своё упрямство. Но после ста пятидесяти — двухсот ударов тростью она все подпишет. Вы знаете это так же хорошо, как и я, верно?

Я смотрю то на одного, то на другого мужчину, которые, очевидно, забыли о моём присутствии. И не чувствую страха. Знаю, что Роберт слишком сильно презирает его, чтобы купиться. Кроме того, Роберт, в принципе, непродажен. И замечание Марека о трости заставляет кровяное давление Роберта подскочить до невообразимых высот.

— Это и есть Ваш метод? А Вы знаете, как это называется?

— Что вы имеете в виду?

— Это издевательства. В самом страшном смысле этого слова. Вы серьезно думаете, что я буду измываться над Аллегрой, разрушать её, разрушать мои отношения, просто ради того, чтобы Вам не пришлось отправиться в тюрьму? В самом деле? У Вас настолько неладно с мозгами, что мне даже слов не хватает.

— Это семьдесят тысяч евро, Каспари. Наличными. Хорошо подумайте об этом. Люди и за меньшие деньги…

— Засуньте бабло себе в задницу и оставьте нас в покое.

Роберт захлопывает дверь, разворачивается и идет на кухню. Я стою как неприкаянная в коридоре без понятия, что вообще тут происходит. Медленно следую за Робертом и останавливаюсь в дверях кухни. Он сидит на стуле, запрокинув голову, и глубоко дышит. Напряжённо и медленно. Заметив моё присутствие, долго смотрит на меня. Наши взгляды скрещиваются, и тишина в квартире становится почти ощутимой. На улице газует машина, раздаётся визг шин. «Марек», — думаю я, и делаю глубокий вдох. Он следовал за нами от работы до нашей квартиры. У меня нет другого объяснения тому, что он узнал, где мы живем.

Роберт встает, достает из шкафчика открытую пачку сигарет, вынимает из ящика спички и проходит мимо меня. Я следую за ним на маленький балкон и закрываю за собой дверь. Роберт закуривает и молча курит. Он опирается на перила балкона и смотрит на меня.

— Спасибо, — говорю я, и он кивает.

— Как он нас нашел? — спрашивает он, когда мы снова возвращаемся на кухню, и наливает себе свежий кофе.

Я беспомощно пожимаю плечами, бормоча ответ. «Неважно, — думаю я. — Я в безопасности. Я нашла свое место». Как будто по наитию, я подхожу к Роберту и опускаюсь к его ногам, прислоняюсь головой к его колену, опуская глаза. Жест смирения, подчинения, благодарности. В моем поле зрения появляется подушка, и я хватаю ее и подкладываю под себя. Роберт протягивает мне мою кофейную чашку, и я забираю её у него, вцепляюсь в неё. Мы молчим. И я, закрыв глаза и прислонившись к ноге Роберта, наслаждаюсь безопасностью, которую дарит мне место у его ног.

Через четверть часа Роберт тянется к газете и начинает листать ее. Я смотрю на свою, теперь пустую, чашку и думаю об отношениях, о словах Марека. Да, я делаю все, что Роберт говорит, да, он крепко держит меня в руках. Но не требует от меня ничего, что было бы противно мне. Он заботится о моих потребностях, исполняет мои чаянья и желания. Так же, как я выполняю его.

— Аллегра?

— Да?

— Что с твоей чашкой?

Я улыбаюсь, потому что он так мило обо мне заботится, всегда, независимо от того, где я нахожусь.

— Не мог бы ты налить мне еще, пожалуйста?

— Конечно.

Я вручаю ему чашку и секундой позже получаю ее наполненной. Это хлопотно, но это часть нашей жизни. Несколько минут проходят в молчании, и я чувствую, как Роберт снова обретает спокойствие.

— Если хочешь, можешь встать, — говорит он и нежно гладит мою шею.

— Я пока не хочу.

— Когда придёшь в себя, принеси мне записку с номером телефона.

— Да, Роберт.

Я медленно выпиваю свой кофе, затем встаю, убираю подушку и чашку. Все время чувствую взгляд Роберта и знаю, что он ждет. Когда приношу ему записку, тот улыбается. Кладет её, не глядя, в карман, а затем протягивает мне телефон.

— Будь добра, позвони Самире и запишись на среду.

— Да, Роберт, — говорю я, делая то, что он требует.

Тот факт, что я должна пойти к Самире, для удаления волос на моем теле, вероятно, означает, что Арне одобрил долгие выходные.

— Среда, 18:00, — говорю я, закончив разговор, и Роберт кивает.

— Ты даже не представляешь, с каким нетерпением я жду этих выходных, — бормочет он и встает, глядя на меня сверху вниз.

— Я тоже, Роберт.

«Но сначала я должна сделать заявление в полиции», — думаю я. Как только это будет сделано, надеюсь снова сосредоточиться на своей жизни, жизни без Марека. Потому что он, надеюсь, оставит нас в покое.

— Каково было разговаривать с Дэвидом? — спрашивает он меня на ухо.

— Я чувствовала себя не в своей тарелке. Это было неприятно.

— Кольцо послужило своей цели?

— Да, послужило.

— Очень хорошо. Ты заслужила награду, Аллегра?

— Нет.

— Нет? Почему нет?

Я чувствую его улыбку. Я дала правильный ответ.

— Поскольку само собой разумеется, что я следую правилам, это не заслуживает отдельной награды.

— Хорошая девочка, — шепчет он, — я очень доволен тобой.

Эта похвала — достаточная награда для меня.

Я критически осматриваю себя в зеркале, прежде чем пойти в душ. Наступают наши длинные выходные, наконец-то. Сегодня четверг, Лотти забрали четверть часа назад. Анна и Алекс вместе. Умный ход со стороны Анны, потому что Роберт познакомился с Алексом, а она знала, что он не устроит сцену в присутствии того. «Алекс не самая яркая звезда на горизонте, — думаю я и залезаю в душ, — он просто лягушка. Принц Анны все еще где-то там».

Роберт закатил глаза, едва закрылась дверь за этой троицей. Выражение его лица сказало мне все. Он притянул меня к себе, уткнулся лицом в мои волосы и глубоко вздохнул.

— О. Мой. Бог. Чувак не просто ноль, он двойной ноль. И что она в нём нашла?

— Может, ей нравятся татуировки?

Роберт пробормотал что-то непонятное и оторвался от меня. Через мгновение он уже переключился и отправил меня в душ. Его голодный взгляд заставил меня задрожать, вызывая желание упасть на колени.

Моя кожа гладкая и нежная, без изъянов. «Это очень скоро изменится», — думаю я, начиная мыться. Дверь ванной открывается, и Роберт входит без стука, не спрашивая. Его ванная, его женщина — к чему предупреждения? Он полностью одет — абсолютный Дом. Роберт прислоняется к раковине и смотрит на меня, наблюдая, как я моюсь. До утра вторника он будет делать это, осуществлять контроль, играть со своей властью. Он не позволит мне спрятаться, даст мне лишь немного уединения, и то, только когда мне нужно будет в туалет. Поскольку это имеет временные рамки, то я не против, скорее наоборот, с нетерпением жду этого. Мне нравится контроль, мне нравятся последствия, и я люблю, когда он демонстрирует мне, сколько у него власти. Когда заканчиваю, он протягивает мне полотенце и улыбается.

— Ты остаешься голой, — говорит он, и я киваю, сушу себя, осторожно выжимая воду из волос.

Я уже предполагала, что мне не потребуется одежда. Он забирает у меня полотенце и тихо приказывает мне сложить руки за головой и раздвинуть ноги. Я улыбаюсь, следую приказу. Он осматривает меня. Боже, как сильно я люблю это. Его руки скользят по моему телу и проверяют, так ли гладка моя кожа, как он предпочитает. Я чувствую, как тот пальцами ласкает мою шею, подмышки, грудь, живот. Роберт становится на колени, а затем выпрямляется, убедившись, что мои ноги гладки и шелковисты. Устремляет взгляд на меня, когда он кладет правую руку на мой лобок, ощупывает каждый квадратный сантиметр. Левой рукой инспектирует задницу, указательным пальцем двигается по анальной складке. Двумя пальцами скользит во влагалище, и он улыбается, когда чувствует, насколько я уже мокрая. Чувствую себя прекрасно, любимой и окружённой заботой, защищенной, контролируемой и покорной. Вижу желание в его сверкающих глазах, радость от возможности делать со мной всё, что он пожелает сделать.

— Очень красиво. Гладкая кожа, влажная и желающая. Облизать, подстилка.

Он подносит два влажных пальца к моему рту, и я облизываю сок, мои руки все еще сжаты за головой.

— Дверной звонок выключен, телефоны тоже. Ты принадлежишь мне, Аллегра. Круглосуточно, до утра вторника.

Его голос тих, тон не терпит противоречий.

— Да, Роберт.

— Зеленый, желтый и красный. Есть вопросы, пожелания или комментарии?

— Нет.

— Очень хорошо. Ложись на кровать, на живот, ноги широко расставить.