Еще больше скорости. Еще больше любви

=== Сто девятнадцатая. Дмитрий ===

Оцарапанное после пули ухо сильно болело.

Кажется, его обработали, но я не помнил кто.

А сейчас, сидя на холодном, грязном полу, чувствовал только ее. Эту нескончаемую боль.

Я едва помнил, как очутился здесь, как набрался сил и заставил себя дойти до этой засранной, неубранной комнаты. Как закрыл за собой дверь. Как, опустившись на пол, прикрыл глаза. И меня вновь не стало.

Где-то вдалеке от меня кто-то громко кричал, до меня доносились крики отчаянья, женские всхлипы, злые проклятья.

Но мне было все равно.

Я закрыл за собой дверь и остался один. Это было единственное, в чем я нуждался.

Остаться наедине с самим собой. Мне никто был не нужен. Никто.

Моя жизнь кончилась в тот момент, когда на мое лицо попали ничтожно маленькие капли горячей крови. То, что это была именно она, я понял сразу же. Она прожгла во мне все.

Я бежал, бежал очень быстро. Но не от того, кто стрелял мне в спину, нет. Я бежал от того места, где на холодной земле лежал мой друг.

Я бежал, так подло и недостойно. Я боялся. Я боялся его. Меня разрывало на части. Я хотел зажать его в своих руках, но в тоже время бежал от него как можно дальше. Я боялся всего в этом мире.

И только не возможность осознать, что же на самом деле произошло, заставило меня включить голову и предпринять все возможное, чтобы вытащить себя из западни.

Оглянувшись, я увидел, что он не способен мчаться с той скоростью, которая была необходима.

Тебе надо бежать, тебе надо спасаться, у этих людей оружие. Они убьют тебя, больше ничего не будет, только сырая земля и памятник, на котором будет написано твое имя. И темнота. Беги!

Вместо этого, я подхватил его так, чтобы ему было удобней становиться на поврежденную ногу, и скрыл нас обоих.

Принял это решение, не пользуясь никакими доводами. Мне просто надо было это сделать. Иначе я не мог. Опасность, которая подстерегала нас каждую минуту, заостряла мысли в моей голове, не давая сойти с ума.

Сейчас! Сейчас! Мы выберемся, опасность исчезнет, и мы встретимся с Сашей.

Добрым, надежным, незаменимым другом.

Никак иначе. Все это просто какой-то кошмар, который кончится и все будет как прежде.

Так почему ты не кончаешься? Почему я не просыпаюсь?

Раскрыв глаза, я с трудом разглядел серую стену, что была сейчас прямо передо мной, на расстоянии метра.

Грязное окно с потемневшими рамами, сквозь которое проглядывало угрюмое, едва светлеющее небо.

Все это было дорисовано моим воображением, на самом деле, я видел лишь нечеткие очертания.

Закрыв глаза, я почувствовал, как что-то теплое и до жути неприятное скользит по моему лицу, застревая в районе губ.

Во рту тот час возник отвратительный соленый вкус. Поморщившись, я протер грязными руками по лицу, вытирая слезы. Но они не исчезали.

Запрокинув голову, ударившись затылком о стену, я вновь открыл глаза, и вновь ничего не увидел, кроме размытого, нечеткого изображения.

Крики, что раздавались сейчас за дверью, заставили меня сжаться, ухватиться за плечи и закрыть голову руками.

Рвущиеся из груди всхлипы не подчинялись мне.

Но разве это имело хоть какое-то значение? Разве это что-то меняет?

Если бы это хоть что-то значило. В чем смысл моих терзаний? В чем?

Разве это может исправить то, что я не уберег, потерял, предал одного из своих лучших друзей? Одного из члена своей семьи?

О чем может идти речь? О чем? Разве есть цена у моих мыслей, у моих рассуждений о нашем единстве?

Какое я имел право думать об этом, если я не смог защитить близкого?

Представив Цепь, я почувствовал, как меня начинает рвать.

Я не мог унять ужасную боль, разрывающую голову на части.

Сильно давило в висках. Застонав, я сжал их пальцами, чтобы хоть как-то успокоить, но ничего не помогало.

Я предатель. Я стал им, в тот момент, когда сделал первый шаг в сторону, когда подло сбежал, оставив его одного. Оставив его там.

Одного.

А если? Если мне все это показалось? Подумаешь пуля в грудь. Это же можно вылечить. А вдруг? Вдруг это не смертельно? То ранение в голову. Это могло мне показаться. Кто знает, что за черное пятно возникло у него на лбу. Может, он испачкался где-то. Может, может все это не правда. Может, я не потерял его.

Может?

— А-а-а, — вытянув ноги, я уперся ими стену. Очень сильно и резко у меня закололо в сердце. Голова уже не казалось столь угнетающей. Я никак не мог восстановить дыхание.

Нажав на грудь, я постарался вытянуться на полу, чтобы перестало болеть. Но оно не отпускало.

Оно не сдавалось. Оно уничтожало меня. Мое сердце переставало работать.

Не выдержав, я застонал. Кожа вокруг глаз щипала и будто бы была обожжена.

Перевернувшись на бок, я прикоснулся щекой к холодному полу и прикрыл глаза.

А потом я почувствовал ее возле себя. Почувствовал ее прикосновения и тихий шепот, перемешанный всхлипами. Я ощутил, как на мое лицо капают слезы из ее глаз. И мне стало еще хуже.

— Дима.

Мне было невыносимо от ее присутствия. Мне не хотелось, чтобы кто-то был рядом.

Я резко приподнялся, когда она посмела прикоснуться к моей щеке.

Как она посмела это сделать? Она! Это была она!

Я не видел ее глаз, взгляда, но знал, что она смотрит на меня. Пелена не давала мне возможности прожечь ее.

— Дима-а-а.

Оттолкнув от себя ее руку, я отполз к стене. Подальше. Подальше от нее.

— Уйди, — не узнал свой голос. Это не мог быть я. Это был уже кто-то другой.

— Дима.

Сжав челюсти, я молил о том, чтобы она оставила меня.

— Дим.

Странно, мне не было холодно, за то время, пока мы добирались до сюда я успел согреться, но зубы все равно стучались друг о дружку.

Она так ничего и не поняла. Верней, она не знала от чего меня тошнит. Меня тошнило от всего этого мира.

А она села рядом со мной, прислонившись к стенке.

Горячая ладонь сжала мою.

— Дима.

Я не позволил ей прижаться к своему плечу. Отпрянув, едва заметно передвинулся вдоль стенки, моля Бога о том, чтобы он увел ее подальше.

— Дим, — она плакала, дрожала, — Мне…

Повисла пауза.

— Мне страшно. Мне очень страшно, Дим.

Я не дал ей договорить. Почувствовав ее пальцы, я потерял над собой контроль.

— Ай!

Перехватив ее кисть, что было силы сжав ее, я отбросил ее руку в сторону.

Больно ударившись о стенку, она громко всхлипнула.

— Уйди, — я смотрел на ее очертания. — Уйди.

— Дим.

— Оставь меня.

Ее слезы, истерика, испуг, все это бесило и злило меня. Какая теперь разница? Зачем она плачет? Если бы эти слезы вернули бы его нам. Вернули бы его мне. Хотя бы отмотали время назад. Я бы не позволил бы ему поступить так. Я бы не позволил.

— Уйди, — вновь повторил я.

— Дим.

Сжав челюсти, я лишь покачал головой. Слезы вновь залили лицо.

И она исчезла. И я вновь остался один. Нет, не правда. Со мной рядом был Саша. Я знал, что она сидит на полу, в полуметре от меня. Я его видел таким, каким он был всегда.

Веселый, молодой, надежный. Мой друг.

Мой друг, который никогда не подводил меня. Вновь стон в сердце.

Как я смел? Как я посмел подвести его?

Как я посмел предать его? Ведь он никогда не предавал меня. Был рядом до последнего.

Он был тем, кому я был обязан жизнью. Ведь тогда. Именно тогда, именно он спас ее для меня. Он вытащил ее. Он рисковал всем. Он рисковал собой, но сохранил ее для меня.

Весна этого года. Разве достаточно я поблагодарил его за то, что он вывез Полину? За то, что следил и оберегал ее. Один. За то, что верил в меня, в нее, в нас с ней.

Кожа ладоней, сжатых в кулак болела от давления пальцев. Я хоть что-то сделал? Я хоть как-то, хоть чем-то показал ему, насколько он дорог и важен для меня?

Чувствовал ли он, что он часть моей жизни? Что он мой Сашка и навсегда им останется?

Почему я никогда не говорил ему об этом? Почему я уже больше не смогу сказать ему об этом?

Он спас для меня Берг, подарив тем самым весь мир. А я? А я не смог спасти его. Не смог вытащить, не смог защитить. Вместо этого он прикрыл меня собой.

Я уже не чувствовал, живо ли мое сердце? Бьется ли оно?

— Зачем ты это сделал? — слезы моментально проникли мне в рот.

Та пуля, та первая, что пронзила его, предназначалась мне. Я понял это только когда обессилено опустился на землю возле безлюдного шоссе, к которому мы выбрались с Павлом.

Она летела прямо в меня. Она пронзила бы мне сердце. И не было бы боли. Не было бы той боли, что сейчас медленно убивала меня.

А потом Шторм бы помог ему выбраться. И они сбежали бы. Спаслись оба. Вместе. Именно так все должно было быть. Так.

— Саша.

Зачем ты это сделал? Как мне жить с этим?

Он защитил Берг. Я не смог защитить его.

Грош цена моей дружбы.

Я оставил его одного. Там. Что с ним?

Открыв глаза, я посмотрел в потолок. Он тоже был сильно перепачкан.

Верю ли я во что-то? Думал ли я о чем-то подобном?

Нет. Я никогда не уделял этому особое внимание.

— Пожалуйста, — прошептал я. — Скажи мне, что все хорошо.

Что происходит, когда мы лишаемся жизни. Что дальше?

Я всегда относился к этому спокойно. Ну да, все проживают на этой земле сколько надо. Каждый задержится здесь настолько, насколько у него хватит мозгов и сил.

Зачем думать об этом? Если лучше по максимуму оберегать себя, отдавать отчет своим действиям, мыслить рационально. Так проще.

Было. Мне. До этого. Но не сейчас.

Глубоко вздохнув, я задержал дыхание.

Закрыл глаза и представил себе Цепь.

Я знал его досконально. Он, как и все мои ребята, был особенным и неповторимым. Был достойным, хорошим человеком, заслуживающим уважение.

Такие люди не могут просто исчезнуть. Просто не могут. Иначе этот мир был бы, в самом деле, бессмысленным.

Иначе все, что происходит между нами в течение жизни, чушь и ерунда.

Зачем тогда все это? Зачем тогда мы существуем? Зачем?

Я никогда не задавал себе этот вопрос.

Зачем? Зачем все мы? Для чего?

Если ответ на этот вопрос, который, мне не подвластен, существует и несет в себе хотя бы что-то, значит все не просто так, значит есть первоначальная задумка, значит она должна привести нас к чему-то, значит все мы ее крупицы, значит все мы важны, значит важен и Цепь. А значит, он не мог просто исчезнуть. Он остался.

Каплями своей крови он остался во мне. Проник в меня.

Он будет рядом не только в воспоминаниях, он будет ближе.

Посмотрев на сжатую до сих пор в кулак ладонь, я провел по перепачканной коже второй рукой.

Да. Так правильней. Так проще. Так легче. Мне.

В этот момент дверь вновь приоткрылась. Как же я ненавидел весь этот мир.

У меня в голове вновь возникли воспоминания.

— Ребят? Вы что? Что случилось? — Женя выкарабкался из остановившейся возле поребрика машины. — Да что с вами?

Я мало что осознавал. Не знал, каким образом Жека оказался рядом с нами. Кто его позвал? Не мог же он сам приехать к нам?

К нам. Нам. Со мной рядом бы Шторм, который в данный момент медленно переступая, шел к ничего не понимающему Евгению.

— Ты быстро, — прошептал Паша.

— Ну-у-у, — пожал плечами мой друг. — Я тут недалеко живу вообще-то.

Шторм молча кивнул.

— Нам нужно выбраться отсюда. И нам…

— Подожди! Франк! — Женя увидел меня, сидевшего на земле. — Мамочки! Да что с вами произошло? Вы чего такие перемазанные? Эй! Ха-ха-ха! Дрались что ли?

Это был последний смех, который я слышал.

Стоя напротив него, прислонившись к машине, я прислушивался к невнятному объяснению Шторма о том, что произошло.

— Это была ловушка. Я не знаю как, но они вычислили нас. И-и-и, — Паша сильно дрожал. — И видимо, выследив каким-то образом, загнали в тупик.

— Что? Чего? — опешил Женя. — Я вообще ничего не понимаю! Ты что несешь? Дима! — посмотрел он на меня. — Что у тебя с ухом? Может, ты мне объяснишь, что происходит?

Тогда то я и узнал, почему оно так сильно болит. Пуля задела самый край, так или иначе, лишив меня малой частички.

— Женя, нам надо быстрее.

— Закрой рот! — перебил Мятежного Евгений. — Франк!

Подняв на него взгляд, я понял, что у меня нет слов, что я не знаю, что сказать ему. Разве что повторить слова Павла.

— Мы катались по городу. Гоняли наперегонки с Цепью и Штормом, — стуча зубами, начал я. — А когда приехали к гаражам, нас загнали в угол, — посмотрел я на Павла. — И, — произнести подобное было очень сложно. — И они начали стрелять. И, — мой голос дрожал. — Я не знаю, кто это.

— А-а-а.

— Они стреляли, — повторил я. — Стреляли.

Повторил дважды. Наверное, для себя. Произнося это вслух, я лучше осознавал, что с нами произошло.

— Они стреляли. В нас, — прошептал я.

— И нам нужно по быстрее выбраться отсюда, — перехватил эстафету Паша. — Мы не знаем, кто это и что они знают. Я позвонил нашим и они уже едут в город. Нам тоже надо выбраться отсюда и избавиться от, — он перевел взгляд на Женину машину. — От нее, она может быть засвечена. Сейчас все что как-то указывает на нас, может быть опасным, пока мы не поймем, с чем имеем дело.

— А-а-а, — Женя окончательно перепугался. — А-а-а, ладно. Но что это? Кто это? Как это???

Он с ужасом смотрел на Павла, все это время морщившегося от того, что ему приходилось стоять, причиняя боль поврежденной ноге.

Он покачал головой.

— Я не знаю.

— Но.

— Я не знаю, — повторил Шторм. — Не знаю, кто это может быть.

— Это, — Жека отступил от нас на пару шагов. — Это клуб? Клуб, да?

Он задал вопрос, который до этого ни я, ни Павел не решались произнести вслух.

Мы могли долго играть в эти игры, но истина заключалась в том, что каждый из нас прекрасно осознавал, от чего мы бежим. Мы ясно понимали это. И в голове моментально возникал вопрос: где мы умудрились проколоться? Где? Как? Как они вышли на нас? Как они обнаружили нас, ведь мы оба были «мертвы»?

Как они выследили нас? Что они знают о нас?

Я понимал, почему Паша позвонил Рудковской. Я был благодарен ему за это. Он боялся. Я тоже боялся. Мы оба боялись за них. За тех, за кого на нас лежала ответственность. Он был почти на сто процентов уверен, что знают не только о нас, а, следовательно, в любую минуту могут прийти и за остальными. Там была Полина.

Берг. Мысль о том, что я не знаю, что с ней.

Это было то, что мне окончательно сломало.

Это пробудило во мне злость. Злость на весь этот мир.

Злость на то, что я что-то упустил, чего-то не узнал, о чем-то не догадался. Это привело к тому, что я потерял своего друга, а жизнь остальных остается под угрозой. Мое будущее, моя женщина далеко от меня и я никаким образом не смогу ей помочь. Все это пронзило меня разом и заставило ненавидеть самого себя.

Я все сделал неправильно. Я ошибся. Я виноват.

Я был основателем этой компании, я был вожаком стаи, но я облажался. Я облажался.

Я облажался.

— Нам нужно выбираться отсюда, — прошептал Паша. — Сменить машину и избавиться от этой.

— Что? — растерялся Женя. — Но…

— Наши должны уже гнать к городу, они должны были связаться с Касом и Настей. Мы должны договориться о том, где встретимся, мы все должны собраться, — разъяснял ему Шторм.

— Стой! Стой! — взмахнул рукой Женя. — Хватит! Заткнись!

Паша остановился на полуслове.

— Подожди. Я пытаюсь понять, что-то не сходится, — сжал голову Женя. — Вы гоняли.

Он сильно замотал головой.

— Франк, — его голос прожег меня. — Где Саша?

У Паши медленно опустились руки.

Я лишь смотрел в глаза своему другу, не произнося ни слова.

— Ты сказал, что вы катались втроем! — воскликнул Женя. — Втроем! Дима! Где? Где Саша?

Отвернувшись, я закрыл глаза, которые щипали от слез.

Между нами повисло молчание.

— Дима, — прошептал Женя. — Где Цепь?

Я не знал, что сказать ему.

— Ответь! — проорал он.

Резко повернувшись к нему, я со злостью сплюнул на землю.

Он смотрел на меня широко распахнутыми газами.

Я не считал секунды. Не считал минуты.

Женя сильно переменился в лице, прижав руку к груди.

— Они стреляли. Нет, — замотал он головой. — Нет.

— Же… — Паша понял, что договаривать бессмысленно, когда Жека, отвернувшись к нам спиной, опустился на землю.

— Не-е-ет! Нет, этого не может… Не может…

Я облажался. Да, я облажался.

Мне всю жизнь жить с этим.

Заглатывая скопившиеся во рту слезы, я старался вычеркнуть из памяти истерику, слезы своего друга. Он громко кричал, пиная ногами замершую почву, перемешанную со снегом. Удивительно грязным белым снегом.

Снег.

Сегодня день первого снега этого сезона.

Белый снег. Блестящий. Красивый.

Красная кровь. Блестящая. Красивая.

Я думал о том, как ярко смотрятся капли крови на белоснежных хлопьях, пока Шторм пытался привести Женю в чувство.

Стоял в стороне, наблюдая за тем, как Паша крепко сжав плечи Жени, пытается успокоить его.

А я не мог. Не мог этого сделать. Я был виной этому. Из-за меня погиб Цепь.

Зачем он ошибся в столь важном выборе? Зачем?

Мы отъехали от места лишь через полчаса. Женя не переставал плакать. Я с ужасом осознавал, что употребляю это слово в сторону сильного, стойкого человека. Он плакал.

Еле всматриваясь в дорогу.

— Стой. Вот здесь, — тихо попросил его Павел.

Выбравшись из машины, он разбил стекло ближайшей потрепанной иномарки, перед этим убедившись, что на ней не стоит сигнализация.

Дождавшись пока мы с Женей переберемся в новую машину, он, вытащив из багажника Евгения большую тряпку, разорвал ее в длинную узкую полосу, чтобы удобней было засунуть конец в бензобак.

Бабах!

Вместе с моим другом мы наблюдали за черно-оранжевым пламенем — всем тем, что осталось после его машины.

Одна из улик была уничтожена.

Мы наконец-таки связались с ребятами. Мы?

Я еле-еле заставлял свои внутренности оставаться на месте. Перед глазами постоянно возникал холодный, бесчувственный взгляд живых, ярких глаз Саши. Мне становилось тошно. Тошно он самого себя.

Они не знали правды, лишь догадывались о том, что случилось что-то плохое.

Мы приехали в один из тупиков спального района, когда все уже были на месте.

В гараже, что скрыл нас от холодной непогоды стояла фиолетовая Супра.

Это было пристанище Рудковской. Она привела сюда всех, включая растерянную Настю и обеспокоенного Каса.

Крепкие объятья Берг, бросившейся мне на шею, лишили последнего воздуха. Отстранившись, я обессилено опустился на пол.

А через пару минут, когда я понял, что мне придется отвечать перед всеми, признаваться в своей вине перед каждым, я наконец-таки выблевал на пол все, что рвалось из меня уже давным-давно.

— О, Боже, — отчаянный всхлип.

И слезы, и ужас, и страх.

Я еле-еле видел Настю своим затуманенным взглядом.

Ошарашенное молчание.

— Нет! — сильный удар Кастильского по стене, заставивший выбиться одну доску.

Я закрыл уши руками, стараясь скрыться от громких криков ребят.

Убежать от слез, которые было страшно видеть. Они были повсюду. Они окружали меня. Самое страшное, они смотрели на меня. Смотрели на меня глазами, полными отчаянья.

А я?

А я не знал, что сказать им.

— Простите, — произнес я в полной тишине, еле-еле шевеля губами.