Жена хозяина трущоб

Глава 11

Не помню, как шла. Где шла. Перед глазами плыло. Я видела лишь белое пятно — рубашку моего мужа. Он вышагивал впереди, даже не оборачивался, не сомневаясь, что я послушно плетусь следом. Только что он, возможно, убил человека, а теперь решил развлечься другим способом. Мне казалось, он наслаждался моей безропотностью… Что он сделает, если я посмею сопротивляться? Изобьет? Возьмет силой? Наверное, Джинни права — нужно послушно дать ему все, что он хочет. Так все быстрее закончится. Но мысль о простыне, которую станут трясти во дворе на всеобщее обозрение, просто убивала меня. Я читала, что такое было на заре Старого мира. Не помню, как называлось это время. Кажется, Средневековье… с фанатичной верой и дикими нравами.

У меня было собственное Средневековье…

Мы подошли к дверям, у которых стояла пожилая смуглая горничная в форменном сером платье, переднике и шапочке с торчащей оборкой. Она улыбнулась, украдкой посмотрела на меня, открыла перед Марко дверь и склонила голову:

— Поздравляю от души, хозяин. Что-то понадобится?

Он даже не повернулся:

— Пошла вон. Дверь прикрой.

Горничная вновь склонила голову:

— Доброй ночи, хозяин.

Я буквально ощущала каждой клеткой, как она закрывала двери за моей спиной. Будто отрезало воздух, пространство. Я почувствовала себя замурованной с этим страшным человеком. Невольно огляделась. Комната оказалось большой, но мрачной и темной. Лишь огромная кровать на возвышении была застелена белоснежным до звона бельем. Поперек кровати лежала длинная гирлянда из живых белых цветов. По бокам — два включенных бра с цветным стеклом, между которыми над изголовьем висело большое резное распятие. Оно наводило особый ужас, рождая внутри что-то необъяснимое и суеверное. Но я даже не надеялась, что фанатичная вера может хоть в чем-то сдержать моего кошмарного мужа. Даже казалось, что не он служил вере, а вера каким-то неведомым образом служила ему…

Бордовые аляповатые стены с золоченой безвкусной отделкой. Дорогущая вычурная мебель, кресла из натуральной кожи. Все с «той» стороны, разумеется. У стены — кованый столик, с надстройкой-витриной, видимо, служивший баром. Он был заставлен стаканами и бутылками, в многоярусной серебряной вазе лежали фрукты, многие из которых я вообще никогда не видела.

Марко сел на кровать, отшвырнув цветочную гирлянду, и матрац прогнулся под его весом. Он пристально смотрел на меня, опустив здоровое веко, и теперь его глаза казались почти одинаковыми. Он медленно стянул и без того распущенный галстук, будто избавлялся от удавки. Швырнул на кровать.

Я смотрела на чудовище, ставшее моим мужем, и старалась не видеть. Это просто, если научиться фокусировать взгляд перед объектом. Я делала это много раз. Но теперь не выходило. И я различала его ужасное лицо до мелочей. Боялась даже дышать.

— Подай своему мужу водки, София, — он лениво кивнул на столик у стены. — В синем графине.

Не чувствуя ног, я подошла, дрожащими руками налила в рюмку вонючее содержимое, проливая на фрукты. Очень хотела глотнуть сама, если он не видит. Но не решилась. Я не представляла, что он сделает, если заметит. Я развернулась, медленно пошла к нему, держа рюмку в вытянутой руке. Жидкость угрожающе плескалась, заливала пальцы.

— С улыбкой.

Я вздрогнула от его голоса, и водка щедро выплеснулась, ополовинив рюмку.

— Ну же, улыбайся, София.

Уголки моих губ нервно дрожали. Конечно, это была не улыбка — гримаса. Но это все, что я могла сейчас. Я подошла к нему, ждала, когда заберет. Марко протянул руку, накрыл мою ладонь и сжал, не позволив отстраниться. Дернул, опрокидывая содержимое себе в рот. Наконец, поднялся с кровати, вытащил пустую рюмку из моих пальцев и отшвырнул. Кажется, она чудом не разбилась.

Марко притянул меня к себе, смотрел в лицо:

— Если ты не окажешься девственницей…

Он не договорил. Повисла многозначительная пауза.

Внутри все сжалось от ужаса. Нет, я была нетронутой, как он и требовал. Но больше всего на свете я бы хотела сейчас оставить его ни с чем. Чтобы все уже случилось по взаимному влечению. С другим, не с ним. Чтобы тот, кому я отдалась, был нежным, ласковым. Чтобы я не боялась его, чтобы любила. Чтобы хотела этого сама. Я бы хотела хотя бы сохранить в памяти что-то хорошее, настоящее. То, от чего бы сердце сладко щемило. Прежде чем достаться своему мужу… И я должна буду отвечать так, как он хочет. Делать то, что он хочет. Не возражать. Не сопротивляться. Умереть… чтобы перестать быть собой и стать той, кем он хочет меня видеть.

Он снял с моей головы цветочный венок и вертел его в руках:

— Отвечай мне, София: так ты сохранила себя? Для меня? Свою девственность? Я не буду опозорен?

Он прекрасно знал ответ. Но хотел, чтобы я отвечала сама, проговаривала, будто предлагала себя. Это было унизительно. Когда все закончится, я стану такой же грязной, как его шлюхи. В горле так пересохло, что я не могла сглотнуть. Было просто нечем. Я не хотела отвечать. Ужасалась от того, что он теперь имел полное право задавать мне такие вопросы. Имел право на все.

Мы с Джинни много раз пытались предположить, что будет, если я решусь обмануть его. Да, если бы узнал, он бы ни за что не женился, но… Мы обе сходились на том, что наши домыслы едва ли могли вместить все, на что мой муж был способен.

— София!

Я уже уловила скребущее раздражение в его голосе.

— Ты девственница?

Я старалась не смотреть на него. Едва разомкнула губы:

— Да.

Марко молчал, лишь тяжело выдыхал мне в лицо парами алкоголя. Коснулся моей щеки, поглаживал пальцами. Я едва стояла на ногах, чувствуя, как дрожат колени.

— Если ты мне солгала — горько пожалеешь. Я такого не прощу, София. Ты станешь обычной шлюхой. Сукой, недостойной облизывать мои сапоги. Дрянью. Ты еще не знаешь, как обходятся с дрянью. Ты же не хочешь это узнать?

Я почти выкрикнула, не в силах это слушать:

— Я девственница! Поклянусь всем, чем хочешь.