Ворон, каркни на счастье

Глава 22 На запад!

В каганате женщин действительно не казнили. Женщина считалась чем-то вроде дорогого коня. Не вот прям самого дорогого, но всё же. Имущество. Красивое, приятное, способное принести потомство. Какой же идиот казнит имущество?

Когда племена приходили в движение и нападали на другие племена, вражеских мужчин либо вырезали, если это были «свои» мужчины, то есть одного толка, такие же кочевники. Либо превращали в рабов, если это были, например, монфорийцы. В последнем случае с ними обходились очень бережно: кормили вдоволь, берегли здоровье. Никаких кандалов, никаких плёток. Раб стоил довольно дорого, он мог принести пользу. Бесполезных тоже вырезали. Но женщин… Никогда.

С одним лишь нюансом: отживших и неспособных даже нянчить детишек просто оставляли в разорённом селении. И Германа передёрнуло, когда он представил безлюдные улицы, сожжённые дома и стариков, молящих безучастную тишину о куске хлеба.

— Звёзды милостивы, — пожал плечами Тэрлак, Второй ворон, на возмущение архитектора-колдуна. — Могут послать кого-то, кто позаботится о них. Как знать.

Когда Герман высказал всё это Бертрану, негодуя о жестокости варваров, Кот хмыкнул:

— А котята? Которых твои добрые современники не топят, ведь топить это жестоко, а бросают на помойках, с надеждой, что вдруг кто-то найдёт и позаботится? Собаки, привязанные у магазинов на вечную «парковку»? Животные, осенью брошенные на дачах?

— Ну, знаешь ли. Сравнил: люди и животные.

Бертран пожал плечами:

— Вещи одного порядка. Я бы назвал это ложной добротой. Снять со своей совести и перевесить на совесть Бога.

Герман не нашёлся что возразить другу. А вскоре убедился, что Охраша в ложной доброте обвинять не приходится.

Звёзды гасли на небосклоне, точно светодиодные лампочки. Герман пытался напиться, но это было довольно сложно сделать при помощи кумыса: слишком слабенький алкоголь, куда слабее пива. Голова гудела. Не от выпивки, увы. Видимо, всё же сотрясение.

К нему подошёл Бертран, сел рядом, вытащил пачку сигарет. Кот не курил. Почти никогда не курил. Молча протянул сигарету Герману. Иевлев заметил, что его рука трясётся. Бертран вытащил зажигалку. Вспыхнул голубой огонёк. Герман затянулся. Кот тоже.

Впервые присутствие друга было неприятно Герману.

Нет, Иевлев не осуждал: Бертран был прав. Бросаться безоружным на вооружённых стражников было глупо и нерезультативно, вот только…

Они реально принесли её в жертву. Перерезали горло и Касьме, и её маленькой дочке. Откровенно говоря, Герман был не готов к подобному развитию событий. И сейчас, сидя на куче камней и глядя на созвездия, он пытался пережить и то, что произошло, и тот факт, что ничего сделать было невозможно. А ещё неприязненную мысль, что Бертран, похоже, вообще не ужаснулся.

— Открылась бездна, звезда полна, — изрёк Кот задумчиво, — звездам числа нет, бездне — дна.

— Отвратительное пойло, — скривился Герман и отбросил выдолбленную тыкву с остатками кумыса. — Как они это пьют?

— Другого-то нет.

Они помолчали.

— Ты извини за это, — Бертран коснулся своей головы. — Я любя.

— Ничего.

Кот хмыкнул и ничего не ответил. Герман понимал, что друг был прав, огрев его со спины и выведя в недееспособное состояние. Помочь девчонкам Иевлев всё равно не мог, но и молча смотреть на кровь, толчками выбивающуюся из перерезанного девичьего горла было выше его сил. Вопреки всем доводам рассудка. Так что Бертран спас и Иевлева, и их женщин. Но от того, что в безбашенном друге оказалось куда больше трезвой рассудительности, чем в обычно хладнокровном Германе, на душе мутило. Было в этом что-то отвратительное.

— Удивительно, что люди этой эпохи могли породить Тициана. И вообще что-либо породить из прекрасного.

— Отчего ж?

Герман не ответил, тщательно загасил окурок.

— Надо выбираться отсюда. Не знаешь, Эйдэна мы можем вытащить в наш мир?

— В Первомир? — уточнил Кот, и Иевлева снова кольнула мысль, что эта эпоха, этот мир для Бертрана родной. — А зачем?

— Ну ты же убрался отсюда, когда появилась возможность.

Кот рассмеялся. Лёг на спину, закинув руки за голову.

— Ночь темна и полна ужасов, да? Ты думаешь, ваше время более милосердно и светло, по сравнению с этим? Казни, пытки, варварские обычаи ушли в прошлое? Ну, положим. Я даже не стану напоминать, что пытки существуют и в твоё время, и что их можно найти в сети и посмотреть натуральное видео. Ты скажешь: это война, люди сошли с ума и ожесточились. А я отвечу: они всегда были такими. Чуть что, и человек цивилизованный с радостным воплем сдирает маску добропорядочного бюргера, ну или офисного планктона, и начинает всё вокруг громить, насиловать женщин, убивать тех, кого назвал врагами, и творить прочие пакости.

— Положим, но…

— «Но», всегда есть «но». В этом и суть. Я уже сказал: не будем об этом говорить. Твои возражения я знаю наперёд. Я скажу по существу: ваш век — век имбецилов, диванных критиков и аналитиков. Век, когда человек превратился в таракана: пожрал и доволен. Вы, в основной своей массе, разучились бороться и работать. Вы считаете, что явиться в офис в восемь, а уйти в шесть это работа. Случись что, и девять десятых человечества вымрет тут же, не зная, ни как добыть себе воду, ни как вырастить хлеб. Когда кто-либо оскорбляет вашу женщину или вас, вы идёте в суд. Или жалуетесь админу паблика. Или… материтесь. Люди моего круга забивают обидчику его слова сталью в горло.

— Ты про крестьян забыл, — сухо напомнил Герман.

Бертран рассмеялся, сорвал соломинку и раскусил её крупными зубами.

— Забыл, — признался лениво. — Вот ради крестьян вы и уничтожили рыцарей. У вас весь мир превратился в вилланов. Вместо того чтобы всех сделать дворянами, вы всех превратили в рабов системы.

— Ну, у нас тоже есть олигархи.

Кот презрительно фыркнул:

— На виселицу ваших олигархов. У вас нет дворян.

Герман вдруг подумал, что никогда не подозревал: Кот тоскует по своему времени. Видимо, поэтому Бертран и стал военным корреспондентом. Для людей такого склада крайне важны близость смерти и хождение по тонкой верёвке, натянутой над бездной.

— Ваше время — ложь. Маска клоуна на лице маньяка. Горе тому, кто поверит в его доброту. Наш маньяк ходит без маски, а это куда честнее. Вот и вся разница.

— И лошади, — коварно заметил Герман.

Бертран тяжело вздохнул:

— И лошади, — добавил мечтательно. — Тут ты прав, и не поспоришь даже.

— А у нас — мотоциклы.

Кот поперхнулся. Удар был ниже пояса. Оглянулся на друга, сузил глаза. Этого в темноте видно не было, но Иевлев слишком хорошо знал друга.

— Я перешёл в ваш мир ради любимой женщины, — после некоторого молчания резюмировал Бертран, — не ради тёпленького местечка и хлопот сестричек по ОМС. Но скажи, ради чего в Первомир отправляться Эйдэну? Забыть горечь потери? Сбежать от угроз? Ты можешь представить ворона, который утром, выпив кофе, отправляется на автобусную остановку, чтобы ехать на работу в какой-нибудь складе косметики? Ну или что там у вас предложат мужику без образования? А вечером приползает в однушку, ложится пузом вверх на диван и смотрит ток-шоу?

— Ну зачем сразу…

— Затем, Герман. Тяжёлое время порождает сильных людей. Знаешь этот афоризм? Ну и всё. Эйдэн — человек своей эпохи. Он справится. Давай думать, как вытаскивать отсюда наших женщин. Одно из первых правил, которым учит средневековье: заботься о своих прежде, чем о чужих.

— Какое-то мафиозное правило, — проворчал Герман устало.

Бертран рассмеялся:

— У тебя нет выбора. Нам предстоит залечь на матрас. Если, конечно, ты не готов во имя бобра и справедливости пожертвовать твоей Мари. Но, даже если готов, то… Мари мой друг детства. Так что давай, мастер антаблементов, бери себя в руки и построй этому чёртову повелителю его чёртов дворец.

Герман промолчал, но на следующий день стройка возобновилась. А если быть точнее, не сама стройка, а подготовка к ней. Иевлеву раскинули шатёр за границей стана, и к нему выстроились длинные очереди рабов. Мужчины, от подростков до стариков, сидели прямо на земле, вели неспешные разговоры и ждали приёма. Герман искал не только зодчих, кузнецов, скульпторов, краснодеревщиков и других профессионалов высокого ранга, но и простых плотников, камнетёсов и тех, кого можно было привлечь к строительству. К его удивлению, сами рабовладельцы не возражали против покушения на их собственность. Казалось, они не очень-то и понимали, зачем им вообще нужны рабы.

— Ты не будешь против, если мы немного задержимся? — осторожно спросил Герман Мари, когда ночью они, утомлённые, лежали на ковре, и волосы девушки приятно щекотали его подмышку. — Например, до весны?

Мари перевернулась на живот, её мягкая грудь коснулась его груди. Заглянула в глаза.

— Тебе их всех жаль? Ты думаешь, на стройке им будет легче?

— Мне было бы легче. Я каждого спрашивал о желании. Но, понимаешь ли, если бы, например, меня забросили куда-нибудь на оленью ферму якутов, то… Своё дело для мужчины это…

— Понимаю. Я не против.

Бертран и Майя тоже не возражали. Прежде чем бежать, нужно было, во-первых, усыпить подозрительность кагана как следует, а во-вторых, хоть как-то разведать путь в Эрталию. К тому же Майя заболела. После зрелища жертвоприношения у неё началось нечто вроде нервной лихорадки, и Герман невольно подумал о том, как бы отнеслась Майя к адвокатской речи мужа, защищавшего красоту и справедливость своей жестокой эпохи.

Ещё через неделю Мари, маявшаяся без дела, взмолилась, прося Германа научить её своему делу, и, ожидаемо, оказалась, хоть и своевольной, но отличной ученицей. Дело пошло быстрее. Среди рабов нашлись и монфорийцы, и даже эрталийцы с родопсийцами, как ни странно. Несмотря на то, что их королевства от Великой степи отгораживали высокие горы и между ними лежало обширное королевство Монфория, жители северных и западных земель тоже попадали в плен. От этих рабов первомирцы узнали, что Родопсию и Эрталию под своей властью объединили Белоснежка и Гильом, и что юной королеве сейчас что-то около двадцати лет, а, значит, где-то там, на Западе, живёт Аня. Эта новость очень воодушевила Майю. На общем собрании было решено бежать по весне, когда пройдёт сезон дождей, слава о свирепости которого дошла до самой Эрталии.

Ещё через месяц, когда Майя оправилась от горячки и взяла в свои руки подсчёты денежных доходов и расходов стройки века, случилось то, чего все ждали и боялись: с востока вернулся сын Седьмого ворона, Кариолан. Вернулся с небольшой дружиной и письмом от отца. Отныне в существовании Великого Ничто и в его всесильном пожирании мира сомневаться не приходилось. Вечером того же дня из ямы подняли совершенно отощавшего Эйдэна, пожелавшего говорить с повелителем. При этом разговоре присутствовал и Герман, опасавшийся, что муж поддастся естественному гневу за гибель жены и дочери, и совершит нечто столь же безумное, сколь и героическое. Однако Эйдэн почтительно преклонил колено и, прижав руку к груди, невозмутимо приветствовал владыку.

— Ты сказал, что знаешь, как победить Ницто, — высокомерно процедил каган, восседающий на возвышении в мягких подушках. — Говори. Я слушаю тебя.

Вот тогда Эйдэн и выдал про Спящую красавицу и пророчество о поцелуе истинной любви от доброго сердцем человека.

— Пошли меня, повелитель, — не поднимая глаз, предложил Третий ворон, — и я привезу брату моему Кариолану благословенную невесту. Ты не останешься без Седьмого ворона, а мир будет спасён.

— Я могу послать любого из воронов, — брезгливо сморщился каган.

Видимо, он тоже ожидал мести и считал её естественной, и сейчас не мог скрыть невольного презрения. Эйдэн поднял на повелителя насмешливый взгляд серых глаз.

— Можешь, — усмехнулся в отросшие усы, — и, может быть, твоего посланца даже не схватят ни воины герцога де Бовэ, ни воины Белоснежки и Гильома, как знать. Вот только вряд ли он поймёт, к кому и как обращаца, и, даже если я расскажу ему это, то ни герцог де Бовэ, ни герцог Ариндвальдский не станут разговаривать с посланцем моего повелителя. Жители запада — трусы, они побояца ненадёжности незнакомых людей.

Каган сузил глаза:

— А с тобой не побояца?

— Со мной — нет. Тебе ведомо, что мой отец служил кагану Раршу. Моя мать была родной сестрой герцога, хранителя Монфории. Де Бувэ — мой дядя. Я знаю каждую крепость, каждый город трёх королевств. Я лицно знаю всех, кто имеет вес на западе.

— Ты был заложником лояльности твоего отца, — насмешливо уточнил каган. — Я помню это. Если бы не погиб твой брат, не быть бы тебе вороном.

— Повелитель благ и справедлив в суде и милости. Но теперь позор моего детства может послужить на пользу моему повелителю. Только я могу найти тропы в горах, только я могу найти тропы к сердцу герцога Монфорийского и герцога Ариндвальдского. Только я смогу сделать так, цто дева из пророцества пробудица, а у Седьмого ворона появица жена, превосходящая других.

Охраш задумался.

— Может, женица тебе, а не Седьмому? — заметил вкрадчиво. — Ведь ты вдовец ныне…

Это был жирный-жирный намёк, и все присутствующие — все шесть воронов, главный визирь и главный колдун — то есть, Герман, невольно всмотрелись в лицо Третьего, ожидая чего-то вроде вспышки гнева в серых глазах. Но ничего не исказилось в почтительном выражении лица Эйдэна.

— Мой повелитель, у меня уже есть сын, — бесстрастно отозвался ворон. — А слуцись цто с братом моим Кариоланом, и его некем будет заменить. Род Седьмого ворона пресецотся, и мир погибнет.

— Цто ж, быть по сему, — приговорил каган. — С тобой поедут Тэрлак и Кариолан. Возьмёте с собой шакалов столько, сколько будет необходимо.

Герман нагнал Эйдэна, когда ворон, стоя среди пасущегося табуна, высвистывал своего любимца. Положил руку на плечо в задумевшей от грязи куртке.

— Мне бы хотелось разделить твоё горе, — сказал устало. — Поверь, если бы я мог…

Эйдэн обернулся. Кончики его губ тронула усмешка. Иевлев заметил, что морщинки на бронзовом лице стали глубже и резче.

— Цто твоя Мари? Не беременна?

— Мы предохраняемся, — угрюмо буркнул Герман.

Пошарил в кармане, но ожидаемо не нашёл сигарет — они закончились ещё неделю назад. Это были фантомные боли.

— Мир умирает. Сейцас это — самое важное. Береги своих. И не бегите пока, подождите моего возвращения. Не рискуйте понапрасну.

К ним подбежал радостный серый жеребец. Эйдэн потрепал бархатистую морду, обнял мускулистую шею, а затем легко взлетел на спину скакуна, прямо так — без седла и узды.

— Я вернусь, — крикнул ворон. — И если там спит ваша Осень, то вернусь с ней. Но думаю, мы встретимся не здесь. Великое Ницто идёт, и кагану придётся идти на восток. Не торопитесь бежать. Подождите, когда вас с поцётом и удобствами доставят в Монфорию. Там встретимся.

Ударил шенкелями в крутые бока, прижался к широкой шее и помчал по занесённой снегом степи.

Герману оставалось лишь позавидовать самообладанию кочевника.

Посольство на запад уехало вечером того же дня, и Иевлев, убедившись в качестве наспех собранных кирпичных печей, вечером почти невольно признался Бертрану:

— Знаешь, я, конечно, рад, что Эйдэн столь разумен…

Кот хмыкнул, а потом рассмеялся:

— Но в то же время разочарован? Верно? Не переживай, мой сердобольный друг, жаждущий справедливого возмездия. Будь я проклят от ушей и до хвоста, если Эйдэн забыл, смирился или простил. Не тот человек. Однажды он нанесёт ответный удар. И, если на западе ворона не испортили, то это будет настоящий удар кочевника: из-за угла, в спину, с двойным проворотом. Этих людей до крайности опасно иметь врагами: они не прощают ничего.

Весной, когда степи расцвели, сплошь покрывшись разноцветными ароматными коврами, орда пришла в движение. Погиб ещё один — Четвёртый — ворон, и вместо него вороном стал беловолосый Нург. К этому времени ещё не успели заложить фундамент, выкопали лишь котлован под него, но оставлять кирпичные заводы, глиняные карьеры, нечто, отдалённо напоминающее сталеплавильные заводы, фабрики пеньки и льна, красильни, и всё то, что хотя бы как-то, не в анфас, а в профиль, напоминало цивилизацию, было весьма печально.

Герман, понимавший характер заказчика и его нетерпение, успел построить нечто вроде глинобитного особняка, местный Приоратский замок, тем самым укрепив в Охраше свою репутацию непревзойдённого мастера, а вернее — колдуна. А ещё Иевлев сколотил свою строительную бригаду, смог подобрать настоящих профессионалов в разных областях, обучить тех, кому не хватало знаний, в том числе и Мари, и мог вполне гордиться собой.

— Настоящий архитектор выживет в любом из миров, — сделал он вывод. — Даже неандертальцы не смогли бы не оценить преимущество пещер с центральным отоплением, водоснабжением и канализацией.

— Верно, а потом бы выкололи чудеснику глаза, чтобы не сотворил чуда кому-то другому, — напомнил Бертран.

Герман вздохнул, отвернулся от маленького строительного городка и пошёл к своему коню, которого ему подарил сам каган, и которого Иевлев нарёк Дискавери, в честь любимого автомобиля, оставшегося в Первомире.

Они кочевали всё лето: Великое Ничто поглощало мир до крайности медленно.

Осенью получили первое известие от Эйдэна: ворон писал, что всё вернётся на исходе зимы, вместе с женатым Кариоланом. Герману очень хотелось ответить ему, чтобы Третий ни в коем случае не возвращался: Иевлев смог подслушать разговор, что по возвращении Эйдэна ждёт смерть. Похоже, каган ни на миг не поверил в покорность мужа убитой Касьмы. Да и отношение к дочери у Третьего было не по местным «понятиям». Настоящий кочевник понятия не имел, сколько у него дочерей и как их зовут. Знал лишь, сколько их есть на выданье, сколько лет старшей из не выданных замуж. Это было нужно для заключения брака. Эйдэн же относился к девочке так, как его соплеменники относились лишь к сыновьям. Так что и к убийству дочери вряд ли отнёсся рвнодушно.

После того как ударили первые морозы, Охраш, недовольный скоростью продвижения на запад, велел разделить орду. Наиболее боеспособная часть составила «западную» орду, сконсолидировавшись вокруг кагана. Женщины, старики и дети, одним словом, те, из-за кого движение орды замедлялось, остались в «восточной». И Герман заскрипел зубами, понимая, что этим разделением каган согласился обречь их на уничтожение Великим Ничто.

— Я останусь в восточной орде, — хмуро заявил он Охрашу.

Каган уставился на него:

— Ты поедешь со мной.

— Я останусь с моей женой.

Охраш рассмеялся, фыркая, точно лошадь.

— Я подарю тебе новых. Там, на западе, скоро множество дев останется без мужей и женихов. Выбирай любую. Ты любишь беленьких? Я подарю тебе двоих беленьких.

— Мне не нужны никакие женщины, кроме Мари. Или моя жена и её служанка отправятся с нами, или я останусь с ними.

Чёрные глаза скользнули по архитектору-колдуну с презрением.

— Я велю связать тебя, а будешь противиться — тебе отрубят пальцы на ногах и левой руке. И лишат твоего жеребца, раз для него есть только одно стойло, куда ты согласен его загнать.

Герман не сразу понял шутку про жеребца. Но даже поняв, лишь пожал плечами:

— Делай что пожелаешь, владыка. Но подобные недружественные поступки лишь приведут к тому, что ты превратишь меня в обычного раба-недотёпу. Архитектора у тебя не станет.

Чёрные глаза сузились злобно. «Я только что нажил врага», — понял Иевлев, уже достаточно поживший среди кочевников, чтобы понимать такие вещи.

— У меня есть средства, чтобы сломить твоё упорство, — прошипел каган.

— Безусловно, владыка, — Герман устало пожал плечами. — Вот только я так слаб духом, что твои средства быстрее повредят мой рассудок, чем упорство.

Охраш негодующе прицокнул.

На следующее утро Мари и Майя отправились с западной ордой.

Зима наступила стремительно: вчера ещё комья жирной земли взлетали из-под острых копыт, а сегодня подковы цокали по замёрзшей в лёд почве.

— Им придётся штурмовать пограничные заставы, — заметил Бертран. — Это надолго. Думаю, мы задержимся до весны. А там, глядишь, и Эйдэн вернётся.

Но принц-Кот ошибся: кочевники не стали штурмовать крепости. Они просто с гиком промчали мимо, оставляя ошарашенных рыцарей, кипятивших смолу на широких стенах, позади. А в один из дней произошло сразу два события. Утром — ещё не начало светать — Мари шепнула «мужу» на ухо:

— У нас появилась проблемка.

— М-м? — сквозь сон отозвался тот, зарываясь в её волосы и вдыхая родной запах тёплой кожи. — Давай обсудим это через час или…

— Через час лагерь поднимется, и у нас будет всего несколько минут до седла. Герман, я серьёзно.

Он зевнул, потёрся о её макушку отросшей бородкой.

— Какую из наших проблем ты сейчас имеешь ввиду?

— Я беременна, — прямо произнесла она, и Герман сразу проснулся.

А спустя ещё часа три или четыре в морозной дымке они увидели ровные столбы дыма, устремляющиеся в голубое небо. Семь столбов.

Перед высокими кострами стояли семь мужчин, одетых в чёрное. Рядом с одним из них невысокая русоволосая девушка в меховой накидке, испуганно таращила глаза на несущихся всадников. Рядом с другим пламенела рыжая шевелюра другой, по виду знатной аристократки. Герман не сразу узнал Эйдэна.

Приоратский замок в Гатчине, землебитное здание, нечто вроде «дачи» императора Павла, построенная для Мальтийского ордена.

ПРИМЕЧАНИЯ

залечь на матрас — Бертран цитирует фильм (или книгу) «Крёстный отец», выражение означает «спрятаться», «затаиться»