Ворон, каркни на счастье

Глава 4 В соборе и под

Сейчас, в коридоре освещенном зимним ярким солнцем и многочисленными свечами, я могла разглядеть врага как следует. Он не был стар, и не был молод. Думаю, третьему ворону уже исполнилось тридцать лет, но совершенно точно до сорока было ещё далеко. Эйдэн уступал моему жениху в росте, но вот в ширине плеч первенство явно оставалось за сероглазым. Но меня поразила не мощь грудной клетки и даже не узость почти девичьей талии. Вообще, если бы надо было использовать геометрические определения, я бы Кариолана назвала палкой (в нём всё было удлинённым), а вот Эйдэн, казалось, весь состоял из треугольников. И всё же самым удивительным в нём были движения. Лёгкие, будто крадущиеся, очень плавные и хищные. И в глазах тоже, несмотря на веселье, насмешливость и какую-то ленивую расслабленность, ни на миг не исчезала пронзительная вкрадчивая настороженность.

— Какой ответ ты хоцешь услышать от меня? — с любопытством уточнил ворон, наклонив голову набок. — Зацем этот брак королю Гильому? Хорошо, отвецу. Монфория и Родопсия на грани войны. Король ищет союзников. Каган — хороший союзник. Зацем союз кагану? Цтобы раскусить орех Монфории. Зацем твой брак Кариолану? Мальчик повзрослел, пора женица. Зацем дети? Твой старший сын станет седьмым вороном после смерти твоего мужа. Глупый вопрос.

— Зачем этот брак вам? — повторила я, из-за приклеенной к губам улыбки мой голос звучал странно.

— Я — верный раб моего кагана. То, цто нужно моему повелителю, нужно и мне.

Он приложил правую руку к груди (левая продолжала удерживать мою ладонь) и наклонил голову. Вот только в серых глазах хищника не было ни намёка на преданность и благоговение.

— Что ж, — вздохнула я, опуская голову, — все мы слуги наших владык. Раз Его величество заинтересован в этом браке, моё дело — покориться воле короля. К тому же… Его темнейшество Кариолан очень красив.

Последнее я почти прошептала, и Эйдэну пришлось наклониться, чтобы расслышать меня.

И зря.

Я прыгнула, ударила лбом аккурат в его нос, а Гарм в тот же миг запустил зубы в икры уважаемого свата, и под рёв укушенного ворона, мы оба бросились по лестнице вниз.

А потому что!

Это была ложь. Всё или нет — не знаю, вот только король Гильом был слишком умён, чтобы искать в кагане союзника против Монфории. Сейчас, когда наконец состоялась свадьба его и королевы Эрталии. Зачем, спрашивается, повелителям двух королевств привлекать могущественную и опасную силу с востока для борьбы с одним лишь третьим? Чтобы лишиться щита от варваров со стороны Монфории и оказаться наедине с бесчисленной ордой?

Мы вырвались во внутренний дворик, Гарм вдруг стянул с меня фату и бросился в чёрные ворота на боковую улицу, оставляя клочья полупрозрачной ткани на досках. Да моя ж ты умница!

Я юркнула в помывочную, забилась в тёмный угол за баки, прижала к бёдрам пышные юбки и замерла, молясь Пречистой, чтобы меня не нашли. Сколько нужно мужчине, чтобы совладать с дикой болью разбитого носа? Вряд ли даже минута.

Гарм… лишь бы мой пёсик не пострадал!

За приоткрытым окном послышались крики и суета. Надо немножко подождать и выбираться отсюда. Когда всё успокоится. Самое сложное — выбраться за стены города. А там… Я уйду через лес, доберусь до Бремена и уж как-нибудь да проберусь в королевский дворец. Интересно, Его величество очень удивится интригам за его спиной? Потому что если мой брак — воля короля, то почему Эйдэн соврал? Зачем?

Сердце колотилось как бешенное. Я прижала к груди руку, прислонилась к стене, чувствуя, как промозглый холод камня проникает в мышцы. И вдруг что-то очень-очень холодное вскарабкалось на мою ногу. Я едва удержалась от визга, наклонилась, пошарила, схватила и подняла на свет.

Лягушка. Огромная, почти как жаба, но именно лягушка. Я умела их отличать: у жабы бородавки и кожа сухая, а у лягушек гладкая и влажная…

Красотка смотрела на меня круглыми золотыми глазами. Неужели та самая, которую маменька вышвырнула из окна?

Да нет, конечно. Столько лет прошло!

Наверное, надо было бы её отпустить, но мне стало жаль тварь Божию: что ей делать в каменном доме? И я сунула бедолагу в карман. Отпущу на воле.

Как быстро они поймут, что я не убежала из дома? Нет, пожалуй, ждать — слишком рискованно. Я принялась поспешно снимать юбки. Уколола пальцы о булавки. Дёрнула, сдирая шнурки. Особую проблему представляли фижмы, а снимать корсет я даже не рискнула — увы: шнуровка проходила по спине, а мои руки подобной гибкостью не отличались.

Оставшись в рубашке, корсете и нижней льняной юбке, я быстро прошмыгнула в соседнюю комнату, где хранилось грязное бельё, и довольно быстро нашла шерстяную тёмно-зелёную юбку, чёрный корсаж со шнуровкой спереди и плащ с тёплой подкладкой и капюшоном. Полосатые гетры нашлись там же. Немало времени ушло и на то, чтобы разобрать дурацкую причёску из крендельков и заплести волосы в косу. Можно было бы, конечно, этого не делать, но тогда на улицах я привлеку нежелательное внимание зевак. А так — простолюдинка и простолюдинка, кто и запомнит?

Проблема оставалась с обувью: деревянные сабо в прачечной не стирали. А возвращаться в дом… опасно. Пришлось выбираться как была — в кожаных туфельках.

Я прошла через низкую дверь в дровяник, затем в сенник, а оттуда уже и в конюшню, где было пусто — четвёрку маменькиных гнедых, очевидно, впрягли в свадебный кортеж. Когда-то здесь стоял першерон папеньки, но, очевидно, его продали. Жаль. Толстоногий Оптимус очень любил меня и всегда слушался, а на коне всё же быстрее, чем пешком…

Но заметней.

Открыв ещё одну дверь, я оказалась на заднем дворе. Сюда работники сбрасывали навоз, и лошадиный, и коровий, и куриный помёт, когда чистили конюшню и сараи. Не только наши, но и из домов напротив. Ну что ж, отлично. Я внимательно огляделась и прислушалась. Шум доносился откуда-то с Рыночной площади и боковой улицы, на которую умчался Гарм. Но я не пойду по улицам, я буду уходить через задние дворы. Подняла юбки и решительно двинулась прочь, низко надвинув капюшон.

— Р-рав!

Подол моей юбки дёрнули, я обернулась и с облегчением увидела светлую шёрстку и чёрные глазки-бусинки. И быстро-быстро виляющий хвостик.

— Не надо тебе пачкаться, — строго произнесла я, а мне хотелось схватить героя, закружить и расцеловать.

Подхватила под мышку и продолжила уходить по узкой грязной дорожке между конюшнями и сараями внутренних дворов.

В Маленьком Замке трое основных ворот, те, через которые въезжают из Бремена, называют Королевскими. Но, думаю, меня везде уже караулят. Есть ещё чёрные ворота, откуда выезжают, например, золотари со своей вонючей поклажей. И четыре калитки. Но стоит ли рисковать? Уверена: маменька не хуже меня о них знает.

Есть ещё собор аббатства Эхтернах. Если спуститься в его крипту, то оттуда можно выбраться через тайный подземный ход. По легендам король Лев велел прорыть его, чтобы посещать свою любовницу — фею Карабос. Ход выведет в заброшенную часовню в лесу. И, возможно, о нём маменька ничего не слышала. Всё же она родом из Эрталии, откуда бы ей знать наши легенды?

Но могла и узнать за это время.

И всё же другого выхода у меня не было. Надо рискнуть.

— Что ж, — шёпотом поделилась я, — придётся нам с тобой идти в Эхтернах и надеяться, что маменька не знает старинных легенд нашего городка.

Гарм, зажатый подмышкой и смирно висящий под плащом, вдруг вывернулся и бросился в какой-то сарай. Мне ничего не оставалось делать, как последовать за ним. Мы вошли в чей-то внутренний двор. Кажется, здесь жила одноглазая Люсинда, владелица кожевенной мастерской. А, значит… значит, она сейчас в мастерской. Сегодня воскресенье, но Люсинда всегда утверждала, что Господь был работягой, а значит — работать не грех. И пастор ей был не указ.

— Отсидимся до сумерек здесь, — вслух решила я.

Мы пробрались в коровник, и большая белая в рыжих пятнах корова повернула к нам тупорогую голову.

— Му-у, — выдохнула устало.

— Есть хочешь? — уточнила я у Гарма.

— Тяф, — подтвердил он.

Я забросила сено в кормушку, взяла ведро, прошла, поставила ведро под вымя и принялась доить. Выдаивать корову полностью, конечно, не стала — мне нужно-то было пару кружек и одну Гарму. Это было, конечно, воровство, но есть хотелось очень сильно. Первой выпила свою долю я, а пёсик вылакал остаток.

В коровнике мы просидели часа четыре, и рыжая Красотуля (я вспомнила, как её звали) уже совершенно перестала обращать на нас внимания. Люсинда была женщиной суровой: мужики-кожевники стаскивали шляпы с голов, едва завидев её в конце улицы, но ко мне королева кож всегда была добра, и даже когда я «рехнулась» нет-нет да и подкармливала масляной сладкой пышкой. Моя талия ей за эту доброту спасибо не говорила, а вот вечно голодный желудок — ещё как.

Конечно, я вытащила лягушку из кармана и попыталась пристроить в какую-нибудь из щелей, но та, видимо, пригрелась и проворно заскочила обратно. Ну и ладно. Лес лучше коровника.

Когда начало смеркаться, Гарм разбудил меня тихим ворчанием. Я сползла со стога сена, вытащила из кос соломинки и высунула нож наружу. Пёсик выбежал первым и уверенно направился вперёд. Я зашагала за ним. На улице быстро темнело. Это были последние дни перед солнцеповоротом, самые тёмные дни в году. Дул резкий ветер, заметая тёмные улицы снегом, и редкие прохожие отчаянно кутались в шерстяные плащи, пытаясь спрятаться от дыхания севера.

А ведь в моём детстве зимы не были столь холодны. В конце декабря могло выпасть немного снежка, в котором любила играть детвора, лужицы покрывало льдом, а в феврале уже распускались первые цветы. Всё изменилось прошлой зимой. Помнится, я встала с одра болезни, едва не ставшего одром смерти, и увидела в окно совершенно белую улицу. Это была ужасная зима, дрова отпускали едва ли не по цене золота, и длились холода до самой весны — таять снег начал лишь в марте. Нянюшка любила повторять, что люди стали злы, а потому гибель мира очень близко.

— Помяни моё слово, антихрист уже народился…

Но мне зима нравилась. Особенно снег. Особенно в лесу.

Когда мы добрались до собора, на небе багровела туча — солнце только-только зашло, и его отсветы разливались кровавой лужей по небу. На нежно-лавандовом фоне готический храм выглядел едва ли не зловеще, и как-то сразу вспомнились истории о призраках, которые бродили тут по ночам. Отец Аббас, жадный сквалыга, доведший служку до смерти от голода и не простивший бедной вдове долг в полмедяка, отчего та повесилась в сарае и теперь вечно преследует призрак жадины. Кровавая Женевьева, отравившая шесть мужей и под присягой клявшаяся в своей невинности. Её застали с поличным, как раз когда мачеха пыталась утопить сына своего последнего мужа. Отец Фабиан, обожавший между мессами разбойничать на большой дороге. А его внебрачный сын заманивал влюблённых девушек в лес и там убивал их. Последняя из «невест» последнего случайно застала расправу над предпоследней, подобрала отрубленный пальчик с кольцом, смогла сбежать и обвинить жениха в непотребстве. Но Ксавье в соборе бродит только от Пасхи до Троицы, проклиная своего батюшку за сожительство с матушкой, а в остальное время предпочитает завывать или на большой дороге, или на Рыночной площади, где был когда-то повешен.

Кстати, на той самой большой дороге, куда предстоит выйти мне… Да ещё и в тёмные дни, когда дьявол сумасбродничает перед Светлым Рождеством Христовым.

В соборе было темно — редкие свечи не могли разогнать мрак из-под высоких сводов. У исповедальни бубнил свои грехи кто-то из прихожан, да ещё пара вдов читали молитвенники при зажжённых свечах. Кто-то принёс в храм ёлки, и они, мохнатые, тёмные, выглядели по сказочному жутко.

Гарм снова спрятался под мою юбку.

— Боженька, прости, — прошептала я, окунула пальцы в святую воду при входе и коснулась лба. — Знаю, собакам нельзя, но… это ж твоё творение, верно? И мы сейчас уже уходим.

Потом пришлось снова просить прощения, так как я стянула одну из недавно зажжённых свечек из подсвечника перед святым Николя.

Мы юркнули на каменную винтовую лестницу, ведущую в крипту. Теперь бы вспомнить, где этот самый ход… Когда-то, когда я была совсем маленькой, мне его показывала матушка. Она была племянницей аббата, очень доброго дедульки с лучиками в уголках глаз, с карманами, полными орешков.

Мои воспоминания прервал Гарм, тявкнул, вырвался и решительно бросился влево.

— Ты знаешь, где вход? — глупо спросила я, а потом сообразила: наверное, пёсик чует сквозняк…

И тут же рассмеялась: да просто, наверное, крыса там. Но пришлось идти за ним. Наш путь в почти кромешной темноте преградила запертая кованая решётка, и я вдруг вспомнила: да, точно! Именно там он и есть. Вот только как проникнуть? Замка не было, но щеколду снаружи открыть было невозможно…

— Кажется, мы попали, — пришлось признаться после пяти неудачных попыток.

А, кстати, если дверь заперта изнутри… Но додумать я не успела. Гарм проскользнул в узкий проём между прутьями, прыгнул, ударив лапками по щеколде, затем ещё и ещё раз. И снова. Ему понадобилось совершить десять или больше, прыжков прежде чем я дотянулась до щеколды и смогла её дооткрыть.

Мы вошли, и я снова заперла решётку. А затем присела на корточки, стиснула уши пёселя, притянула морду к себе и поцеловала в мокрый носик.

— Молодчинка, Гарм! Ты ж мой спаситель! Лучше уж я за тебя замуж выйду, чем за седьмую ворону.

Ещё минут десять ушло, чтобы вспомнить, как открывается тайный ход. Потом я надавила на кирпич, повернула выпуклость на небольшой могильной колонне, а затем надавила плечом на дверь, и та открылась.

Уф.

Гарм бросился вперёд, я за ним. И едва не полетела вниз по узким, влажным ступенькам. Схватилась за стену, обдирая кожу на ладони.

— Гарм, не торопись, пожалуйста! Мне за тобой не успеть!

Впереди зажглись два красных кружка.

— Тяф! — возразил друг.

Это прозвучало как: «давай, двигай ножками», но Гарм всё же замедлил бег.

Ход оказался довольно широким — распахнув руки, я не могла бы достать сразу до его обеих стен. Полукруглый, он покоился на арках. Здесь было очень душно, я задыхалась. Через некоторое время свеча погасла, и пришлось идти, держась одной рукой за стену. Вскоре голова совсем закружилась, стала тяжёлой, мир зашатался.

Гарм подбежал ко мне, схватил за подол и потащил вперёд рыча. Я шла из последних сил, потом упала, хватая воздух ртом. По лицу, щипая глаза, по телу обильно тёк пот. Пёсик принялся вылизывать моё лицо шершавым языком. Стало чуть легче. Я снова поднялась на колени, затем встала. Шагов через пятьдесят неожиданно стало легче, а ещё через сотню я перестала задыхаться. Выход близко?

Гарм вдруг выпустил мою юбку и стрелой понёсся вперёд.

Ещё пятьсот или тысяча шагов — я их не считала — и я споткнулась о ступеньку, едва не расшибив лицо. Осторожно двинулась наверх и вскоре увидела очень слабый свет. Дверь. Приоткрытая дверь. Дошла, надавила плечом и оказалась в небольшом восьмигранном помещении с незастеклёнными окнами. Вокруг сиял снег, слепя глаза, привыкшие к темноте, он отражался на сером мраморном полу, на побелённых стенах.

Снаружи лаял Гарм, и я поняла, что врагов нет — он бы их почуял. Вышла на ступеньки крыльца и замерла.

Как красиво! Посеребрённые сосны. Тёмные свечи елей. Драгоценная россыпь звёзд и луна. Ветер запутался в хвое. Где-то глухо ухало, где-то далеко кто-то вдруг завыл, и Гарм, перестав лаять, задрал мордочку вверх и тоже завыл, тоненько и самозабвенно. Я рассмеялась.

— Мы победили, да, друг? Мы вырвались на свободу, и теперь её никто у нас не сможет отнять!

Я вскочила, закружилась, раскинув руки.

Как же хорошо!

Где-то в чаще каркнул ворон. Не ворона, нет. У ворон «кар» жёсткое, грубое, а лесной ворон издаёт что-то вроде «карь» или даже «кра», а то и вовсе «кря», но почти «кра». Я вздрогнула и замерла, внезапно почувствовав, что в лесу очень холодно и ночь. А выть могли, например, волки.

А ещё: это не победа. Победа будет, когда я доберусь до короля. И если он меня выслушает.

Вот только я не знаю дороги через лес, через зимний лес. А свернуть на большую дорогу — значит рисковать нарваться на погоню. Ведь за мной непременно должна быть погоня. Впрочем, для этого ещё надо выбраться на большую дорогу.

— Ну что ж, — прошептала я, — Гарм, нам повезло один раз, отчего бы не повезло во второй, верно? Вперёд, на поиски приключений на пятую точку. Будем решать задачи по мере их появления. Думаю, всадников ты услышишь раньше, чем они увидят нас, а, значит, главное — выбрести на эту самую большую дорогу. Что ж, лучше замёрзнуть в лесу, чем стать рабыней кочевника, верно?

— Тяф!

И мы отправились вперёд. Или назад. Всё зависит от того, что назвать передом, а что задом.

Эйдэн, третий ворон кагана