Ворон, каркни на счастье

Глава 23 Суслик

Приблизившись, скакуны замедлили ход, волна расступилась в стороны, а из искрящегося тумана на белом коне, гарцуя, выехал всадник в золотых доспехах. Из инкрустированного сверкающими камнями шишака, струилось серебро хвоста. Алый шёлковый плащ поверх лат трепетал на ветру.

Семь воронов преклонили колена и головы. Я растерялась: а мне что, тоже нужно? Не хотелось. Оглянулась на Кару. Та присела в глубоком реверансе, выгнув спинку так, что это подчеркнуло её прелести. Я последовала её примеру, но изгибаться не стала.

— Мои верные вороны! — провозгласил сияющий в лучах солнца всадник. — Исполнили ли вы то, цто было велено?

— О, повелитель солнца и луны, любимец Утренней звезды, — начал Аэрг, Первый, — позволь отвецать тебе слуге твоему Эйдэну, Третьему ворону.

— Почему мне должен отвецать Третий, а не Первый?

— Потому цто это было его дело, — уклонился Аэрг от ответственности.

Вот же хитрец! Каган явно размышлял. Я покосилась на Эйдэна. Тот замер в коленопреклонённой позе, прижав руку к сердцу и опустив голову и взгляд, но отчего мне кажется, что Третий улыбается?

— Ну хорошо. Говори, Эйдэн, Третий ворон.

— Мой повелитель, — хрипло заговорил тот, — я, Эйдэн, перед тобой, солнцем, луной и звёздами говорю и заявляю: та, о которой говорили пророцества, проснулась.

— Это я и без тебя знаю, — проворчал каган. — Луц света вспыхнул на западе. Мы поняли, цто он знацил.

Так вот как догадался герцог…

— Это она? — всадник пальцем с длинным, сверкающим ногтем ткнул в мою сторону.

Эйдэн повернулся и скользнул по мне неожиданно весёлым взглядом.

— Кто? Дева из пророцества? — уточнил невинно.

— Да.

— Нет, повелитель. Дева из пророцества не она.

Мир, казалось, замер. В том, что Эйдэн издевается, не нарушая почтительности в голосе, я была уверена.

— А кто? Вон та?

Кара, видимо.

— Нет, повелитель.

Каган ощутимо начинал злиться. Воздух потяжелел.

— Не заставляй меня задавать ненужные вопросы, Эйдэн, Третий ворон. Где дева из пророцества?

Эйдэн поднял лицо, подставил его лучам солнца, зажмурился и откровенно улыбнулся:

— Не знаю, повелитель. Я её не видел.

Лицо кагана налилось багрянцем, ноздри раздулись от гнева:

— Ты должен был разбудить её и отдать в жёны Седьмому ворону. Ты обещал это мне.

— Я обещал жену брату моему Кариолану. Брат мой Кариолан получил жену. Но кто я такой, цтобы разбудить ту, цто спала? В моём сердце нет доброты. Я не обещал, что женой Седьмого ворона станет дева из пророцества.

Каган сузил глаза, разглядывая наглеца. Эйдэн улыбался, и я вдруг поняла, что его сейчас убьют. И что он знает это. И знал задолго до сегодняшнего дня.

— Повелитель, — мягко сказал мятежный ворон, — ты видел: дева проснулась. А знацит, пророцество сбылось. Веди нас на Великое Ницто, семеро готовы идти за тобой.

Глаза кагана округлились, лицо выразило непонимание. Эйдэн вскочил на ноги, выхватил саблю, салютуя и крикнул что-то на своём языке. Очень громко крикнул, и раньше, чем мир потонул ответном в рёве войска, Кара успела перевести:

— Да славится Охраш, Великий победитель Великого Ничто! Да здравствует тот, кто поведёт семерых против Тьмы! Да сбудутся пророчества!

Каган посерел, но, судя по всему, ничего не мог возразить. Видимо, где-то существовало ещё одно пророчество, по которому именно ему нужно было вести войско в последнюю битву. И, возможно, разбудив Аврору, Эйдэн подвёл необратимую черту.

Когда восторженные вопли сотен тысяч людей смолкли (а это случилось не скоро), а мои уши вновь обрели способность слышать, Эйдэн поцеловал саблю и с откровенным вызовом глядя в глаза своего господина, вновь провозгласил:

— Моя жизнь — тебе. Моя сабля — тебе. Веди нас в бой, повелитель.

— Вас должна повести дева, — вполголоса прошипел каган, его ноздри широко раздувались от бешенства. — Пророцество…

Но Эйдэн вдруг его перебил:

— Дева во главе войска — позор войску. Кто пойдёт за слабой женщиной? Дело девы — проснуца поутру. Дело владыки, друга Солнца, Луны и звёзд — вести в битву своих воронов.

— Вы не мои, вы её вороны, — ещё тише прошипел каган. — Вы служите мне до её появления…

Вороны поднялись, мы с Карой тоже. По лицу Эйдэна я поняла, что владыка попался в западню. Ворон ухмыльнулся с таким торжеством, что каган отпрянул.

— Тогда освободи нас от клятвы тебе, — бесстрастно и негромко предложил Третий. — Освободи, и мы сомкнём крылья вокруг Утренней звезды.

Они уставились в глаза друг другу, словно скрестив оружие. Остальные шестеро молча и безучастно смотрели на противников. Похоже, выбора у Охраша не было: либо вести воронов на явную погибель и погибнуть самому, либо освободить от клятвы верности и — я не сомневалась в этом — быть тотчас убитым Эйдэном. А в том, что вопреки присутствию орды кочевников ворон сможет это сделать, я не сомневалась. Более того, каган, очевидно, тоже не сомневался.

— Я поведу вас, — внезапно сдался Охраш. — Поведу вас сам.

Войско вновь взорвалось рёвом, мне кажется, даже земля дрогнула. Воины забряцали оружием, а я успела заметить быстрый ненавидящий взгляд повелителя на своего ворона.

— Кто ты, женщина? Как твоё имя?

Это уже относилось ко мне. Я испуганно посмотрела на убийцу жены Эйдэна. И его дочери.

— Моё имя — Элис. Я — женщина.

Не. Ну а что? Всё верно, вроде. В войске послышались смешки. Каган снисходительно посмотрел на меня.

— Ты беременна? — спросил нелюбезно.

Я оглянулась на Кариолана и увидела, что его зрачки расширились. Но Седьмой ворон тут же нахмурился, преодолевая естественный страх, и, облизнув губы, шагнул вперёд.

— Это моя вина… — начал он, но я тут же его перебила, не раздумывая:

— Да.

Где-то справа коротко и сердито выдохнул Эйдэн. Нет. Ну а что? Не хочу, чтобы Кара наказали лишь за то, что он не стал требовать от меня выполнения супружеского долга. И я прямо посмотрела на кагана. Больше всего я боялась, что Кариолан оспорит это утверждение, или задаст какой-нибудь тупой вопрос в стиле: «а от кого?», но муж молча благодарно сжал мою руку.

— Это может быть девоцка, мой повелитель, — как бы между прочим заметил Эйдэн, — они иногда тоже рождаюца.

— Тебе виднее, — не без иронии отозвался каган.

— Виднее. Люблю их. Больше, чем мальциков.

— Оно и видно, — буркнул каган, а вслух громко заявил: — Раз жена Седьмого ворона беременна, то мы выезжаем завтра утром. Все, кроме Эйдэна, Третьего ворона. Он останется поберец жену брата своего и, если родица девоцка, восстановит семя брату своему.

Я дико глянула на Эйдэна. На миг он прищурился озадачено, но затем ухмыльнулся и уже хотел что-то сказать, когда Кариолан резко возразил:

— Если Эйдэна не будет с нами, мы погибнем все. Семь воронов едины и не раздельны.

Каган, казалось, заколебался:

— Видишь ли, Кариолан, я боюсь, цто Эйдэн солгал нам, и Спящая не проснулась. Раз никто из вас не видел её пробуждения, как можно знать это наверняка? Но Великое Ницто наступает, и я поведу вас против него.

— Но свет же…

— Мы не можем рисковать, не зная наверняка, — пафосно заявил каган.

Щека Эйдэна дёрнулась. Неужели он не ожидал такого выпада? Или это от смеха?

— Элис видела.

Я с отчаянием оглянулась на мужа. Ох, Кар! Кто-кто, а Эйдэн точно знал о том, что я видела, и если промолчал, так ведь наверняка имел на то причины.

— Да? — вкрадчиво переспросил каган. — Цто ты видела, Элис, расскажи нам?

Его глаза засверкали торжеством, бородка тощей пикой выставилась вперёд. Мне до боли захотелось оглянуться на Эйдэна, но я вдруг поняла кое-что ещё: каган следил за мной. И он видел все мои взгляды, а потому и ударил именно так, чтобы вызвать в Кариолане естественную ревность. Вот только… он же просчитался? Чтобы ревновать, надо любить, а любви-то между нами и нет. Но что мне отвечать? Признаться, что это Аврора? Или нет? А если нет, то они отправятся на восток, навстречу с Великим Ничто и… погибнут? Нет? Что это за второе пророчество, о котором я и не слышала никогда?

— Отвецай, но не лги мне, женщина. Каждая твоя ложь будет стоить твоему мужу одного из цленов тела. Снацала левой руки, затем левой ноги…

Я закусила губу, отчаянно пытаясь понять, что сказать. Как же рано я решила перестать изображать сумасшедшую! Самым лучшим ответом сейчас бы стало «мэ»!

— Ох, нашли секрет! — насмешливо воскликнула Кара, о которой все, кроме неё самой, забыли. — Да её все видели! Вашу девицу-то из пророчества. Ну, в Старом городе точно все. Вот только никто не отпустит принцессу Аврору на бой с Великим Ничто, и меньше всех — её жених. А уж слово его папашки герцога-то повесомей всяких пророчеств будет!

Все посмотрели на неё. Кара невинно, но немного плутовски, улыбалась и хлопала медными ресницами.

— Кто ты, женщина? И цья? — ожидаемо откликнулся каган.

— Карабос, можно просто Кара. Ничья я… А нет, его вон невеста, — фея кивнула в сторону Эйдэна и одарила Охранша томным взглядом. Чуть причмокнула розовыми губками.

— Невеста Третьего ворона? — ощетинился всадник и сузил глаза. — Эйдэн, ты должен был спросить моего разрешения…

— Право неженатого, — сухо напомнил ворон.

Внезапно в разговор вмешался Аэрг:

— Это так.

— Сафат, — позвал каган, не сводя пристального взгляда с Кары, — кого ты желаешь больше: брата или сестру?

Из орды выступил вороной конь, и я не сразу разглядела за могучей шеей худенького ребёнка с удивительно жирным личиком и в богатой одежде. Его длинная кривая сабля была приторочена к седлу.

— Сына, — гордо и надменно изрёк малыш.

— Может, уступишь красавицу воронёнку? — ухмыльнулся каган. — Твоё время прошло, Эйдэн.

Третий ворон сделал вид, что задумался.

— Может, и уступлю, — согласился наконец. — Может, сыну. А хоцешь, владыка, и тебе. Любому из тех, кто победит меня в поединке. Я щедрый.

Воины вокруг расхохотались. Позади, видимо, стали спрашивать, о чём смех, и первые ряды начали передавать сведения назад, пересмеиваясь.

— Мы выступим против Великого Ницто, — громко объявил каган. — Но снацала возьмём Старый город, я заберу деву из пророцества, женюсь на ней и убью её жениха. Потому что так надлежит сделать.

Аргумент, ничего не скажешь.

Воины снова взревели и ударили саблями по небольшим круглым щитам. Я зажала уши.

— Аэрг, вели поставить мне шатёр. Я жду всех на совете, — велел каган и проехал вперёд.

Я стояла и ждала. Кочевники спешивались, стреноживали коней, разводили костры, и воздух звенел от цокающего говора.

— Ты хотел завладеть моей женой, — вдруг зло произнёс Кариолан, неподвижно стоявший рядом.

Эйдэн удивлённо посмотрел на него.

— Хотел бы, взял бы, — возразил устало.

— Хотел, цтобы меня убили, а ты войдёшь к ней.

— Кар, — я положила руку на его плечо, но встретила гневный взгляд потемневших глаз.

— Женщина молцит, когда говорят мужцины.

Эйдэн рассмеялся:

— Если мужцины болтают, как женщины, поцему бы и женщинам молцать?

— Ты лжец. Ты солгал кагану, цто не знаешь, где дева из пророцества, ты…

— Да? — Третий ворон приподнял брови. — Мне стыдно, о мой правдивый брат, который всегда говорит правду. И не позволяет ни себе, ни другу, ни жене лгать.

Я покраснела. Кариолан сбросил плащ и вынул саблю. Он был бледен и решителен, его зелёные глаза снова почернели. На этот раз от гнева.

— Иш та ке! — процедил Седьмой, немного дрожа от сдерживаемого бешенства.

— У тебя нет сына, Кар, — возразил Эйдэн.

Третий запрокинул голову и смотрел в небо.

— Если я погибну, Шестой ворон взойдёт на ложе к моей жене и восстановит род мой. Шестой, но не ты!

Ну, приехали.

— Вообще-то я против!

Эйдэн рассмеялся, глянул на меня.

— Я оставлю тебе жизнь твоего мужа, Элис.

— Обнажи саблю, трус! Иршат!

Воины, и без того косившиеся в нашу сторону, резко обернулись, и по их реакции я поняла: только что прозвучало непереносимое оскорбление.

— Обнажу. Но не сейцас. Мы попытаемся отнять друг у друга жизнь, о брат мой, но снацала всё же сделай жене твоей ребёнка. Сдержи слово перед каганом. Снацала мы возьмём Старый город и его жемчужину, а потом я отвечу на твой вызов.

Эйдэн наклонил голову в сторону Кариолана, прижал руку к груди, отвернулся и пошёл навстречу подъезжающему к нам русоволосому всаднику, чертами лица больше похожему на родопсийца, чем на обитателей степей.

— Герман! Ахтар цэйх! — воскликнул ворон тепло и радостно.

Всадник спрыгнул с коня, и они обнялись.

— Кариолан, — я потянула мужа за рукав, — зачем ты…

Но тот гневно глянул на меня, вырвал руку, вложил саблю в ножны, подхватил плащ и решительно зашагал прочь. Я бросилась было за ним, но Кара перехватила меня.

— Эй-эй! Плохая идея Элис. Дай твоему благоверному остыть.

И добавила, мечтательно усмехаясь:

— Ишь ты… ревнует, воронёнок. Горячий, а казался едва тёпленьким.

Я шмыгнула носом:

— Какие глупости! Почему он…

— Потому что ты на Эйдюшу каждый раз с надеждой смотришь, как на героя, который вмешается и сейчас всех спасёт. Знаешь, мужчина может тебе многое простить женщине, но не такие благоговейные взгляды в сторону другого мужчины.

Она сказала это с видом такой умудрённой опытом женщины, словно я была совсем несмышлёной дурочкой, и меня неожиданно зацепило.

— А всё потому, что ты рассказала про Аврору! Теперь орда пойдёт на Старый город, и прольются реки крови. Зачем ты вообще вмешалась в их разговор⁈

— Тебе пожалела, — фыркнула фея, поведя плечом.

— Спасибо, — буркнула я и пошла искать Гарма.

Пёсика я обрела в шатре. Он спал. Спал так самозабвенно, словно и не слышал никакого грохота, топота, словно не тряслась земля под тысячей тысяч всадников. Его задняя левая лапка дёргалась во сне. Гарм поскуливал. Может быть, ему снилась большая, жирная крыса?

Я легла рядом на шкуру, сгребла его и уткнулась носом в светлую шерсть.

Устала. Ничего не хочу.

Кара права. В любых сложных обстоятельствах я смотрю на Эйдэна так, но… что ж мне делать? Я стараюсь любить мужа, я… правда стараюсь, но что ж поделать, если меня тянет к другому, к тому, кому я не нужна?

— Гарм, — прошептала я с горечью, — я — плохая жена. Но скажи мне, зачем он был со мной так ласков?

Пёсик открыл глаза, обернулся ко мне, облизал лицо.

— Понимаешь… Меня же никто никогда не любил. Только нянюшка. Маме было некогда — она любила мужа. Папа тоже был занят. Нянюшка всегда говорила, что главное — любить самой, и неважно, любят ли в ответ тебя, но… Я устала, Гарм. Стоило мне только стать сумасшедшей, и оказалось, что у меня нет ни одного друга. Ни Ноэми, ни Маргарет, ни Рози, никого.

Гарм тявкнул.

— Да-да, ты, — рассмеялась я. — Не знаю, чтобы я без тебя делала. Совсем бы замёрзла.

Мы помолчали.

— Я скажу тебе такую вещь, Гарм, — шепнула я ему на ухо, — поверишь ли, но… Кюре говорил: Бога нужно любить потому, что Он — наш создатель. Папенька уважает Его за то, что тот карает зло. Нянюшка учит, что Бог награждает праведников. Ноэми нравится, что всё чётко и упорядоченно, а я… Когда смотрю на веточки дерева, то понимаю: чтобы такое придумать, надо очень любить мир. Чтобы вообще всё это придумать, понимаешь? От туч до рыжей коры. И у меня сердце тает, когда я думаю, что Он есть любовь…

Гарм чихнул. Я вытерла слёзы и рассмеялась: пёсик был очень смешон.

— Ноэми бы сказала, что если тебя любит Бог, то зачем тебе чья-то ещё любовь? И она была бы права, но… Мне кажется, что я замёрзла без любви. Обычной, человеческой, понимаешь? Как будто у меня в душе был огромный-огромный костёр, и я каждому раздавала по пылающему угольку, а теперь его почти не осталось. И дров у меня нет, и костёр гаснет, а мне холодно. Эйдэн сказал: люби мужа, ему очень нужно. А я бы и рада, но…

«Женщина молцит, когда говорят мужцины», — вспомнилось мне.

— А Кара… Эйдэн Кару совсем не упрекнул, хотя она и рассказала кагану про Аврору всё, о чём Эйдэн умолчал, и теперь этот ужасный человек загорелся идеей жениться на спасительнице.

Гарм вывернулся, сел, облизнулся и застучал хвостом по земле. А потом припал на передние лапки и гавкнул.

— Не знаю, — я покачала головой. — Надо предупредить, конечно. Только… Можно я ещё немного поною и поплачусь тебе? Мне сейчас так себя жаль! В конце концов, ты чей пёс, мой или Аврорин? Ты же меня должен больше любить, разве нет?

У меня было чувство, что Гарм раздражённо закатил глаза. Устыдившись своего эгоизма, я встала и пошла искать Кару, чтобы попросить отправить Авроре новое послание.

ПРИМЕЧАНИЯ для любознательных

*Иш та ке — в данном случае это нечто вроде «к барьеру», ближе по смысле «иди сюда», но всё зависит от контекста

*Иршат — суслик, очень серьёзное оскорбление у кочевников. Суслик считается у степняков предельно трусливым, похотливым и глупым существом. Есть даже позорная казнь сусликом: приговорённого бросают в яму, не давая еды. Спустя несколько дней к нему забрасывают суслика. Если несчастный съест бедную зверюшку, то человека отпускают. Кочевники верят, что душа суслика переселилась в человека, и приговорённый уже обречён. Как правило, придя в себя, человек отчаивается и кончает с собой. Так же кочевники верят, что суслики не делятся на самцов и самок, а являются гермафродитами, оплодотворяя друг друга. Ес-но никому не приходило в голову проверить это предание, т. к. даже смотреть на сусликов считается зазорным.

*Ахтар цэйх — цэйх женщина, ахтар — родиться. Тут что-то вроде «тебя родила женщина». Странный фразеологизм, конечно. На русский можно приблизительно перевести как «давно не виделись». Возможно, содержит намёк на то, что женщине для того, чтобы родить, нужно девять месяцев. Но это не точно. Интересно, что это выражение очень зависит от тона, в котором его произнесли. В иных случаях оно будет оскорбительно, подчёркивая медлительность человека. Сродни нашему «ну ты и капуша». Но в данном случае это выражение радости и не содержит ни малейших негативных подтекстов.