Ворон, каркни на счастье

Глава 30 Колокольчики в соломе

«Зачем люди создали черепицу?» — с досадой подумала я. Расколотая глина больно резала подушечки лап. Когда я запрыгнула на крепостную стену, то меня заметил лишь один дозорный и едва не поплатился за это, но, немного пожевав, я всё же сплюнула его вниз. Надеюсь, парнишка выжил: ведь ров под крепостной стеной до краёв наполнился снегом.

Следующим прыжком я перемахнула на башню внутренней стены, более низкой, чем внешняя. А потом — на крышу самого замка, и сейчас сидела, дёргая пострадавшими лапами. Наконец, прицелившись, но толком не зная, куда хочу попасть, я прыгнула во внутренний двор, где росла черешня. И сразу поняла, почему выбрала именно этот дворик: дерево уже пометил Гарм. И, кажется, не только его.

И вот как девушка я очень осуждала его за такое непотребство, а как волчица…

Я подбежала к каменной статуе. Всегда считала её памятником какому-то воину, но сейчас вдруг ясно увидела: это живой человек. Жуть какая! Судя по густому фиолетовому туману, несчастный уже много лет стоит, застыв холодным камнем. Я обошла его, обнюхивая и страдая его страданиями, и вдруг увидела, что человек смотрит на меня. По серой щеке катится одинокая слеза, а в глубине камня пульсирует живое сердце. Несмотря на весь гранит, явно чувствовалось внутреннее тепло. Совсем слабенькое, но живое.

Заскулив, я ткнулась в статую носом, а потом обхватила руками, словно несчастный был моим родным братом.

Бедняжка…

В храме было очень холодно. Сюда не доносились крики из-за стен. Да и со стен — тоже не доносились. Белоснежка сидела на скамье подсудимых, внизу, у подножия амвона. Её руки сдавливала верёвка: не столько мера защиты от преступницы, сколько способ её унижения. Король Гильом, безучастный, скучающий, занимал почётное место на солее и лениво рубился сам с собой в шахматы, полулёжа в просторном кресле с изогнутой спинкой и кривыми ножками. Длинные ноги короля были вытянуты, на коленях покоился свёрток со спящим младенцем внутри. Рядом, на другом креслице, пристроилась Сессиль в бирюзовом платье, так красиво подчёркивающим насыщенный цвет её глаз. Двенадцать молчаливых седобородых мужчин восседали в первом ряду. Храм был оцеплен стражей.

— Таким образом, злой умысел налицо, — завершил герцог Аринвальд свой доклад.

Он читал его с амвона, словно священник.

— Всё это хорошо, милейший, — Гильом стукнул ладьёй по доске, ставя чёрным шах, — а по какому указу мы сейчас судим королеву? Знаете, я люблю во всём порядок и точность. Потому как если по приказу от двадцать второго апреля одна тысяча четыреста восемьдесят шестого года, так это расчленение и сварение всех уд, а если по указу о смертоубийстве от тысяча триста пятидесятого, то изгнание. Король Луи Четвёртый был очень милостив. Как можно вынести приговор, не зная точно, согласно какого указа мы сейчас разбираем дело?

Герцог поморщился. Педантизм короля был широко известен.

— Согласно указа тысяча пятьсот девяносто четвёртого, сожжение.

— Но, дорогой мой, — король оторвал взгляд от доски, с изумлением посмотрев на советника, — разве королева применяла колдовство? Позвольте, указ тысяча пятьсот девяносто четвёртого гласит: «Мы, Божьей милостью король Андриан, владыка Родопсии, законный владыка Эрталии, желанный владыка Монфории, повелеваем в случае злодейского использования нечистых сил…».

Шарль скрипнул зубами, провёл ладонью по коротко стриженным волосам. В пыточных герцога меньше всего интересовал номер указа. Ариндвальд придерживался мнения, что есть лишь две категории арестованных: виновные и условно невиновные.

— Тогда по указу тысяча четыреста восемьдесят шестого, — злорадно припомнил он слова короля.

Гильом оторвал изумлённый взор от шахмат и посмотрел на супругу.

— Ваше величество, вы разве применили к госпоже Люсиль яд? Герцог, напомните, пожалуйста, ещё раз суть произошедшего в моей спальне этой ночью.

— Умерщвление железом, — любезно отозвалась Белоснежка. — Это был кинжал.

— Стилет, — с упрёком поправил её король. — Как можно их перепутать, моя дорогая? Стилет — оружие колющее, ширина клинка не толще иглы, а кинжал — оружие с обоюдоострым лезвием, режущее. Нет, колоть кинжалом, конечно, тоже можно…

Белоснежка сдвинула тонкие чёрные брови и упрямо возразила:

— Я уверена, что это был кинжал. Просто клинок у него был слишком узок.

— А я настаиваю, что вы ошибаетесь, — король откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди. — Герцог, не могли бы вы продемонстрировать нам оружие, коим была умерщвлена ваша супруга?

— Это важно?

— Безусловно, милейший. Я бы даже сказал: принципиально!

Гильом загородил чёрного короля конём и задумался.

— Ферзь, — мягко заметила королева. — Через три хода белые могут съесть чёрного ферзя.

Герцог вполголоса приказал служке принести орудие убийства. Король погладил бородку.

— Это если слон не будет шевелиться.

Белоснежка вскинула брови:

— На каждого ферзя найдётся свой конь…

— Ваше величество, — запротестовала Сессиль с нежной улыбкой, — на судах не положено судьям разговаривать с подсудимыми…

Гильом рассеянно пожал плечами:

— Странное правило, вы не находите? Как можно судить человека, если ты не можешь с ним пообщаться?

— Можно задавать вопросы по расследуемому делу…

Король сложил пальцы домиком, внимательно посмотрел на невесту, и та неожиданно для себя смутилась впервые в жизни. Выждав паузу, Гильом скучающим голосом заметил:

— Герцог, соблаговолите указать, как из данной позиции съесть чёрную королеву, используя коня против слона.

— Я не силён в шахматах, Ваше величество, — процедил Ариндвальд.

— А вы, моя дорогая? — король обернулся к мадам фон Бувэ.

Та улыбнулась, изогнулась ланью, склонившись над доской так, что Гильому открылся вид на её грудь, впрочем, вполне соблазнительно-целомудренный, и тонкую, высокую шею с завитком золотистых волос.

— Я бы пошла ладьёй…

— Здесь пешка.

— Ничего страшного. Пешка съест ладью, но, в свою очередь, будет съедена белым ферзём и… шах, Ваше величество!

Король подвинул коня, защитив короля. Сессиль нанесла новый удар. Гильом переставил чёрного ферзя:

— Белому королю мат, моя дорогая. Партия завершена.

— Но к чему это было? — хмуро уточнил герцог.

— Как вы думаете, может ли человек, способный в три хода поставить из этой позиции мат мне, забыть захватить с собой собственный стилет из трупа только что убитой им жертвы?

Сессиль и Ариндвальд переглянулись. Женщина снова улыбнулась:

— В спокойном состоянии мы много чего можем не забывать, но — паника. Страх разоблачения. Естественное потрясение, испытанное убийцей, увидевшей жертву…

— Согласен. Логично. Давайте вообразим комнату, озарённую светом луны, ведь свеча уже погасла. На пышной постели в ожидании любовника спит красавица-герцогиня. Дверь бесшумно открывается, и в комнату на цыпочках ступает преступница, скрывая лицо полой плаща…

— Зачем? — перебила мужа Белоснежка, слушавшая его с любопытством. — Зачем скрывать лицо, если в комнате, кроме спящей, никого нет? А если бы кто-то был, то вряд ли преступление состоялось бы. Не будет же она убивать жертву при посторонних? Тогда преступница могла бы просто спросить, который час, например. Если же в комнату войдёт человек, скрывающий лицо, то это вызовет неизбежные подозрения…

Гильом постучал подушечками пальцев друг о дружку и кивнул:

— Поправка принята. Итак, в комнату на цыпочках… Цыпочки оставляем, Ваше величество?

— Оставляем, Ваше величество. Всегда можно сказать, что не хотела потревожить Его величество. А разбудить жертву не хочется.

— … входит преступница, не скрывающая своего лица. Убедившись, что жертва спит, она вытаскивает фамильный стилет, который потом сможет опознать любой эрталиец, даже ребёнок, и втыкает его в жертву…

— Кинжал, — поправила Белоснежка.

— Кстати, Ваше величество, куда вы его воткнули-то?

Белоснежка задумалась.

— Ну, если так поразмышлять… Я бы перерезала шею. С учётом того, что я женщина, и рука у меня довольно слабая. Опять же, у меня ведь особо не было практики. Если бы мне нужно было бы убить, а не ранить…

— Герцог, а госпожа Люсиль в какое место получила удар? — равнодушно уточнил король.

— В сердце, — ледяным тоном сообщил Аринвальд.

Вошёл служка и внёс кинжал, завёрнутый в шёлковый носовой платок. Почтительно положил перед королём.

— М-да, — взгрустнул Гильом. — Нестыковка получается, Ваше величество. Вы убили герцогиню Люсиль точным ударом в сердце. И, кстати, стилет для такого удара вполне подходит. А это всё же, стилет. Вот тут, обратите внимание…

Он снял конвертик с колен, положил на кресло. Подошёл к подсудимой с оружием в руках. Их тотчас разделила стража.

— В чём дело? — Гильом удивлённо обернулся к герцогу.

— Ваше величество, — напряжённым голосом велел Ариндвальд, — вернитесь, пожалуйста, на своё место.

Гильом пожал плечами, вернулся, сел, положил ребёнка на колени и забросил ноги на стол. Шахматные фигурки посыпались на пол.

Горизонт почернел, земля задрожала от топота копыт. Марион усмехнулся, тряхнул головой, прогоняя из неё нежные мысли о жене и детях, и обернулся к войску:

— Ну что, — сказал устало и добродушно, — готовы?

Воины настороженно молчали.

— Я вёл вас в бой не единожды. Мы с вами взяли четырнадцать крепостей и пять городов. Неплохо, да? Каждый раз перед боем я говорил вам: мы победим. И мы побеждали. Раз за разом. Я когда-нибудь солгал вам?

Он замолчал, и воины недружно, вразнобой ответили:

— Нет.

— Никогда…

— Ни разу…

И в этом роде. Марион слушал их, смотрел на них. Он знал этих людей, помнил если не имена, то лица. Знал их слабые и сильные стороны. Делил хлеб и вино, ужас и боль. И дурную злость торжества. Принц выдохнул.

— Я не лжец. Вы знаете это. И сейчас я вам лгать не буду. Нам не победить. Если только ангелы не явятся с небес, или Пречистая Дева… ну, вы знаете.

Он усмехнулся. Лица посуровели, в глазах некоторых появился страх.

— И всё же сейчас я прошу вас: бейтесь. Не за этот город. Не за этих людей, греющих задницы за высокими стенами. Не за ублюдков, заперших перед нами двери. За Эрталию. За Родопсию. Разрушив Старый город, кочевники пойдут на запад и на север. Кто-то теснит варварские племена с востока. Позади нечто ужасное. Их единственный шанс выжить — захватить наши земли. Забрать ваших жён, дочерей и сестёр в свои гаремы. Или сделать рабынями. Вырезать ваших сыновей и младших братьев. Так было всегда. Так будет всегда.

Принц привстал на стременах:

— Помните, чем больше дикарей вы заберёте с собой на тот свет, тем меньше их прорвётся через Родопсийские горы. Вот и всё, что я хотел вам сказать. Просто попытайтесь убить их раньше, чем они — вас. А я с вами. И впереди вас.

Он пришпорил коня, пуская его перед строем и раздавая последние указания. Вперёд выступила лёгкая кавалерия, вооружённая пистолетами. Три ряда. Атаковать, выстрелить из обоих пистолетов, смять ряды и по возможности отступить за рейтаров, вооружённых аркебузами, защищённых тяжёлыми латами. Перезарядить и снова атаковать, дав и рейтарам возможность перезарядить оружие. Атаковать. Уже саблями. Ворваться широкой цепью, круша всё и всех на скаку. И сгинуть, конечно.

Марион был среди первых.

Кочевники остановились в тысяче шагов от строя защитников города. Вперёд выехали семеро в чёрных одеждах. Вороны. Трое из них ели его хлеб, пили его вино и кофе, сваренный им Аней. И какое же счастье, что жена сейчас в безопасности.

Принц не двигался, замер, удивлённый остановкой орды. Чего они ждут?

К семерым подскакал человек, сверкающий золотыми доспехами. Каган? Это его они ждали? Марион замер с поднятой рукой. Трубачи застыли с горнами, приложенными к губам.

Один из чёрных пришпорил коня и поскакал к отряду эртало-родопсийцев. Они хотят договориться?

— Приветствую тебя, о цестный держатель таверны!

Как там его… Эйдэн? Ухмыляется ещё.

— И тебе не хворать, птица вещая.

— Рад видеть твоё повышение. Ты взял принцессу в жёны? — полюбопытствовал ворон, подъезжая совсем близко.

— Я и был женат на принцессе. Но ты, знаешь, тоже не говорил мне, что ведёшь войско кагана. Чего хочет твой хозяин?

— А цего обыцно хоцет молодой и симпатицный мужцина, не обременённый болезнями и бедностью? Женица хоцет. Скажи, что за нужда привела тебя под стены Старого города? Твой король — повелитель Родопсии. Его жена — Эрталии. Зацем ты в Монфории… — Эйдэн скользнул взглядом по стягу, реющему над отрядом, — принц Марион?

— Мимо проезжал. Дай, думаю, загляну на чаёк. А тут вы.

Лицо Эйдэна сделалось скучающим.

— Мой повелитель хоцет женица на принцессе Монфории Авроре. Мы не желаем тебе зла, принц Марион. Ни тебе, ни твоему королю, ни его жене. Никто из моих людей не станет мешать вам уйти. Уходите. Не удобряйте цузую землю кровью.

Марион стиснул рукоять шпаги.

Гильом скрестил ноги в лодыжках, просунул руку в конверт и, видимо, потрепал ребёнка то ли по щёчке, то ли по макушке.

— Вы понимаете, да? — спросил, зевая. — Ни один монарх не подсуден никому, кроме истории и Бога. Я знаю все деяния моих предшественников. Например, Луи Четвёртый умер, сидя на горшке. Он мог быть славным малым, этот Луи Четвёртый, отважным рыцарем, изящным дамским угодником, но все будут помнить, что Луи умер, обосравшись, извините за вульгаризм. И я не хочу стать Гильомом первым, обосравшимся. Нет, господа. Я не возражаю поменять одну супругу на другую, поймите меня правильно. В чём-то это даже мне выгодно, но всё должно быть сделано строго по закону, чтобы ваш монарх вошёл в анналы истории как Гильом Справедливый, а не… ну, вы понимаете.

— Ваше величество, — мурлыкнула Сессиль, опуская ресницы, чтобы скрыть гнев в глазах, — объясните нам, что вам не нравится. Доказательства налицо: Люсиль мертва. Мотив убийства есть. В груди убитой кинжал вашей супруги… Очевидно же кто убийца!

Король вздохнул.

— Всегда мечтал о хорошенькой дурочке. Давайте с самого начала…

Из груди Аринвальда вырвалось глухое рычание.

— Во-первых, согласно какому закону мы судим?

— Мы судим по законам военного времени!

— В каком году принятым? И каким монархом?

Герцог скрипнул зубами, его лицо потеряло привычную безразличность. Черты исказила ярость, серые глаза потемнели.

— Мне кажется, Сессиль, мы ошиблись, — процедил он. — Изначально мы предположили, что убийство совершила королева, а её супруг об этом не знал, но сейчас…

Гильом вздохнул, рассеянно погладил поверх толстого одеяла крепко спящего ребёнка, словно кошку.

— Ваше величество, — нежно замурлыкала Сессиль, — вы же на нашей стороне против убийцы, верно? Мы так любим своего государя и так преданны ему!

— Ну хорошо, — сдался Гильом. — Я не припомню ни одного закона, который разрешает кому-либо судить монарха иной державы, но… В конце концов, король я или нет? Пусть я останусь деспотом в памяти народа и убийцей королев, но чёрт возьми! Я хочу, чтобы Её величество продемонстрировала свой коварный удар. Это-то мне можно? Я хочу это увидеть, в конце концов!

В голосе короля послышались капризные нотки.

— И после демонстрации вы согласитесь подписать приказ о казни королевы? — сухо уточнил Аринвальд.

— Ну естественно! Но поймите, милейший Шарль, я ж умру от любопытства, если не узнаю наверняка, как она это сделала!

Герцог холодно посмотрел на короля и поклонился.

— Что нужно для удовлетворения вашего… э-э… вашей любознательности?

Гильом оживился, поднялся, снова положил младенца в кресло. Взял кинжал и подошёл к королеве. Стража дёрнулась было, но Аринвальд поднял руку, останавливая её. Король протянул кинжал Белоснежке:

— Покажите, Ваше величество, свой удар.

— На ком же прикажете показывать, Ваше величество?

— На мне. Ну, не всерьёз, конечно…

— Ваше величество! — запротестовала Сессиль, вскочив.

Гильом оглянулся.

— Не правда ли, она милая дурочка, Ваше величество?

Белоснежка улыбнулась:

— Милочка, брак со стариком-комендантом вам на пользу не пошёл, полагаю. По-вашему, я прикончу короля? Публично? На глазах многочисленных свидетелей? Вы в своём уме?

Сессиль потупилась. Герцог устало выдохнул:

— Войска кагана осаждают город. С минуты на минуту сюда явится Кретьен, герцог Монфории. Не задерживайте нас, будьте столь любезны. Приговор должен быть подписан королём в течение получаса. А затем сразу помилование и ссылка в монастырь. Если затянете, у нас не останется времени на помилование.

— Ну, дорогая, давай, — мягко попросил Гильом. — Не задерживай господ судей.

Белоснежка пожала плечами:

— У меня руки связаны, как я могу ударить?

— Действительно…

Гильом разрезал верёвку на её запястьях. Взял руки королевы в свои и бережно помассировал кисти и тонкие пальчики. Аринвальд вытащил карманные часы.

— Двадцать шесть минут.

— Покажите мне ваш удар, Ваше величество, — мягко напомнил Гильом.

— При свидетелях?

— Свидетели хороши тем, что преданны своему повелителю. У них даже зрение устроено особым образом. Что видит хозяин, то и они.

Белоснежка взяла в руку кинжал. Медленно размахнулась и осторожно ударила мужа в рёбра. Гильом взял её руку и поднял на пару сантиметров выше.

— Ты ошиблась, вот тут. У медиков это место называется поляной колокольчиков.

— Колокольчиков? Забавное название. Но мне больше по душе хризантемы. Красные.

— Каждому своё. Я вот предпочитаю подснежники и розмарин. Но согласился бы и на мак, лишь бы гамамелис вокруг был вытоптан. Терпеть его не могу.

— Вот так мечтаешь о цветах, а всё закончится соломой, — усмехнулась Белоснежка.

— У вас осталось шесть минут, — напомнил герцог холодно. — Шесть минут до подписания приговора.

— Вы же знаете, Шарль, что я не виновна в гибели герцогини Люсиль?

Аринвальд поскрипел суставами и с досадой процедил:

— Это вы так говорите, Ваше величество. Меж тем простая логика свидетельствует: никому, кроме вас, смерть несчастной герцогини была не нужна. Понятно, что вы хотите спасти вашу жизнь… Но осталось четыре минуты. Уже меньше.

ПРИМЕЧАНИЯ

О том, что за странная живая статуя во дворе с черешней (и о черешне) рассказано в предыдущей книге «Подъём, Спящая красавица»

Белоснежка и Гильом говорят на языке цветов, который был бы понят и герцогу Аринвальдскому, будь он немного более светским человеком. Но герцог — человек кнута и дыбы, он не понимает. А Сессиль — не дама высшего света. Чуть позже этот язык станет более распространён, но не сегодня.

Итак, что означают цветы, о которых упоминают супруги:

Колокольчик — благодарность

Красная хризантема — я люблю

Подснежник — надежда

Розмарин — память (воспоминания)

Мак — вечный сон

Гаммамелис — заговор

солома — единомыслие