Мистика

Глава 21

Приближался вечер, и близилось первое по списку, намеченное мною мероприятие. Список этот был составлен в уме во время того эпического ожидания на табурете – под комариный писк в безлунной темноте под летними звездами. И не было в моем плане ни капли этой самой звездной романтики, а один только голый прагматизм.

Запланированных мероприятий было несколько, но начать я решила с самого реального на сегодня - пойти в Черный лес. На одну ночь всего. Командир группы поисковиков Степан Григорьевич просто обязан был знать абсолютно все о боевых действиях, проходивших в войну в этих местах. В них участвовали и танкисты. Может, так у меня выйдет получить нужные сведения, не делая запрос в центральный архив Минобороны или в Федеральную архивную службу. Это тоже было в планах, но уже потом. А сейчас нужно было спешить – поисковики могли уйти, закончив свои дела.

Такой запрос, но только о конкретном человеке - майоре Дружанине Иване Георгиевиче, делала в свое время Мария Львовна. Делала письменно – тогда еще не было специальных сайтов. Так что и официальный ответ прибыл в бумажном виде, заверенный и проштампованный – я видела его. Там говорилось, что этот человек пропал без вести, предположительно – сгорел в подбитом танке во время наступления 29 числа месяца июня 1944 года под селом Длинное. Ко мне он приходил четырнадцатого.

И объединяло эти две даты только цветение липы, потому что обычно оно бывает в конце июня - начале июля. Цветение продолжается недели две-три – зависит от того, просто теплое лето в этом году или очень жаркое. И как липа могла быть связана с Ваней? Это уже слишком… Голова кругом и вопросы, вопросы… И, само собой, вывод: к нам он приходил еще до наступления, а потом участвовал в нем и погиб. Это задокументировано, а значит, изменению уже не подлежит, потому что свершилось. Баба Маня так и сказала в самом начале: считай - нет его уже.

Но вот что не ясно: конкретный танк сгорел фактически и горел он в то время, когда шло наступление. Раз его экипаж или один из его членов не успел эвакуироваться в эти проклятые… или благословенные две-три секунды, о которых говорил Ваня, то и лезть в огонь, и спасать кого-то под обстрелом никто бы не стал. Войска шли в наступление и ожидаемые при этом, неминуемые потери оставлялись ими за спиной. Кто-то дошел, а кто-то – нет. Но вот потом…?

Ведь говорил же Степан Григорьевич, что останки бойцов они находили при помощи металлоискателей, потому что на телах всегда оставалось что-то металлическое – пуговицы, пряжки ремней, портсигары, а у Вани было еще и табельное оружие, положенное всем офицерам - пистолет. Неужели всего этого не нашли потом в танке, когда он уже остыл и стало возможным проникновение внутрь? И уже на основании этого должны быть сделаны выводы – не пропал без вести, а погиб смертью храбрых.

Ведь должны же были хоронить тела погибших? Я знала, что тогда существовали специальные похоронные команды, которые занимались этим – поиском тел после боев и их захоронением. И даже если… я допускала, что не стали - не смогли, не захотели, не успели – что угодно! Но танк - это же металл и, так или иначе, но его эвакуировали если не в ремонт, то на переплавку. И что? На нем был бортовой номер – я помню, что были какие-то цифры, это же боевая единица. При направлении на переплавку должен составляться какой-то документ, в том числе и об обнаруженных внутри останках или остатках! Должен был остаться хоть какой-то след!

Пускай Ваня и не был в больших чинах, но все-таки человек заметный и на виду - командир танкового батальона и еще он был на технике, которую трудно не заметить. Это не тот пехотинец, который полз тогда в лесу – совсем один и скорее всего - с перебитой бедренной артерией. Один потому, что его товарищи ушли вперед без возможности остановиться над каждым, кто нуждался в помощи. Потому что выполняли конкретную задачу - шло наступление.

Мне нужны были эти сведения – пока из первых, самых доступных рук, а потом – по моему плану. Я не собиралась просто выжидать год до следующего цветения липы. Это время нужно было провести с пользой, выяснив о Ване все, что только возможно. Все, что его касалось и к нему относилось – по максимуму. И еще была мысль… вот в ее разумности я не была уверена. Скорее, отлично понимала, что это просто жест отчаяния, продиктованный боязнью упустить пусть и мифический, ничтожный до исчезающего шанс если не вернуть его, то хотя бы попрощаться. Это был бред сумасшедшего, но я собиралась окунуться и в него…

Марк подписал наряд и отпустил миксер, опалубка была сбита, обвязана арматурой и залита бетоном. Пока он станет, бригада поможет с установкой септик-станции, которую подвезут уже завтра. Все шло по плану, а я попросила бабу Маню приютить сегодня в моей комнате Сашу Голубева – того самого здоровенного рыжего мужика. Я же переночую у поисковиков.

- Он довезет меня до лагеря и даст взаймы свой спальный мешок. Сам вернется и переспит пока здесь, вы не против? Он очень спокойный - знаю его больше года. А я хочу поговорить со Степаном Григорьевичем, он должен быть в курсе того, что мне нужно.

- А что тебе нужно? - уточнила баба Маня, продолжая заниматься готовкой. И по ее тону я поняла, что вопрос непраздный.

- Узнать о нем все. Найти способ вернуть и спасти.

Она помолчала, а потом отложила ложку и повернулась ко мне.

- А ты не подумала – оно ему надо, чтобы его спасали? Ты думаешь, он тогда остался бы, даже расскажи ты все? Дезертирство это называется, чтоб ты знала.

- Он сгорит в танке, - упрямо стояла я на своем.

- Тогда что, - развела она руками, - вместо него сгорит кто другой? Тоже чей-то же, тоже нужный? Он не помнит тебя, Алена. Это ты помнишь, а он – нет. Ни разу он не узнал меня, даже когда я еще похожа на себя была… ты понимаешь.

- Я поняла вас, Мария Львовна. Но если я найду этот способ, значит, сгореть придется кому-то другому. Потому что всех спасти я не могу, а его – хотя бы попытаюсь. Хлороформом! Скручу и притащу, даже если не помнит и потом проклянет. Это если найду, как до него добраться. Нельзя решать за него – все понимаю… Осточертело уже все делать правильно, дайте хоть раз сделать так, как… я не просто хочу, а не могу иначе. Не по-божески, если сгореть придется другому – да. А может, и нет, откуда мы знаем? Зачем он сюда приходит? Не нужно, Мария Львовна – это мое, а не ваше – рассуждать что правильно, а что нет. Все перепуталось, полюса сместились, приоритеты сбиты. Только это никого, к сожалению, не спасет – способа вернуть его нет. Мы же с вами взрослые, разумные люди и в ведьм не верим. Так что не переживайте за него и за меня тоже – утром вернусь.

- И переживать буду, и спать не смогу, - проворчала баба Маня.

- А шантаж – это однозначно плохо, - улыбнулась я, - не злитесь, я все понимаю. Просто хочу узнать о нем больше.

Ближе к вечеру, когда стало смеркаться и, я была уверена - все поисковики уже вернулись в лагерь и скоро сядут у костра, я ушла договариваться с Голубевым. Нашла его сидящим вместе со всеми за сбитым из досок столом. Народ уже поужинал и просто общался. Потапыч увидел меня и прищурился в предвкушении, выдавая очередную пошлость:

- Училка и говорит: пишите дети диктант - в углу скребет мышь, а Вовочка и…

- …спрашивает – а кто такой Скр? Что, Потапыч? Посидим, поматеримся, как большие мужики? – и предложила в наступившей тишине: - А хотите, я анекдот расскажу? Профессор задает вопрос будущим инженерам-строителям:

- Рабочий упал с высоты и разбился насмерть. Ваши действия?

- Вызвать скорую! – тянет руку девушка.

- Вызвать полицию! – добавляет еще кто-то.

- Каску на труп и страховочный пояс, бестолочи! – орет профессор, - а не то полиция приедет за вами.

Подождала, пока Потапыч опять оживет и зашевелится и разъяснила:

- У меня тяжелый жизненный период, раз уж вы все равно знаете… Не доводите до греха, Марк видел меня в настоящем и праведном гневе, а в состоянии аффекта я вообще способна на беспредел – даже премии лишить.

- Его и лишай, мы при чем? - предложил кто-то со смешком. А я нашла глазами Сашу Голубева и при всех договорилась о том, чтобы он отвез меня к поисковикам. Он предложил подождать там, но я отказалась - не нужны были лишние слухи. Когда уже садились в его машину, я ответила на звонок:

- Да, Ирусь? Что случилось? Вы с Анжиком здоровы?

- Примеры мучили весь вечер, но все-таки решили. Я звоню спросить – ты меня любишь?

- Странный вопрос, Ира... Ну, люблю, - улыбалась я.

- И я тоже тебя люблю - сильно. Так что мы с тобой обе – любимые, да? Не забывай об этом.

В машину я села со второго раза. С первого не вписалась, раздумывая – что бы значил этот звонок? Начала догадываться… догадалась. Когда Голубев поинтересовался – не случилось ли чего, я уже могла ответить:

- Еще нет, но, похоже, что случится. Ирина учудила и заранее просит прощения… я, кажется, догадываюсь – за что? Ну-у… на сегодня об этом можно забыть.

Но потом придется с этим что-то делать – думалось мне, потому что Ирка сдала явки. Другого объяснения такому разговору я не вижу. Но обижаться на нее не могу. Ее Анжела – маленькое блондинистое чудо восьми лет от роду и моя крестница. У нее Иркины волосы и, похоже, что все остальное тоже, кроме прямого носа – он достался Анжику от папы - урода морального. Михаил ушел из семьи безо всяких объяснений, просто собрал в чемодан необходимые на первое время вещи и ушел. Ирка даже не поняла сразу – думала, что он молчит потому, что на работе неприятности и его отсылают в командировку. Скорее всего, он не хотел скандала и боялся последствий - Ира была на последних сроках беременности. По слухам, ушел он к другой женщине и с той поры мы его больше не видели. Развод прошел дистанционно, когда Анжику исполнилось полтора года – он не очень с ним и спешил и, скорее всего, не потому, что сомневался. Почему-то было такое чувство, что все гораздо хуже – он просто сколько мог откладывал неприятное дело, связанное с воспоминаниями о семье.

То, как пережила разрыв я, и как это было у Иры – две огромные разницы. Она не рвала и метала, а тихо угасала, теряя интерес ко всему на свете. Родилась Анжик, она кормила ее грудью, меняла подгузники, гуляла с ней – и не жила. Это было очень заметно – пустой взгляд, потерянное выражение лица. Тихая-тихая, растоптанная и раздавленная в своем непонимании случившегося, женщина. Если бы он хоть что-то тогда сказал, хоть как-то объяснил... ей, наверное, было бы легче. Но алименты приходили регулярно и хорошие. Очевидно, он считал себя больше ничем не обязанным этим двум.

Из этой ямы мы вытаскивали ее вдвоем с Олегом. Ее мама, которая на первых порах помогала, приехав из другого города, только все усугубляла. Я думаю, что именно из-за нее Ирка так долго выбиралась из депрессии. Олег как-то психанул, слушая ее причитания, и высказал все, что думал об этом. Мама обиделась и уехала, кажется, даже с радостью. А мы взялись за Ирку…

Она просто не могла, не умела плохо относиться к Олегу – помнила все, что он делал для них с дочкой, и была благодарна за это безмерно. За его помощь по первому требованию и терпение, за готовность спокойно выслушать ее проблемы и решить их, потому что она моя подруга, и даже за то, что он не злился из-за рева крохотного Анжика целую ночь у нас в гостях. Тогда не спали все – гуглили, искали причины воплей, массировали животик, таскали на руках, Олег бегал покупать укропную воду… Поэтому Ирка Олега жалела и продолжала искать ему оправдания. Она и Мише своему их искала, приписывая себе кучу недостатков – такой человек. Или просто ей нужны были хотя бы какие-то эти самые причины…?