Мистика

Глава 39

Слетела с крыльца, чудом не навернувшись и сердце дернулось – испугалась, схватилась за живот. Пошла… быстро пошла, а потом все равно бежала. Скрипнула дверь в старом доме, и показалось сонная физиономия Голубева.

- Скройся, уйди-и, - страшным голосом прошептала я, и дверь мигом захлопнулась. Еще несколько шагов… угол дома и запах… снова этот запах горячего железа и дизельного топлива. Ваня спиной ко мне спускался с брони. Стянул шлемофон, оставил его возле башни, оглянулся, а я задохнулась густым, вязким воздухом… замерла, ожидая – узнает… нет?

- Алена! – увидел он меня, шагнул, протягивая руки…

И я с разгону кинулась ему на шею, пряча лицо на его груди и жадно вдыхая знакомый запах.

- Как же ты долго, - промычала в комбинезон, цепляясь за него и не давая отстраниться.

- Ну что ты? Я же обещал вечером? Дай хоть посмотрю на тебя, - развернул он меня лицом к восходящей луне и замолчал, вглядываясь. И я плохо видела его в темноте, смутно. Потянулась к его губам, ощутила их тепло, потом жадный напор…

- Мало времени, родная, совсем мало, - оторвался он, тяжело дыша и провел рукой по моей спине вниз, стиснул ягодицу, прижал к себе…

- Чуешь, что делаешь со мной? Весь день так хожу… – почти простонал он мне в шею, впиваясь в нее поцелуем.

Но я еще не совсем потеряла разум и помнила, что секс сейчас – дело второе. Я просто не выживу, если опять… Потянула его за собой вниз по склону. Мы почти пробежали это расстояние, и только открывая дверь бани, я поняла, что мне мешает – фонарик в руке, который я прихватила по дороге, но так и не включила. Мы специально оставили его на видном месте для бабы Мани. А я так и сжимала его в кулаке, даже обнимая Ваню – пальцы свело, будто судорогой, а я и не заметила…

Вскочив в предбанник, включила фонарик и кинулась в тот угол, где была спрятана мазь - лекарство для Ваниных рук, нагнулась, достала, сжимая склянку в руке. А дальше - стук закрывшейся двери, мягкий рывок… и я уже стою, прижатая спиной к его телу.

Откинулась назад и выпрямилась, расправляя плечи и облегчая этим доступ к своей груди. Живот судорожно втянулся, казалось – прилипая к спине. Подобралась вся, наслаждаясь тем, как он приподнимает грудь, будто взвешивая ее, мягко сминает ладонями. Сердце стучало так громко, что казалось – бьется в его руке… Затихла, растворяясь в этом ощущении близости, чувствуя ягодицей ту самую готовность, от чего жар волнами пошел расходиться по всему телу.

- Хочу тебя, Ванечка, - простонала в душную темноту. Руки просились коснуться его, ощутить под пальцами открытую, голую кожу. Больно оторвала его губы от своей шеи, рывком развернулась... Сама уже покрывала поцелуями родное лицо – быстро, горячечно, жадно…

А он, сосредоточенно сопя, стаскивал с моих плеч бретельки длинного шифонового сарафана. Улыбнулась, вспомнив, что под ним - единственный комплект, кроме спортивных, который взяла с собой. Надела сейчас, потому что этот лифчик с прозрачными бретелями красиво держал грудь под сарафаном. А еще – такие же белоснежные узкие кружевные шортики. Захватив с собой склянку с мазью, потащила Ваню в парную.

- Ванечка, вначале полечим тебе руки, я тогда не успела… вчера. Здесь мазь, она пахнет травой, зеленью, свежестью, - приговаривала я, подталкивая его к лавке.

- Нет. Измажу тебя всю…, не мучай, не тяни, Алена – времени совсем нет, - прошептал он пересохшими губами, а я кивнула и печально улыбнулась. Положила фонарик на полок так, чтобы оказаться в потоке света, и стала раздеваться – стащила через голову сарафан, бросила в сторону и замерла, услыхав невнятный звук из темноты, в которой сейчас оставался Ваня. Объяснила, плавно поведя бедрами и почти задыхаясь от того, что чувствовала:

- Я ждала тебя, Ванечка. Дай раздену тебя… сама.

Он встал, позволяя расстегнуть на себе пуговицы комбинезона, стянуть его, потом исподнее. Вспомнила вдруг Ирку, плавно опустилась перед ним на колени… но он подхватил меня под локти, быстро поднял и прижал к горячему голому телу. Обхватил, облапил ручищами, пробормотал в ухо:

- Ну что ты? Это я должен на колени… ты, как королева...

- Ванечка! – наливаясь до краев непонятным восторгом, залепила я его рот поцелуем – со смехом и слезами одновременно. Оторвалась, признаваясь, шепча ему в губы:

- Я люблю тебя, Ваня.

Подхватив на руки, он опустил меня на полок… отступил, окидывая взглядом, шагнул опять ближе, склонился... потянул на себя, дернул, навалился...

- У-у-уррр… - рычал, терзая губами мою грудь... я отвечала. А потом на нас нашло какое-то безумие, сумасшествие, ураган, замешанный на страстях, эмоциях и чувствах. Наши руки не знали покоя – вспоминали, ощупывали, изучали, искали…, находили, лаская и запоминая. Наши губы были везде – жадные, цепкие, немыслимо ласковые и жесткие одновременно. Я пробовала на вкус его кожу, как самое изысканное лакомство, запоминая его для себя, не понимая толком что это – вкус его пота или моих слез?

Он тяжело и рвано дышал, поднявшись надо мной, глядя в мои глаза и осторожно проникая, и я выгнулась навстречу, плавясь и тая. Движение… откат, как морской прибой – мощно и нежно, осторожно и сильно…

- А-а-а…! - выгнуло меня под ним дугой и затрясло от сладких конвульсий. Он замер на миг, вглядываясь в мое лицо и прислушиваясь…, и отпустил себя, совсем перестав сдерживаться. Двигался быстро и резко, потом замер на миг, вздрогнул, пробормотав что-то, и опустился на меня всей своей тяжестью. Так быстро все случилось, так быстро…, а мне нужно успеть:

- У нас с тобой родится сын, ты знаешь? Как мы назовем его, Ваня? – тормошила я его.

- Аленка… - улыбался он, скатываясь с меня и все равно не отпуская, крепко прижимая к себе. Ответил со смешком: - Пускай была бы дочка – Анечка, сыновья у меня уже есть – двое.

- Семья… - протянула я.

- Дети – да, - помолчал и объяснил: - А жена мне – ты. Старшего уже забрали на фронт… - разжал он руки, отпуская меня и отстраняясь. Поднялся с лавки, медленно и ласково провел ладонью по моей щеке, и отвернулся, засобирался: - Пора, родная, завтра трудный день.

- Не хочу, чтобы ты уходил… - простонала я, обхватив свои плечи руками, и вздрагивая от нервного озноба. Сказать? Не сказать?

- Нужно добить их – самому нужно, а то и малого заберут. Я вернусь, обязательно вернусь – обещаю, - быстро говорил он, одеваясь: - Другие чуяли свою смерть - было, а я знаю, что не прощаюсь с тобой, вот знаю и все – тоже чую. И ты знай…

- А я и знаю, - притянула я его к себе и прижала его ладонь к своему животу: - Знаю и чую, что здесь уже есть твоя дочка, Ваня, твоя… дочка…

Десятая женщина, обещанная ему – вспыхнуло в мозгу… десятая и последняя. Но…

- Ваня! Что с липой? Я… ты любишь липу, Ваня? – с надеждой вцепилась я в него.

- Какую Липу? Что ты… дерево? Смешная… - быстро целовал он мое лицо, обхватив его ладонями, - ненавижу липу. Когда на фронт уходил, дышать на вокзале было нечем, задыхался, худо стало… до боли сердечной. Нет, липу я не люблю. Оденься, проводи меня. Фонарик с собой возьми… не упала бы.

- Сам посвети, заберешь его себе, - быстро накинула я на голое тело сарафан и опять прилипла к нему, обвивая руками.

- Алена, утром спрячьтесь с бабкой в погреб – мало ли? Могут быть перелеты с той стороны. Хочу быть спокоен за тебя.

- Спрячемся, не переживай. Ваня, ост… поклянись, что вернешься! – вцепилась я пальцами в его щеки, заставляя смотреть в глаза: - Я буду ждать, мы с Аней будем ждать тебя, слышишь? Всю свою жизнь. Поэтому возвращайся.

- Клянусь, - серьезно ответил он, и тихо шепнул, наклоняясь ко мне: - Мне уже пора. Давно.

- Руки! Я сейчас смажу раны на пальцах, - решительно взялась я за склянку, но он крепко обхватил мои плечи, увлекая на выход.

- Скользить будут по рычагам, не нужно.

- Нужно! Тогда возьми с собой. Будешь лечиться и меня вспоминать, – сунула я ему в карман склянку с лекарством, - осторожно, не разбей только – тут стекло.

- Ладно, если так… жена. Характерная ты у меня и такая… до боли в глазах, - прижал к себе с силой, - как мне так повезло?

- И тебя лучше нет для меня, Ванечка, - давилась я слезами.

Мы вышли в темноту, он подсвечивал дорогу фонариком. Шли к дому. На каждой моей ноге, по ощущениям, висели гири. На языке – нет, и я спешила рассказать ему все, что чувствовала – как сильно люблю его, как горжусь им, как будет любить его дочка, как мы потом все вместе… в своем доме и какая еда… а что он любит? Я научусь и буду… а во сколько завтра? Нет-нет, не говори – нельзя, я же понимаю - военная тайна.

- Рано утром… лучше еще ночью спуститесь в погреб, спрячьтесь, моя хорошая… - притиснул он меня к стене дома возле танка, собирая ладонью подол сарафана и задирая его почти до пояса, прижимаясь напряженным телом.

- Ох, ведьма… вернусь – неделю не слезу, - отстранился, опять крепко, до боли поцеловав меня в губы, и вскочил на броню, оглянувшись на миг:

- Село Длинное, а фамилия твоя - Соловьева?

- Да, - смогла прошептать я.

- Мы пойдем вперед, скоро не жди. Но потом обязательно найду тебя, напишу.

- Ты только вернись, - прошептала я, отступая в сторону, и мелко крестя его, чего не делала еще никогда. А он нырнул в люк, скрываясь с глаз. Взревел мотор, танк лязгнул гусеницами, дернулся, поплыл мимо меня пропыленный трак и скрылся в ночи… истаял. Стало так тихо, будто я вдруг оглохла. Постояв минуту, пошла к лавочке. Опустилась на нее и затихла, уронив голову на руки, сложенные на столе. Все…

Голос Антона Ивановича выдернул меня из непонятного состояния полусна-полубреда:

- Алена… Можно, я присяду рядом?

- От меня спермой пахнет, - извинилась я, ощущая липкую влагу на бедрах и ее запах.

- Дело житейское, - деловито отозвался полковник, - куда в нашем деле без нее? Как вы?

- Нормально, - слабо улыбнулась я, - давайте потом об этом?

Сзади скрипнула дверь и Голубев спросил:

- И что это было?

- Мы уже разобрались. Ложитесь спасть, Саша, - оглянулся на него полковник, - я тоже сейчас упаду и вырублюсь. Пойдемте, Алена, провожу вас до двери. А когда свет дадут?

- А вот, - кивнула я на вспыхнувшее электричество.

Мы тихо пошли к дому, я куталась в плед с дивана, который он захватил для меня.

- Я сделал фото…

Я споткнулась на ровном месте, остановилась, развернулась к нему и посмотрела.

- К бане не ходил!

- За это спасибо. Я отдала Ване мазь, - доложила я ему.

- Замечательно! - заверил он меня.

- Завтра наступление…

- Двадцать третье июля? Семьдесят восемь лет назад, не завтра.

- Он больше не придет, - обреченно констатировала я, - а у меня будет дочка – она и есть та самая десятая. Тут и сейчас.

- Почему вы так решили? – осторожно поинтересовался мужчина.

- Он сказал – хочет дочку и сразу все стало как-то… понятно. Спасибо вам, Антон Иванович, я в порядке – он обещал вернуться.

- Вы будете ждать его здесь?

- Нет. У меня тоже есть обязательства и работа. Вы правильно сказали, что он не останется, но дело не только в долге и чести – там у него дети и одного из них уже забрали на фронт. Но он обещал вернуться, - нервно поежилась я под пледом. Мы подошли и стали у дома.

- Обещал, значит - вернется, - спокойно ответил полковник.

Меня развернуло к нему, за меня говорила то ли злость, то ли просто дикое раздражение:

- Извините, конечно… но вы, как специалист, соображаете, что говорите сейчас? Я-то понятно, а вот вы? Вернется? Я же буду ждать его, вы понимаете это? Буду ждать всю жизнь, это нормально – то, что вы говорите?!

- Вы и так будете ждать, независимо от того, что я сказал. Я верю в него, Алена. До сих пор я просчитал его правильно.

- Вернется? Как?! Не с липой – это точно, но я все равно приеду сюда в будущем году. А пока… у меня куча дел. Я не сомневаюсь в его словах - что он не врал, - устало покрутила я головой, - просто объясняю вам. Нужно многое обдумать, рядом с ним туман в голове, плохо соображаю. Ладно… схожу в душ и нужно поспать.

- Верьте в хорошее, Алена, оно уже с вами, - направил он меня к крыльцу.

- Это точно - мое хорошее со мной, - погладила я рукой живот, - примите мои извинения - я позволила себе... и спасибо вам, Антон Иванович. Я бы обязательно сделала ему это «больно», о котором вы говорили, а так – больно только мне. Вот только как мне жить теперь, а? Да я понимаю… цель и смысл. Вопрос вообще… риторический. Спокойной ночи, не бойтесь за меня – я справлюсь.

- Конечно, справитесь. Николай так и сказал мне.

- Коля? - улыбнулась я, - да, ему тоже сейчас несладко.

- Еще одно... - тихо сказал он, - не говорите Марие Львовне о визите Ивана.

- По какой причине?

- Когда она осталась одна, ее держала работа, потом этот долг... вы недооцениваете это понятие. Не представляю себе, как проходило становление, но для нее это своего рода служение. Она, как жрица в храме, - кивнул он на старый дом, - ждала появления Ивана, готовилась к нему... пока она будет ждать десятую женщину, обязательно будет жить.

- Да... кажется, я понимаю. Спокойной ночи, Антон Иванович.

Пройдя в комнату, я заглянула в зеркало на стене, то самое - из старого дома. В нем ожидаемо отразились яростные засосы на шее. Вот же паразит... улыбнулась я, потрогав синяки. Ну что за... дурные манеры такие? Надеюсь, и он отмечен мною. Ясно одно - чтобы скрыть его приход, нужно будет постараться.

Все так же кутаясь в покрывало, я села в кресло, уставившись на не успевшие еще угаснуть угли камина. Алые огоньки притягивали взгляд, завораживая своим мерцанием... Для меня многое открылось, о многом нужно было подумать... потом, когда смогу мыслить ясно, но отчаянья из-за ухода Вани не было. Настала определенность. То, что я чувствовала, было нежным и печальным, огромным и светлым, наверное - долгоиграющим... до упора и еще - благостным для души. Жрица? Значит, стану жрицей - ожидающей и помнящей, любящей и хранящей. Не самая плохая судьба...