Мистика

Глава 31

- Дурное дело ты задумала, Алена. Откуда ты сразу любовь взяла, может, это просто похоть и жалость к нему…?

Ой, ну просто под копирку! Я развеселилась, мне было хорошо. Я могла говорить о нем, рассказывать, делиться мыслями и не только... жаль, не сообразила вовремя и брат уже ушел.

- Сейчас… погоди минуту.

Сбегала в свою комнату, достала из папки и показала ей портрет Ивана, сделанный реставраторшей. Она присматривалась молча, понимающе кивала. Я тоже засмотрелась, улыбаясь – хорош же, чертяка… до одури, до мурашек. Мой…

- Ты видишь, рассмотрела его? Ну вот… Не без похоти и жалости, само собой, в остальном убеждать не буду. Марию Львовну бы тебе в подруги, бабанечка. Ты просто - слово в слово. Дело дурное, конечно, безо всяких сомнений. Ум пока не отшибло, просто дайте мне время… сейчас иначе – никак. Что ты думаешь про Кольку? – перевела я разговор на брата.

- Перебесится со временем. Сейчас он и себя винит, что сразу пустился во все тяжкие.

- Это он тебе сказал?

- Он глаза прятал, уходил от всякого разговора. Да и угадать не сложно – пить не пил, в драку тогда не полез – дети за стенкой спали. Сразу из дому ушел… Должен был как-то сорваться, значит – это. Я сразу говорила – не наша она и Петром балована без меры. Но теперь что уж, если есть дети и он ее любит? Нужно было казачку брать, у нас в генах заложено быть сильными и надеяться только на себя, а мужнину заботу принимать, как подарок.

- Так себе гены, - не согласилась я, вспоминая, какой уступчивой, слабой и покорной была я в руках Вани.

- Когда-то годны были, теперь иначе, конечно. А раньше казаки уходили на службу или на войну и все было на женских плечах – дом, хозяйство, дети, а иногда и защита всего этого.

- Не надо нам такого. Давай о приятном? Хочешь, вдвоем сходим на речку, сейчас вода, как парное молоко?

- Проводи меня лучше в душевую, спинку потрешь, - проворчала она.

- Почему ты не соглашаешься на операцию? На глазах делают быстро, это не страшно и не больно, даже относительно не дорого.

- Не хочу, гарантий не дают никаких, - отрезала она.

- Собралась умирать? Брат говорил, что ты змей видишь.

Она скосила глаза на кровать рядом с собой, вздохнула.

- Видела, да. Я в своем уме, внука, все идет своим чередом, при этом без страданий и сильных болячек. Такое чувство, что все это закономерно, правильно и в свое время. Сейчас вот чувствую, что еще задержусь с вами, бестолковыми.

- Держись, интерес к жизни не потерян – значит, поживешь еще. Сделай нам такой подарок.

- Тебе подарок нужен, а не мне – скоро рождение твое.

- Я не люблю своих рождений, ты знаешь. Так что - тогда идем в душевую? Дома или на улицу?

- Кто же в доме летом моется…?

Коля зря напугал меня – у бабушки была светлая голова. Это мамина мама была самой настоящей сельской старушкой, и жили они с дедом на дальнем хуторе. Даже старая мазанка, приспособленная, правда, под хлев, осталась на усадьбе. Пахали всю жизнь, как волы, иссохли, согнулись от тяжелого сельского труда, умерли рано, слабея умом, но не желая покидать свой угол. И мировоззрение их всегда было приземленным, спокойным, без бунта и возмущения несправедливостью такой жизни. Я любила бывать у них – там все было уютно и тихо. Интересная штука воспоминания… иногда, когда степными бурями обрывало провода, в доме пахло керосинкой, из сундука – нафталином.

Наша Прасковья Гавриловна была совсем другим человеком – образованным и обладающим научной степенью в области растениеводства.

Еще дед все стены в своем кабинете завесил портретами ученых-семеноводов. И не только ученых, а и тех сотрудников, что умерли от голода в блокадном Ленинграде, продолжая сохранять семенной фонд страны в ВИРе – всесоюзном институте растениеводства, который располагался на Исаакиевской площади. Тринадцать человек, умерших от голода рядом с коробками с едой и не тронувших ни зернышка из них. Поддерживали температурный режим, гоняли крыс, которые наловчились спихивать коробки с семенами с полок. Эти коробки скрепляли между собой, чтобы умным тварям оказалось не под силу спихнуть их – мы с братом выросли на этих историях, похожих на легенды о героях древности. Тема войны будто преследовала меня с самого детства, мы с Колей знали обо всех значимых событиях, происходивших тогда с нашими родными. Знали и то, что земли ВИРа в наше время чуть не отдали под жилищную застройку, и их отвоевали с большим трудом. А в самом хранилище даже самого простого ремонта не делалось с 1974 года.

Для старших членов нашей семьи эти вопросы были больными – ее история была тесно связана с институтом на Исаакиевской. Мой прадед работал с Вавиловым, имел высокую ученую степень, но по возрасту был призван на фронт еще в самом начале войны, может и выжил благодаря этому. Когда освободили Дон, его отозвали с настоящего фронта и бросили на трудовой. Тогда понимали, что будут нужны семена для посева, а многие семеноводческие станции были утрачены, разрушены. Хутор на берегу Дона со всеми землями, принадлежавшими тамошнему колхозу, и выделили для новой опытной станции, руководить которой стал прадед.

Он, дед, батя, их жены – все они имели соответствующее образование и принимали участие в этой работе – нудной, кропотливой, заниматься которой могли только люди увлеченные и заинтересованные, болезненно заинтересованные с учетом нынешних реалий. Мы с братом такими не стали. Все эти разговоры об опытных делянках, типовых колосьях, обсуждения и споры о преимуществах ручного отбора перед механическим так достали в свое время…

Мы с Колькой дружно взбунтовались, когда пришло время выбирать профессию и для родителей, особенно для бати, это стало настоящим ударом. Мы не рассорились до разрыва, не перестали общаться, но что-то в нем надломилось, а мы уже не могли ничего с этим поделать – ломать и себя под его ожидания не было никакого желания. Мою профессию он еще кое-как принял, когда я продемонстрировала ее возможности, перестроив почти полностью отчий дом, а Колину не одобрял.

Дальше стало трудно, а сейчас – почти непреодолимо для бати и дело было не в деньгах. Он оставался руководителем семеноводческого кооператива, который так и назвали «Опытная семеноводческая станция», но все больше действовал по инерции. Бабаня была не права – он адаптировался. По-своему, но сделал это, работая исключительно на производство - твердо и жестко, умеючи и знаючи, но почти устранившись от контактов с... официальными лицами разного плана, поручив эти вопросы своему помощнику по юридическим вопросам – отцу Насти. Я точно не знала причин, но подозревала их – нам с Ирой тоже приходилось откупаться, только чтобы не мешали работать.

После смерти жены Петр Яковлевич сам вырастил дочку с самого ее рождения. Спокойный мужчина в очках – на работе грамотный юрист, а дома немного суетливый и добрый отец. Настя выходила замуж, совершенно не умея готовить – он все успевал сам, балуя и жалея ее, растущую без матери.

Нашего батю окружали замечательные люди, ему то ли везло с ними, то ли все-таки Бог был и все видел. И станция продолжала существовать, постепенно перепрофилировавшись на твердые сорта пшеницы, кукурузу и горошек. Он и нас хотел видеть продолжателями семейного дела. Я понимала его, сочувствовала и сопереживала, а помочь не могла ничем – никто не мог. Если бы он смог смириться с нашим выбором, не обращать внимания на сложные современные реалии, как-то легче относиться к несправедливостям и сложностям, которых не избежать… Но это – если бы. А тут еще мы с Колькой со своими семейными проблемами и это уже, наверное, был перебор для него. Да еще и Боровичок домики рисует – ну, как есть трагедия. Батю было не переделать, да я и не хотела его другим.

Помывшись в душе, мы с бабаней разошлись спать. Она - в своей комнате, а я той, которая находилась через стенку. Я любила этот дом – буковые полы, светлые стены из узорчатых ясеневых досок, покрытых полупрозрачной белой пропиткой. Такими же будут обшиты стены в доме Беркутовых. Я конечно, советовалась с родными, но в основном сама выбирала легкие светлые шторы, покрывала изо льна с лавсаном. Светлый простор комнат, ненавязчивые оттенки в отделке и оформлении текстилем – у каждой комнаты был свой цвет. Запахи дерева от досок, новых тканей… они постепенно уходили, но остались в памяти, как праздник новоселья, радость от хорошо проделанной работы. Сейчас в комнатах пахло их хозяевами и, по сезону тем, что доносилось из окон – цветущим садом, осенней прелью, морозным холодком…

Я жила бы здесь с радостью – возле своих. Строила бы дома, ходила на рыбалки – ночные и в палящий зной, когда рыба прячется в глубоких омутах. Помогала бы маме на кухне - удобной, с современной начинкой и стенами из колотого камня и медной посудой на них – делала под мамин вкус и любимый Иркин «прованс».

Но там моя работа - выстраданная, поднята нами с Ирой с нуля, на деньги ее и наши с Олегом. Он отложил свою мечту о новой машине, готов был на все, только чтобы я не пахала на чужого дядю на стройках, сопровождая проекты. Олег… как же жаль... но уже только жаль. Брат правильно уловил даже не мысли, а намек на них – ощущение брезгливости и ненависти к мужу прошло. Я какое-то время даже пыталась понять его, найти свою вину в том, что случилось. И, наверное, где-то эта вина была, заложенная в самой моей природе, потому что меняться под него и для него я никогда даже не пыталась, скорее – это делал он. А я и дальше хочу продолжать жить так же – со своими понятиями о комфорте и любимых увлечениях, буду продолжать пить под настроение сухое красное вино и слушать фоновую музыку, любить рыбацкие рассветы и городские закаты.

Но понимание, что мои мечты могут и не сбыться, а сыну нужен будет отец, было. И слова Олега о том, что он хочет ребенка, не забылись. Может, когда быт, сложности одинокого материнства и проблемы, природы которых я сейчас даже представляла, и привели бы меня когда-нибудь к тому, чтобы пойти на мировую...? Но эта внутренняя отстраненность, спокойное сочувствие к нему, отсутствие ревности и злости… разве что обида еще осталась… Похоже, я совсем разлюбила его – иначе не просчитывала бы сейчас так расчетливо выгоду даже не для себя, а для ребенка. А до этого - неосознанно, просто краем мысли… имея его в виду на будущее. Коля напомнил, я задумалась – и вот… это нужно было осмыслить, понять себя. Но Олег дал задний ход и это к лучшему. Он хотел бы возвращения в те наши дни, мечтал, очевидно, именно об этом – вернуть все, как было, а такому уже не быть.

А мне нужно искать пути и способы вытащить Ивана. Не получится – я выживу, конечно, но перед этим сделаю все возможное и невозможное. Экстрасенсы? Это вряд ли. Эти ребята прожженные циники и рассказывать им о Ване я не стану. А вот какая-нибудь бабка… почему нет?

А пока – станица Баковская. Я просто обязана узнать как можно больше об отце своего ребенка. Затошнило бы уже с утра, что ли…? Эх!

Ближе к полуночи прозвучал звонок – Ира. Что там могло случиться – с беспокойством думала я, отвечая полусонным нервным «алло».

- Ты вообще собиралась позвонить и сказать, что нормально доехала? - поинтересовалась она. А я растерялась.

- Замоталась… семейные проблемы. Я нормально доехала, Ира. У тебя как? – не то, чтобы стыдно, но неловко я себя почувствовала точно.

- Определилась - возьму пару недель в августе. Перед школой съездим с Анжиком к морю. Справишься?

- Да. А ты уже моя с потрохами, знаешь об этом? Мы с Олегом договорились, что он подаст на развод, и он согласен, Ир.

- Дурочка… Если бы он так не сказал, то ты подала бы сама, а так он еще потянет с этим. Я и сама уже думаю – зачем? Все на таких нервах…

- Это он тебе сказал?

- Нет, я больше не говорила с ним. А что тут…? Это же элементарно, я и сама на его месте сделала бы так же.

- Сказал, что устал… Ира, я задержусь здесь еще на пару дней, ладно?

- Ладно, здесь все нормально, не переживай, в Длинном работают, остальное заканчивают… Устал, конечно… неопределенность изматывает больше всего. Для мужиков это вообще смерти подобно. Ладно, давай… спокойной ночи. Я соскучилась.

- Да, Ир, я тоже.

Я положила телефон на небольшой прикроватный столик, укуталась уютнее в простыню и… в дверь стукнули и вошла мама.

- Услышала, что не спишь. Отец рассказал, Аленка… Ты можешь говорить об этом, тебе нужно поговорить? – присела она на край кровати.

- Я уже почти спокойна, мам. Быстро очень отболело, просто с космической скоростью. Не переживай.

- Дальше что будешь делать? Он отпускает тебя с ребенком?

- Да, мам! А кто его спрашивает? Дальше буду работать, а еще дальше пока не загадываю.

- Алена… поговори с Колей… - мяла она в кулаке край моей простыни.

- Не хочу лезть туда и тебе не советую. Я чуть не рассорилась с Иркой - она сунулась мирить меня с Олегом. Коля просто перестанет бывать у вас.

- Да он и так…

- Вот видишь? Бабаня говорит – он сам одумается.

- Что у вас троих за секреты опять? – улыбалась мама, - нам с отцом ждать хорошего или плохого?

- Хорошего. Бабаня раздумала помирать, а остальное расскажу потом, не хочу раньше времени.

Дальше мы говорили еще о многом и долго – она ушла во втором часу ночи. А я уснула очень быстро, и опять мне не приснился Ваня – не снился ни разу. Нужно заламинировать тот его портрет – затаскаю и засмотрю до дыр…