Она - моё табу

Глава 23

Это больше, чем можно принять

Жизнь идёт своим чередом, если не считать бесконечных маршей, построений, «коробок», подготовки к параду и ночей на телефоне. Как и обещал другу, взводному и девушке: из казармы ночами ни ногой. Поговорить с Фурией нам почти не удаётся, но переписываемся иногда до самого утра. И похуй, что глаза превращаются в тонкие красные щёлки, я постоянно зеваю, изо всех сил стараясь скрыть это от командования, и после подъёма едва волочу ноги на зарядку. Раскачаться иногда получается не раньше обеда, но поставленные задачи всегда выполняю на отлично. Я выкладываюсь на полную. Но если быть с самим собой честным, не только чтобы вырваться в выходные в город, но и избавиться от мыслей о Завьяловой и возможном отцовстве. Не глядя на то, что с Крис мы обсуждаем многое, этой темы больше не касаемся, хотя она и расспрашивает меня о прошлых отношениях. Часто задаёт вопросы, отвечать на которые не так уж и просто.

«Ты хотел её так же сильно, как меня?»

«Часто вы целовались?»

Глупо, да? Так по-детски, что совсем не вяжется с образом стервы, который Царёва продолжает упорно демонстрировать всему миру. Но меня конкретно вставляет от её наивности и ноток ревности, скользящих в этих вопросах.

Я признался ей, что с Алей были мои единственные отношения и, не считая той проститутки, сексуальные тоже в единственном экземпляре.

«Вы два года были вместе, но ты не занимался с ней сексом, пока ей не исполнилось восемнадцать?» «Как ты так долго ждал?»

Легко. Меня не рвало на ошмётки от желания обладать её телом. Она не снилась мне ночами в эротических снах. Я не думал дни напролёт о том, как сильно тоскую по её губам. Не мечтал ночами о том, чтобы она просто сейчас была рядом. Спала на моём плече, обжигая своим дыханием мою душу.

Все эти чувства я испытываю только по отношению к Кристине. И пусть и медленно, но начинаю понимать, что с Завьяловой если и была любовь, то совсем юная, подростковая, нежная. С Фурией же мы оба пылаем на расстоянии, а уж если оказываемся рядом, только от взглядов, которыми мы обмениваемся, остаётся один пепел. А желание хоть на секунду её коснуться, обнять и, мать вашу, украсть один короткий поцелуй просто добивает.

Иногда я даже способен порадоваться, что нам не удаётся остаться наедине, хотя на этой неделе она два раза приезжала к отцу. Мы просто смотрели друг на друга украдкой, как школьники, но и этого было достаточно, чтобы воспламениться. Не хотеть её невозможно. Уверен, что даже оставшись одни, смог бы сдержаться и не трогать её, но не знаю, как долго смогу протянуть на установках не торопить события. Она ведь тоже хочет. Горит похотью, но боится боли. Я же боюсь ей её причинить в любом виде: душевную, физическую, моральную.

Вот только мне придётся контролировать не просто каждое своё движение, но и мысли, ибо выходные неумолимо приближаются, а Гафрионов опять идёт мне навстречу, отпуская в увольнение. Макей тоже дров в костёр подбрасывает в виде ключей от своей хаты и слов: только не в моей кровати.

Друг, мать его.

Периодически мне кажется, что он прямым текстом говорит, чтобы я потрахался и перебесился, но этого не будет. Когда Фурия говорила, что никто не знает об изнасиловании, именно это она и имела ввиду. Ни Паха, ни её отец не в курсе произошедшего. Мне она тоже ничего не говорит. Приходится по ниточке распутывать этот клубок, но Крис слишком скрытная. Максимум, чего удалось добиться, что она не пошла ни в полицию, ни в больницу. Сама со всем справилась, пусть её насильно лишили девственности. Как бы она не избегала этого разговора, из того, что удалось из неё вырвать, сделал вывод, что ублюдок, надругавшийся над ней, знаком не только с ней, но и с её отцом.

Когда обработал эту информацию, начал осторожно расспрашивать Макеева об их общих знакомых, кто выделялся особым отношением к Кристине, возможно, кто-то слишком плотоядно смотрел. Товарищ всегда ржёт и издевается, что у меня от ревности крыша едет, а мне приходится с этим согласиться, чтобы не подставить Царёву и не навредить ей.

Я мало думаю о том, с какой целью ищу её насильника. Наверное, просто хочу посмотреть в глаза человеку, способному так поступить с невинной девушкой. Что я рассчитываю там увидеть? Дьявольские огни? Кромешную темноту? Бесконечную пустоту? Черноту его души? Не знаю. Правда, не знаю. Но как только вспоминаю отчаянный вопль Кристины о том, что её изнасиловали, во мне разрастаются куда более тёмные желания и опасные мысли. Мне уже не хочется тупо смотреть на него. Я желаю избить его до потери сознания, чтобы на его теле не осталось живого места, поставить на колени и заставить молить у неё прощения, а после отправить туда, где ему и место — за решётку. А ещё лучше… Такие, как он, не заслуживают жизни даже в стенах тюрьмы. Кажется, когда говорил Гафрионову, что готов ради неё на всё, ещё не понимал, что подразумеваю даже убийство.

Я люблю Кристину Царёву…

Эти слова я каждый день повторяю мысленно, до сих пор привыкая к своей новой реальности. Но вот она здесь. Стоит в паре десятков метров, о чём-то трещит с отцом, улыбается. Звонкий, переливистый смех подхватывает ветер и швыряет в меня, словно прогретый солнцем дождь. Марширую чисто по инерции, не отводя взгляда от хрупкой девичьей фигурки на фоне почти двухметрового крупного генерала кажущейся совсем крохотной, вызывающей острое желание защитить её, спрятать, укрыть от реалий жестокого мира.

Я люблю Кристину Царёву…

Фурия оборачивается. Точнее, слегка сменяет направление головы, но этого достаточно, чтобы поймать немного скованный взгляд тигриных глаз. Каждый раз, когда вот так идём на контакт, она словно смущена этим. Как шляться в блядских нарядах, привлекая к себе всё внимание, так королева, а от такого лёгкого воздействия щёки розовеют, и Крис уводит глаза в сторону. Я едва не смеюсь, но улыбку спрятать не выходит. Её замечает не только Макеев, но и вышагивающие рядом Иридиев и Гребенский. Даня ещё и мой взгляд, направленный на Царёву, перехватывает. Мог бы попытаться скрыть, что беспрестанно смотрю на неё, или постараться оправдаться, но вместо этого просто игнорирую немые вопросы, продолжая пожирать взглядом своё помешательство в приглушённом жёлтом сарафане с разноцветными цветами. Без каблуков Кристинка мне и до плеча не дотягивает. Но насколько же меня прёт эта разница в росте.

— Напр-раво! Левое плечо вперёд! — раздаётся громкая команда, и я вместе с остальными сменяю направление движения, теряя из поля зрения Фурию.

Послеобеденное время для нас всех становится небольшой передышкой. Плац постепенно пустеет. Каждый может заняться своими делами. В список моих сегодня входит постричься и не свихнуться от желания найти Царёву, затащить её в какой-нибудь тёмный угол и впиться ртом в опиумные губы. Так, по сути, происходит каждый раз, когда она появляется на территории, но чем больше времени проходит с момента встречи, тем нестерпимее становится желание это сделать. Сослуживцы, с которыми водили дружеские отношения, теперь относятся ко мне с подозрением, а иногда и с презрением. Удивляться тут нечему. Они считают, что я регулярно пялюсь на девушку лучшего друга, а для любого нормального мужика — это табу. Чужие половинки всегда под запретом. Но проблема в том, что Кристина, блядь, моя, и я не могу не таращиться на неё. Всерьёз задумываюсь над тем, чтобы перестать разыгрывать этот спектакль. Если и не говорить им, что мы с Царёвой вместе, то хотя бы пусть Паха скажет, что ничего между ними нет. Меня нехило уже так подклинивает вся эта ситуация, над которой я не способен удержать контроль.

Пока Васильев жужжит машинкой для стрижки, интуитивно на себе давление чужого взгляда ощущаю. Меня это пиздец как бесит. Когда сослуживец заканчивает со стрижкой, цепляюсь глазами в морду Геры. Высокий, худощавый, с вытянутым лицом и несуразной походкой. Возможно, именно поэтому многие считают его не совсем умным, а он умело поддерживает этот образ. Я же с некоторых пор сомневаюсь в отсутствии у него логического мышления. Именно Гребень первый спалил, как меня таскает по Царёвой. А ведь это было до той безумной ночи, с которой всё изменилось.

Сунув руки в карманы штанов, сгребаю кулаки, но выдерживаю расслабленную позу, когда прохожу мимо боевого товарища.

— Дикий. — бросает Гребенский.

Притормаживаю, но не останавливаюсь полностью и высекаю резко:

— Чё?

— Уже все заметили ваши с Царёвой переглядки. Как ты можешь называть себя другом Макея и при этом пялиться на его тёлку? — режет, не пряча злости и раздражения.

Я только усмехаюсь и, оставив нападку без ответа, всё так же лениво выхожу в коридор.

Как минимум, никого не должно ебать, что у нас происходит. Но вот заявление, что все уже в теме, нихерово так напрягает. Рано товарищу генералу знать о нас с его дочкой. Если мы всего за неделю так напортачили, то сколько ещё сможем скрываться? Сомневаюсь, что долго. Надо срочно переговорить с Фурией на эту тему. Я-то не против, но она точно будет стоять на своём.

Знаете, как работает закон подлости? Если упала одна костяшка домино, посыплются и остальные.

Не проходит и десяти минут, как меня перехватывает «дух» и сообщает, что Генерал Царёв ждёт меня в своём кабинете.

Не то чтобы я боюсь… Вовсе нет… Просто не думал, что так рано и до него дойдёт. А холодный, липкий пот на спине от вентилятора. Невидимого…

Блядь…

Знать бы заранее, с какой целью он меня вызывает, я бы хоть какой-то план разработал, но пока отталкиваюсь от того, что до него дошли слухи. В любом случае, я готов стоять насмерть, если придётся. Отступать я не имею права.

Чеканным шагом пересекаю плац и поднимаюсь на четвёртый этаж штаба. Уже у двери главнокомандующего перевожу нестабильное дыхание и дробящее рёбра сердце. Несколько раз сжимаю и разжимаю кулаки, успокаивая натянутые нервы. Прикрываю глаза, затягиваюсь кислородом до боли в лёгких и опускаю кулак на дверное полотно. Жду разрешения войти, но вместо этого дверь распахивается, а меня рывком затягивают в комнату и хлопают дверью так, что на столе взлетают бумаги. Не успеваю даже сфокусировать зрение, как ненормальная обнимает за шею и тянется ко мне губами.

Меня настолько перетрухало за последние пять секунд, что не сразу могу собрать всю картину целиком. Генерала нет. Но есть его дочка. Она в прямом смысле висит у меня на шее, притискиваясь каждой клеточкой тела под тонкой тканью платья. Я даже забываю о том, как меня грызло желание её поцеловать. Сминаю ладонями изящные изгибы и давлю вниз, вынуждая Кристину опуститься на пол. Глубоко, очень глубоко вдыхаю и скатываю взгляд на её раскрасневшееся, улыбающееся лицо.

— Ты какого вытворяешь? — хриплю на новом вдохе.

— Я скучаю, Андрюш. — тихонько толкает девушка, продолжая заглядывать мне в глаза с какой-то щенячьей преданностью. — Не могу больше смотреть на тебя с расстояния. Старалась удержаться, но не смогла.

Опускает глаза, ковыряя ногтями липучки на форме. Замечаю, что тонкие пальцы слегка дрожат, как и еле слышный лепет. Поднимаю руки на покатые голые плечи, прикрытые лишь тонкими бретельками бюстгальтера, и медленно веду по рукам, наблюдая, как прозрачная гладкая кожа покрывается миллиардами пупырышек от моих прикосновений. Опускаюсь по кистям, прижимаю свои ладони к её и переплетаю пальцы. Крис поднимает голову, но мимика выражает сомнение, недоверие и будто вину. Уголки маковых губ опущены вниз, а глаза блестят обидой.

— Ты меня чуть до инфаркта не довела, Царёва. — информирую с нажимом.

— Ждёшь, что я стану извиняться? — взвинчивается гарпия в мгновение ока.

— Ты в курсе, что наши гляделки уже половина роты запалила?

Она вдыхает, раздувая грудную клетку, и в таком положении замирает. Медленно, словно с опаской, рвано выпускает воздух.

— Я старалась не выдавать… — не закончив, опять глазами перебегает от моего лица к столу, по стене, вдоль плинтусов и только после этого снизу вверх возвращает его обратно. — Я дурею, Андрей, понимаешь? Каждую ночь приказываю себе не ехать в часть, но не могу удержаться. Хочется хотя бы просто увидеть тебя.

— Манюня. — выдыхаю уже без раздражения и злости. Прёт меня от того, что она старается быть искренней, хоть и вижу, сложно ей это даётся. — Блядь… Я тоже. Но такими темпами скоро не только вся рота знать будет, но и до твоего отца слухи доползут. — она дёргает руками, но я крепче сдавливаю пальцы. Наши ладони соприкасаются плотно. Кажется, что между ними оголённый провод — ток от них к самому сердцу микроимпульсами идёт. — Почему ты так боишься, что он узнает?

Кристина снова делает рывок назад. Перебрасываю наши руки ей за спину и удерживаю на расстоянии вдоха.

— Отпусти, псих. — бурчит недовольно, но вырваться на самом деле даже не пытается.

Усилив нажим, прибиваю крепче, ближе, жёстче. Царёва вжимается плоским животом мне в пах, а мягкой грудью в нижнюю часть грудной клетки. То ли обоюдно выдыхаем от силы столкновения, то ли тихо стонем от такой долгожданной близости, но больше мы не говорим. Даю волю её рукам, своими сгребая щёки. Задираю её голову, пока Фурия не упирается затылком. Между маковых губ скользит блестящий от влаги язычок. Судя по глазам, не дразнит, а просто старается смочить их. У самого не только губы, но и ротовая полость до самого желудка пересыхает. Смотрим друг на друга без преград. Наконец, я поглощаю её визуально, не боясь, что кто-то заметит моё помешательство. Кристина так тяжело дышит, что на каждом вдохе сталкиваемся грудными клетками. Она снова облизывает губы. Задерживаю дыхание и склоняюсь к румяному лицу. Веду языком по плоти вместо неё. Сначала по верхней губе пробегаю, следом по нижней. Прихватываю её губами, втягиваю в рот и посасываю. От неразличимого сладкого привкуса голова идёт кругом. Серое вещество окончательно тает. Ещё немного и из ушей потечёт. Девушка мягко, почти не притрагиваясь, проделывает путь пальцами от кистей по предплечьям, плечам, поцарапывает шею, глухо простанывая мне в рот набор неразборчивых звуков. Скребу зубами пухлую губу, продолжая водить по ней языком. Сминаю талию, перебрасываю руки на поясницу, но желание обладать ей полностью заводит меня ещё дальше. Роняю кисти ниже на упругую подтянутую задницу. Сминаю ягодицы вместе с сарафаном. Не ожидаю сопротивления только потому, что думать не способен. Но… Когда его не следует, всё же удивляюсь. Кристинка так крепко притискивается, словно старается внутрь меня пробраться. Но у меня другие правила. Внутри должен быть я. Хотя бы одной частью тела.

Раздвигаю языком её губы и проталкиваюсь внутрь. Фурия на входе ждёт, сразу касается в ответ. Но выталкивает из своей ротовой и забирается в мою. Я дурею. Вот так просто теряю всю человеческую суть. Похоть гонит по венам отравленный жидкий огонь. Он выжигает их. Заливает нутро. Заполняет член, вжимающийся в пресс девушки. Пока языки сплетаются, руки снова приходят в движение. Я грубее сминаю зад, приподнимая её по своему телу, и позволяю опуститься. Делаю так раза три, а после Фурия сама катается по разрывающемуся стволу, издавая какие-то странные звуки. Что-то среднее между стоном и попискиванием.

Если бы меня не рвало на части от возбуждения и не пьянила близость Царёвой, наверняка заржал бы. Но сейчас способен только дышать и прикладывать все усилия, дабы не думать о том, чтобы выше задрать платье и пробраться, уверен, в уже мокрые трусики.

Сейчас она возбуждённая и пиздец насколько смелая, но что-то мне подсказывает, что тому способствует ряд определяющих факторов.

Мы не наедине. Пусть дверь и закрыта на замок, трахаться здесь я бы в жизни не рискнул, как бы сильно не хотел её.

Второй фактор — на нас есть одежда. Много одежды. В прошлый раз она не разрешила даже снять с неё футболку. А когда всё же решилась, прятала грудь так, словно она куда интимнее того, что Фурия позволила мне уже увидеть до этого.

Третий фактор самый решающий — время. Каждая секунда выгорает, пока мы, как озверевшие, сосёмся. То она властвует в моей ротовой, то я завладеваю уступчивыми губами. Девушка всё так же ёрзает по мне, но мы оба знаем, что долгожданную разрядку её действия принесут только мне. А сейчас это вообще не варик.

Хер пойми, какие высшие силы превращают растёкшийся мозг обратно в желеобразную массу, выполняющую хотя бы одну из важнейших функций, но я торможу это эротическое безумие в тот самый момент, когда семенная жидкость уже покидает яйца.

Сдавливаю бока Царёвой и с силой отталкиваю от себя, при этом продолжая удерживать за талию. Она снова рвётся ко мне, а я не держу. После короткого зрительно контакта, в котором всё становится очевидно, разрешаю Кристине бросится мне на грудь, прижаться ухом туда, где громом гремит сердечная мышца, и обернуть торс руками. Её трясёт. Сильно. Меня же будто из тела выносит — таким слабым оно кажется, что душу в себе удержать не способно. Перекидываю ладони на обнажённые лопатки, теперь уже сам прибивая крепче.

— Не хочу отпускать. — выталкиваю вслух, пусть говорить этого и не собирался.

— Не хочу уходить. — в унисон шепчет Фурия.

Мы цепляемся друг за друга так, словно настанет конец света, если вдруг отпустим. Кладу подбородок на макушку, рваными глотками поглощая кислород. Крис дышит по сотне вдохов-выдохов в минуту.

— Надо, Манюня. — сиплю, скрепя сердце. — Я должен вернуться.

— Я тоже.

И снова не отпускаем. Никто из нас. Просто стоим, прижавшись друг к другу. Облокачиваюсь на стену, а Царёва почти лежит на мне. Я глажу спину, поддев резинку сарафана на спине. Она опять копошится в складках формы. Шумно вздыхает и отстраняется. Раскрасневшись, поднимает на меня туманный взгляд. Её губы размыкаются и смыкаются, но ни единого звука, кроме шумного дыхания, из них не вылетает. Наклоняюсь и мягко касаюсь их своими. Прижимаюсь своим лбом к её и хриплю:

— Ты моя, Фурия. А хочешь знать почему?

— Почему? — отзывается слабым шорохом, отводя взгляд.

Ответ ведь в глазах читает. Неминуемо это.

— Потому что…

Договорить мешает скрежет проворачивающего в замке ключа.