Она - моё табу

Глава 41

Вскрывайся, Фурия

Не знаю, что меня шокирует большое: открытие, что моя изнасилованная год назад девушка оказалась девственницей, или её реакция на брошенное в лицо обвинение.

В четырёх словах я её, по сути, обвинил во лжи, предательстве, манипуляции, лицемерии. Самого от этого на куски разрывает. Больно, пиздец. Я же люблю её. Так сильно люблю, а она играла. Сука, да я же знал, какая она, но верил, что изменилась! Ради меня, блядь, изменилась! Ну что за наивный долбоёб?! Влюбился я, сука! Пизда!

Не успеваю даже переварить всё, как Царёва, забыв о слезах, подрывается, с размаху всекая мне лбом в лоб. Боль расползается вместе со звоном мгновенно. Она отлетает назад, хватается за шишку, но тут же подскакивает и лупает на измазанные кровью член и бёдра. Слёзы градом по щекам. Чисто автоматом растирает ушиб. Собирает пальцем плазму с бедра, всматривается, поднимает на меня испуганные глаза и выталкивает одними губами без звуков:

— Нет… Не может быть… Андрей, не молчи. Скажи что-то. Откуда кровь? Андре-е-ей! — вцепляется пальцами в мои закостеневшие плечи и встряхивает. А я только на чёртову кровь смотреть и могу. Даже о боли от удара забыл. — Не молчи!!! — взвывает Крис отчаянно, почти панически.

С трудом перекатываю взгляд выше, но замираю на трясущемся подбородке, с которого неравномерными потоками стекает соль. На искусанные, окровавленные губы.

Блядь…

Не могу в глаза ей взглянуть. Придушу сразу. Лживая сука.

Подрываюсь на ноги, слетаю с постели и натягиваю штаны, не заморачиваясь с боксерами. Тащу следом футболку. Не сдвигаясь с места, закуриваю. Тяну никотин. Сосредоточенно смотрю на оранжевый тлеющий огонёк.

Всё, пиздец, перегорел.

Этого простить не смогу, как бы не клокотало внутри по ней.

— Ан-н-д-дре-е-ей?.. — заикаясь и давясь слезами, зовёт Царёва.

Не могу, блядь, смотреть на неё.

Зажав зубами сигарету, подхватываю с пола носки и трусы. Выхожу из комнаты, но истерический крик, напоминающий вой раненного зверя, тормозит. До хруста пальцев или дерева, не разбираю, что именно трещит, сжимаю дверной косяк. Опускаю голову вниз и зажмуриваюсь.

Надо думать логически. Не слетать с катушек. Если она и врала об изнасиловании, то понимала, что я ей целку собью. Какая тогда цель? В чём игра? Ладно, поманить, подразнить и обломать. Это понять могу. Но не понимаю той хуйни, что случилась только что. Да и реакции тела… Нельзя притвориться, что у тебя мурашки, нельзя так смотреть. Или можно? Да блядь! Если сейчас уйду, то правду не узнаю никогда. Надо дожать её, но перед этим остыть.

Как бы не разносило от боли, вынуждаю взять себя в руки. Продышавшись, скуриваю ещё одну сигарету. Чётким шагом захожу в спальню. Когда вижу ревущую, свернувшуюся на постели Фурию, прижавшую колени к груди, сердцу не хватает места для нормальной работы. Словно рёбра вокруг него сжимаются, как каменные ловушки из приключенческих фильмов. Больно видеть её. Больно её голос слышать. Но от её плача невыносимо мучительно становится.

Останавливаю поток мыслей влюблённого пацана и, скрипнув зубами, выцеживаю:

— Я иду в душ. У тебя пять минут, чтобы придумать правдоподобное оправдание, иначе, Богом клянусь, Кристина, я тебя задушу.

Она дёргается. Всем телом. Как от удара ногой под дых.

Лежачего не бьют. — проскакивает в голове голосом разума.

Его не бьют. Его добивают. — отзывается тёмная сторона.

Выбираю ту, где меньше боли сулят.

Мне похуй. Мне только что по сердцу дубиной с гвоздями вмазали. Я же не реву. А, сука, подмывает. Дерьмово.

Выдыхаю. Вдыхаю до скрипа лёгких. До надрыва тканей. До остановки сердца. Но, блядь, воздуха не чувствую. Ни табачного дыма, ни вонючих Пахиных духов, ни запаха пиццы. Только её. Лето. И кровь. Девственную кровь Кристины Царёвой.

Блядь.

Прочёсываю пятернёй по волосам. Подмечаю надувшуюся на лбу шишку. Пульсирующую боль в висках и лобной части.

Похуй. Хуйня всё это. Мелочёвка. По сравнению с ревущим адом внутри грудной клетки. Там черти такой адский костёр разводят, что в конце и пепла не останется.

Дверь в ванную не закрываю, прислушиваясь к звукам в квартире. Слышу плач Крис. Закусываю язык. Зубами в кровь рву. На кой хер мне это надо? Спросите чего попроще!

Раздеваюсь. Стягиваю с обмякшего члена презерватив и швыряю на пол. На ладони остаются кровавые разводы.

Вашу ж мать!

«Для меня ты первый в более важных вещах. Эмоционально для меня куда больше значит то, что ты был первым, кто поцеловал меня, кто вызвал такие реакции в моём теле и желания в душе.»

Первый…

Встаю под холодную воду.

«Я люблю тебя, Андрей. Люблю. Давай ещё раз попробуем. Я не поеду в Америку. Не буду больше к тебе приезжать. Обещаю.»

Всё ложь? Всё?!

Вляпался ты, Андрюха. Пиздец как вляпался. Вмазался по уши в стерву, которая тебя разъебала. Молодец, блядь. Вот тебе и серая мышка, которую так хотел. Замахнулся на жар-птицу, теперь сгорай.

От этих мыслей, ясен хуй, легче не становится. Только сильнее накаляет. Ледяные струи, обрушивающиеся с потолка душевой кабины, тоже не спасают. По коже бьют, но бушующее бешенство не гасят.

Вот только больше времени Царёвой давать не собираюсь. Не вытираясь, натягиваю на мокрое тело одежду. Уверенности в походке нет, только гневная решимость. Футболка неприятно липнет к спине. Пальцы… до самой души дрожат. В спальню вхожу с закрытыми глазами. Застываю в проходе. Натянув на лицо презрительную усмешку, расслаблено облокачиваюсь плечом на косяк.

— Души. — слышу тихий шорох. Распахиваю веки, впиваясь в изрезанное слезами лицо сидящей на подоконнике возле распахнутого окна Кристины. Ноги свешены наружу. Плечи опущены вниз и вперёд. Трясутся. Только голова повёрнута на меня. — Души, Андрей. Потому что оправданий у меня нет. Я не знаю… Не понимаю…

Слёзы льются. Рыданий и всхлипов нет.

А я, блядь, шевельнуться боюсь, потому что не представляю, что у неё в голове. Пахина квартира на тринадцатом этаже в отдельно стоящей свечке. Внизу сплошной бетон. Ни одного дерева. Если сиганёт… Если упадёт…

— Хватит мной манипулировать, Кристина. — печатаю жёстко. — Слезь с окна.

Она отворачивается. Слегка качается вперёд. Я тут же бросаюсь к ней.

— Всё равно задушишь… Какая разница? Так хоть не сядешь. — безразлично жмёт плечами. Перекатываюсь через кровать, но трогать её не рискую. — Я люблю тебя. Не врала в этом. Никогда. Только вначале играла. Потом — нет. И про изнасилование тоже… Не врала, Андрей. Оно было. И я понимаю ещё меньше, чем ты. Не знаю, как… Я просто не знаю… — голос садится до шёпота.

— Крис, пожалуйста… — хриплю на самых низких от страха за её жизнь. — Слезь с окна. Манюнь, прошу.

Она вздрагивает. Снова. Каждой клеткой тела.

— Я не хочу терять тебя. Без тебя не хочу, понимаешь?

Зацепившись пальцами за подоконник позади себя, перегибается на улицу. Я подыхаю.

Очередная манипуляция? Или жест отчаяния? Если не врёт? Если любит так сильно, как говорит? Как я люблю?

— Кристина, твою мать, прекрати это! — гаркаю от ужаса, теряя последний контроль.

Она перекидывает ноги обратно. Поворачивается полностью. Смотрит мокрыми глазами в мои и всхлипывает. Зажимает рот ладонью. Беззвучно плачет. Белая мужская футболка измазана внизу кровью.

— Иди ко мне, пожалуйста. — молю, протянув к ней руки. Она не шевелится. Сидит так и ревёт. Сам делаю шаг. А потом ещё и ещё, пока не обхватываю её руками и не стаскиваю с подоконника. Она вся мокрая от дождя и слёз. Ледяная. Трясётся. Прижав с силой к груди, придавливаю ладонью голову и опускаю на макушку подбородок. — Всё-всё… Уже всё.

Царёва заходится навзрыд. На ногах не стоит. Как подкошенная сползает вниз, но я держу. Намертво. Возможно, физическая боль, которую не осмысленно ей причиняю, и сильная, но колотит нас обоих не от этого.

Как представлю, что потерять мог… Даже если это и манипуляция — похуй.

Закапываюсь лицом во влажные волосы. В немой попытке успокоить, дёргаными движениями глажу спину.

— Всё, девочка моя. Успокаивайся. Не плачь. Не плачь, пожалуйста. Я тоже тебя люблю, Крис. И без тебя тоже не хочу.

Не знаю, почему прорываются именно эти признания. Злость ещё бурлит, но где-то на задворках. То, как она рыдает… Нет, так не играют.

— Тише… Девочка моя маленькая… Тише… Не плачь. Я с тобой. С тобой, любимая.

У самого ноги подкашиваются. Закипевший в крови адреналин идёт на убыль. Колошматить начинает сильнее. Хочется вместе с ней выть. Не вою, конечно. Сдерживая эмоции, успокаиваю Фурию. В ротовой не осталось живого места — всё изгрыз. Противный металлический привкус и кровавая слюна заполняют все рецепторы.

Крепче сдавливаю Кристинку, отрываю от пола и усаживаю на кровать. Опускаюсь на колени между её ног и роняю на них голову. Зажмуриваюсь, прокручивая в голове все события, начиная с первой встречи. Тело может обманывать. Жесты, мимика, слова. Но не её глаза. Первый раз настоящую Царёву увидел в машине, когда она так же плакала. А после этого уже понеслось.

«Я вынесу, Манюнь. За двоих выстою. Не надо пополам делить. Всё отдавай. Заберу.»

Не выстоял. Под грузом собственных чувств обрушился и её не прикрыл. Вдвойне больнее сделал. Обещал быть рядом, когда нужен, а в самый неподходящий момент сломался и ушёл. Сорвался. Сорвался на девочку, для которой во всём первым стал. Как сам мечтал ночами. Как она хотела.

Глазные яблоки жжёт. Плотнее смыкаю веки.

Оказывается, можно любить так, чтобы до слёз. До разрыва сердца. Никаких слов не хватит, чтобы исправить ситуацию.

Крепче сдавливаю руки на тонкой спине. Не знаю, кого трясёт сильнее. Тонкие пальцы Кристины касаются волос. Ладонь с дрожью проходит по голове и замирает. Поднимаю на неё замыленный взгляд. Не прошу прощения. Это не спасёт. А что спасёт, понятия не имею. В голове только звенящий ветер гуляет, разбросав все слова.

— Ан-ндрей. — запинаясь, шепчет Фурия.

Ловлю её руку и прибиваю к губам. Как преданный щенок, влажным взглядом смотрю в заплаканные глаза. А сказать так нихера и не могу. Если мне больно, то что сейчас происходит с ней?

— Что? — выталкиваю сквозь болезненный спазм. Она плечами стирает слёзы там, куда дотягивается. Смотрит так затравленно. Будто боится хоть слово сказать. Я тоже боюсь. Но говорю. — Не молчи, Манюня. Говори, кричи, бей меня. Делай что хочешь, только не молчи.

— Т-ты правда первый?

Раньше больно было? Нихуя. Пекло только начинается. Жжёт в груди нестерпимо.

— Лучше бы я им не был. — бросаю зло, но злюсь на себя, не на неё.

Поднимаюсь на ноги и отворачиваюсь. Вытягиваю пачку из кармана. Даже в рот сигаретой попасть не с первого раза получается. Затянувшись, роняю веки.

Не прощай меня, Кристина. Не смотри так, словно ты виновата. Не смотри, прошу. Этого не переживу.

Хочется самому в открытое окно выйти. Решить свой долбоебизм одним шагом. Но так было бы слишком просто. Высовываю голову под дождь, но и это не помогает. Капли — как горючее в пожаре. Закрываю окно на проветривание. Поворачиваюсь и смотрю на Кристину. Она так и сидит. Пальчиками водит по красным полосам на белой ткани.

Блядь, да как это возможно, чтобы после изнасилования она осталась девственницей?

Тушу сигарету в пепельнице и нерешительно возвращаюсь к ней. Падаю на колени. В прямом смысле падаю. Сгребаю в ладонях ледяные пальцы. Оба молчание сохраняем.

Что говорить? Что делать? Как вымаливать прощение? Да, блядь, никак!

— Ты злишься? — шелестит Крис.

Тяжело сглатываю. Отвожу взгляд в сторону.

— На себя. Ты ни в чём не виновата.

— Ты мне веришь? Веришь, что я тебе не врала? Я не понимаю…

— Тсс… — прикладываю палец к её губам. Смотрю в глаза. — Верю, Кристина. Не знаю, как такое может быть.

— Ты первый.

Блядь, перестань повторять это! Перестань, Крис! Первый, блядь! Охуенный же у тебя первый!

— Ударь меня. — хриплю, не отводя от неё глаз.

— Что? — моргает непонимающе.

Слипшиеся мокрые ресницы, как острые лезвия сейчас. Зарезала бы уже.

— Ударь. Накричи. Сделай хоть что-то. Назови мудаком, уродом, тварью. Крис, я такое сделал, что за это нельзя прощать. Тебе больно было, страшно, ты ничего не понимала, а я так… Как гнида поступил. Бросил тебя, наорал… А должен был обнять, успокоить, пожалеть. Просто поговорить. А я на эмоциях ушёл. Злись на меня. Ненавидь, пожалуйста. Только не смотри так.

Она кладёт ладошки на мои щёки, заставляя смотреть на неё. Слегка растягивает губы и шепчет:

— Ты первый.

— Блядь, да перестань это повторять! — рявкаю. Закрываю глаза. Рвано вздыхаю. — Я вообще никаким быть не заслуживаю. — выпаливаю уже спокойнее. Никаким, Кристина. — выплёскиваю горечь отчаяния. — Ты плакала, а я угрожал.

Она толкает меня назад. Сползает ко мне на пол и просит еле слышно:

— Обними меня. Обними, пожалуйста. Скажи другое. Скажи важное.

Шевелиться не могу. Молчу. От чувства вины сдохнуть охота. Фурия сама оборачивает плечи. Только сейчас чувствую боль от разодранной ногтями спины и плеч. Многое сказать хочется, но не в словах спасение.

Обнимаю за талию. Притягиваю к себе. Притискиваю губы ко лбу и замираю. Заржавевшая мышца в груди медленно начинает раскачиваться. Не хотелось бы, чтобы запускалась. Сам себя своим поступком убил. А Кристина, дурочка наивная, воскрешает зачем-то.

«Я не хочу терять тебя. Без тебя не хочу, понимаешь?»

Понимаю. Блядь, как же сильно понимаю.

— Я ненавижу тебя. — шелестит еле слышно.

— Я себя тоже ненавижу. — отзываюсь убито.

Как же хочется, чтобы она сейчас была той сукой, которую показывала в первые недели знакомства. Не вот этой нежной разбитой девочкой, а злобной мегерой. Чтобы визжала и скандалила. А она — нет. Хрупкая и ранимая, слабая, уязвимая. Ласковая такая. У самой слёзы из глаз, а она меня гладит, успокоить пытается. Желание оттолкнуть её и уйти зашкаливает. Не заслуживаю я её. Но не ухожу. Оставить не могу. Сильнее сдавливаю девушку. Она в ответ тоже крепче обнимает. Прячет лицо на шее. Слёзы чувствую. Дрожь её болезненную. Скрываемую панику. Лучше, чем себя, её чувствую и не понимаю, как мог хоть на секунду поверить в то, что все её действия были игрой. И меня прорывает. Качнувшись к ней, трусь мордой о плечо, позволяя накопившейся соли выйти.

— Я люблю тебя, Кристина. Так сильно люблю, что жизни без тебя не вижу. И никогда не прощу себе, что так поступил с тобой. Обещал всем стать, защищать, а в итоге похлеще насильника растоптал. Лишил девственности, а потом оскорбил, обидел… Как ты можешь сейчас всё это говорить? Как вообще прикасаешься?

— Ты не ранил. Ты исцелил. Если даже я не понимаю, то куда тебе… — её слова хлещут розгами по внутренностям. Сцепив зубы, разве что не всхлипываю. До хруста Кристинку прижимаю. — Только не отталкивай меня. Не бросай, Андрюша.

— Тогда ты брось. Оттолкни. Прогони, Кристина.

— Не дождёшься. — коротко хохотнув, хватает голову и старается от своего плеча оторвать, а я не могу ей свою слабость показать. — Посмотри на меня, Андрей. Скажи мне в глаза, что любишь. Скажи, что всё хорошо.

Как может быть хорошо? Люблю, конечно. Но нихуя не хорошо.

Как могу, стираю слёзы о футболку и смотрю в тигриные глаза. Едва увидев её меня, они по новой жидкостью наполняются.

— Только ты не плачь, любимый мой. — бомбит осипшим шёпотом. Рёбрами ладоней рваными движениями стирает дорожки. — Я за двоих выплакала. А ты у меня сильный. Очень-очень сильный. Моя стена и опора.

Она улыбается.

Как можно улыбаться?

— Какая из меня, блядь, опора? — сиплю, отвернув голову и утирая слёзы. — Разве что дряхлая. Ты лучшего заслуживаешь, Кристина. Самого лучшего. И это, как оказалось, не я. Обещал, что плакать только от счастья будешь, а сам… — голос глохнет.

— Моя опора, идиот. — невесело смеётся Фурия. — Что бы ни случилось, с тобой лучше, чем без тебя.

— Кристина. — выдыхаю и закусываю уголок губы. Как ей сказать? Кладу ладонь на её щёку. Ласково провожу большим пальцем. — Не прощай меня.

— Не прощу. Даже не мечтай. Всю жизнь помнить буду, как ты забрал мою девственность и сбежал.

Губы сами растягиваются в подобии улыбки.

— Это не смешно.

Весёлость сползает с её лица.

— Совсем. Но я могу понять, почему ты это сделал. Но я не врала тебе. Даже в самом начале, когда ту игру затеяла. Только потому, что тянуло к тебе. А потом уже всё. Влюбилась. Просто не сразу поняла это. Но ты сам учил меня сначала говорить, а потом уже делать выводы.

— И сам же сделал наоборот. — хмыкаю задушено. Тонкие пальцы, слегка вогнав ногти в виски, поворачивают мою голову. Подчиняюсь. Смотрю в глаза. — Болит? — трогаю пальцами основание бедра.

Крис краснеет и подворачивает губы. Носом тянет воздух.

— Немного. Но не так, как было тогда. — напрягаюсь. Каждая мышца и жила в теле, как натянутый канат. — Совсем по-другому. Боль другая. Тогда казалось… Даже не знаю, как описать. Сегодня с тобой… Будто проткнули чем-то. Мгновенная острая боль, а потом на спад. А тогда… Не было такого. Казалось, что он растёр всё, но совсем не так.

— Савельский? — выталкиваю глухо. Царёва опускает глаза и толкает губами воздух. Понимаю, что это «да». — Расскажи всё. Хватит уже секретов. — встаю и поднимаю любимую на руки. Укладываюсь вместе с ней на кровать. Прибиваюсь спиной к изголовью и крепко прижимаю к себе драгоценную девочку. — Расскажи, Манюня.

— Я хочу защитить тебя. И папу. Пойми, Андрей.

— Что у этого пидора на тебя? — высекаю тихо, но беспрекословно.

— Не на меня. На папу. Грязь. Много грязи. Он по головам к посту и званию шёл. Если бы пошла тогда в больницу, они бы сами написали заявление в полицию, и папе настал бы конец. А у меня, кроме него, никого нет.

Не представляю, как она смогла это пережить. В маленькой хрупкой девушке столько силы, сколько не то, что во мне, в сильных, взрослых, умудрённых опытом мужиках нет.

— Рассказывай.

— Пообещай, что ничего не станешь делать. — подрывается лицом ко мне, с мольбой заглядывая в глаза. — Если он поймёт, что я кому-то рассказала, то всю мою семью раздавит. Умоляю, Андрюша, пообещай.

— Обещаю. — чистая ложь.

Я убью его. Теперь уже точно знаю. За то, что он сделал тогда. За то, что сегодня сделал я. За то, что Кристине приходится жить с таким грузом.

Фурия опускается обратно. Прижимается ухом и какое-то время просто слушает, какую неровную линию выдаёт моё сердце. Загребает кислород и начинает рассказ, который наживую рвёт на части.

— Мне было семнадцать, когда мы решили пожениться. На самом деле мы много лет знакомы. Он старше на шесть лет. Он казался мне взрослым, красивым, далёким, недоступным. В очередной визит к нам мы начали общаться. Я тогда уже стала более взрослой, раскованной. Он смотрел, а я стеснялась. Только с ним так было. — ревность глушит её слова. Закрываю глаза и яростно дышу. — Я влюбилась в него.

— Блядь. — высекаю неконтролируемо.

— Не бесись. — тихо просит Крис, коснувшись губами шеи. — Только когда встретила тебя, поняла, что такое любить по-настоящему. А тогда была обычная детская влюблённость. Отрицать глупо. — пожимает плечами. Целует в подбородок. Я крепче обнимаю. — Тебя люблю. По-взрослому. Так, как быть не должно. Тогда думала так о нём, но не с чем сравнивать было. Мы после той встречи много общались в сети, по телефону, по видео. Он в любви признавался. Предлагал пожениться. Я на седьмом небе была. Но меня быстро оттуда спустили. Шмякнули так, что долго оклиматься не могла. Он приехал с отцом на моё восемнадцатилетие. Галантный, красивый, с безупречными манерами. Начал только в ФСБ служить. На него все мои подруги смотрели, а он только мой был. Ну, я так думала. — хмыкает грустно. — Через несколько дней объявили о намерении пожениться. Наши папы так радовались. Я летала. Упала. — пауза. — Разбилась. — длинная пауза. Раздробленный вздох. — Мы тогда долго праздновали. Уже далеко за полночь было. Мы сидели за столом, а я постоянно его взгляд чувствовала. И он уже не казался мне тёплым. А каким-то холодным, властным, тяжёлым. Решила, что просто устала. Пошла спать. Саша вызвался проводить до номера. Папа на моё совершеннолетие устроил настоящий праздник. Арендовал добрую половину гостиницы на заливе на целую неделю. Все мои подружки там были. Саша… — запинается. Шумно сглатывает. Чувствую её слёзы на груди. Как кислота жжёт. Ласково перебираю её волосы. — Он как-то резко схватил меня за локоть. Толкнул в стену. Я сильно ударилась, а он целоваться полез. Я испугалась. Ударила его, оттолкнула и убежала. Всю ночь себя винила и до рассвета к нему пошла извиниться. А он там с моей подругой. Боже, я не хочу рассказывать, что дальше было. — всхлипывает болезненно, царапая мои плечи. Целую влажный висок. Не настаиваю. Кристина сама продолжает немного позже. — Только кричать начала, а он ударил.

Подскочив, рассекает воздух тыльной стороной ладони. Прикладывает к щеке, словно и сейчас больно. Убираю её руку и накрываю своей. Ласково касаюсь ртом дрожащих губ.

— Не говори, если не хочешь. — прошу негромко. И не хочу, чтобы она вспоминала, и самому слышать мучительно. Но ей надо кому-то рассказать. — Решай сама, Крис. Или всё, или ничего.

— Скажи, что любишь. — требовательно шепчет.

— Я очень сильно тебя люблю.

— Мы же справимся?

— Вместе — да. Я с тобой.

Она падает обратно. Зажмуривается.

— Он так тихо говорил, но от этого ещё страшнее было. Угрожал, что если отменю помолвку, которую наши отцы решили не откладывать надолго, то он меня с лица земли сотрёт. Ленка Миговская сидела на кровати и улыбалась. Думала, что растоптала меня. А нет. Я отомстила ей, раз Саше не могла. Старалась делать вид, что всё хорошо, но папа приласкал и не выдержала. Всё рассказала, выплакалась. Он сам помолвку отменил. Той же ночью Саша пришёл в мой номер. Я как раз собирала вещи. Мы решили уехать раньше. Он подготовился. Доказательства принёс. Я всё равно старалась отбиться, но он сильнее. Пока он… — поджимает губы, а слёзы всё текут. — Пока делал это, я просто в потолок смотрела и плакала беззвучно. Он кончил. Слез с меня. Снял презерватив. Опять пригрозил, что если кому-то расскажу, то посадит папу, а я останусь одна. И он меня тогда своим друзьям отдаст. Он ушёл, а я всё так же лежала и смотрела в потолок. Грязная, измучанная. Не отмыться было. На лице слёзы высохли, а душа кровавыми рыдала. Я даже не видела, была ли кровь. Всё тело болело. Несколько часов так пролежала. Потом в душ пошла. А когда вышла оттуда, уже другим человеком была. Тем, которого ты и узнал. Озлобленным, жестоким, холодным. Думала, что живого ничего не осталось. Только страх перед Сашей. Вскоре сбежала в Америку. Знала, что если не сделаю этого, он не отпустит. Продолжит делать это снова и снова, и снова, и снова…

— Всё… Всё… Тише… Он больше никогда тебя не обидит. — сменяя позицию, укладываю умывающуюся слезами и давящуюся рыданиями Кристинку на постель и прижимаю к груди. — Теперь я буду защищать тебя. Этот пидор и пальцем тебя не коснётся.

— Только не рассказывай никому. Никому… — ревёт Фурия, хватаясь за футболку.

— Не скажу.

Всё равно никто не поможет так, чтобы выйти без потерь. Чтобы убить, мне союзники не нужны. А я убью. Теперь уже наверняка.