Она - моё табу

Глава 34

Я просто не знаю, какими словами описать…

— Крис… Кристинка… Фурия моя… — постоянно хрипло шепчет Андрей между сотнями поцелуев.

Я не отвечаю. Нет тех слов, что передадут бурю, развернувшуюся в моей душе. Меня раздирает между желаниями рассказать ему всю правду и спрятать её настолько глубоко, что никто никогда не докопается. Но у меня есть серьёзная проблема: Андрюша замечает мельчайшие перемены в моём поведении, малейшие колебания состояния и психики. Ни папу, ни Пашку, ни тётю Лизу, ни дядю Вову давно уже не пронимают мои перепады настроения, но Дикий сразу же подметил, что я изменилась. Для остальных это не ново, я уже давно перестала быть милой девочкой для них. Но рядом с Андреем возвращаюсь к базовым настройкам. Откат системы до событий, ставших решающими в моей жизни. Я не хотела спорить с ним по любому поводу и доставлять неприятности, но только видя его, чувствовала себя в относительной безопасности. Знала, что защитит, даже если придётся перед всем миром открыться.

Для меня, в принципе, сложно вскрывать перед кем-то душу, а Андрюше уже большую часть тяжёлого груза вывалила. И про изнасилование рассказала, и про маму… Больше просто нельзя. Он и так считает меня неадекватной, а если признаюсь, почему вдруг взбесилась, совсем покоя не даст. Не то чтобы у меня был этот покой… Совсем нет. И подавно. Но хоть какое-то подобие спокойствия я всё же сохраню. Самое главное, что он рядом. Обнимает. Греет своим испепеляющим жаром. Целует с той невообразимой нежностью, которую в своих розовых мечтах лелеют глупые девочки в шифоновых платьях. Никакой пошлости и страсти в данный момент. Ласка и забота, так необходимые потрёпанному сердцу. Принимаю без слов и с удовольствием. Взамен всё отдать готова. Нерастраченную любовь без сомнений дарю этому мужчине.

Слегка отклоняюсь назад, расплетая наши неумолимые губы, и утопаю в чёрной бездне любимых глаз. Поднимаю руки к его лицу, ощущая, как ладони царапает лёгкая щетина. Медленно вожу по его щекам, скулам, вискам, носу пальцами, тактильно изучая каждую жестковатую черту сейчас расслабленного, улыбающегося лица. Мамочки, кто бы знал, как я таю от этой улыбки, как обожаю её. Готова левую руку отдать на отсечение, лишь бы он всегда улыбался. Больше никогда не хочу быть причиной его тоски и злости. Хочется стать для него таким же светом, каким он озаряет темноту, поселившуюся в душе. Веду пальцами по тонким, но мягким, чувственным губам и сама начинаю улыбаться. Меня уже ни капельки не смущает твёрдый бугор, вдавливающийся в самую интимную часть моего тела. Кажется естественным и даже правильным. Рядом с ним чувствую себя спокойной, воздушной, без тягот проблем, которых в моей жизни слишком много.

— Люблю твою улыбку. — шепчу, не переставая водить пальцами по его губам.

Дикий подаётся торсом вперёд, носом к носу и ещё шире рот растягивает. Господи, да он способен Северный полюс растопить!

— А бесить меня любишь? — сипит, давя ладонями на лопатки и мешая увеличить расстояние, а заодно и избежать ответа.

— Немного. — признаюсь несколько смущённо — таким взглядом он на меня смотрит. Вся кожа пылает и краснеет. Кажется, что глазами уже имеет на этом самом байке. — Но только не слишком сильно. — добавляю поспешно, как только замечаю морщинки на нахмуренном лбу. — Но больше не буду. Честное слово. Лучше смейся, чем ругайся.

И он смеётся. Откинувшись назад, прорезает ночную закостенелую тишину громким грудным смехом. И так легко на сердце и душе становится, что не могу не ответить ему тем же. Хохочу, пока на глазах не проступают слёзы. Я их больше не стыжусь. В эту секунду выходят сковывающие на протяжении четырёх дней напряжение и страх. Сама не замечаю, в какой момент смех перерастает во всхлип, а влага, переполнив глазницы, не удерживается в них и скатывается по щекам. Тело охватывает дрожь, перестающая в настоящий истерический колотун.

Не знаю, как это пережить. Просто не представляю! Сначала это, потом Андрей практически разорвал отношения из-за моего неадекватного поведения. А сейчас я и вовсе смахиваю на шизофреничку, которая то смеётся, то плачет без причины и повода. И не выходит успокоиться. Заливаюсь бесконечными потоками слёз, регулярно всхлипываю, трясусь, тискаю в пальцах ткань армейской футболки и давлюсь рыданиями.

Мужчина не старается выяснить причину или что-то сказать. Крепко обнимает, ласково гладит, сдержанно и обрывисто шепчет какие-то слова. Ткнувшись носом в шею, не могу даже его запахом успокоиться. Нос закладывает, а в ушах протяжно пищит навязчивый гул.

— Расскажи, Кристина. — просит обманчиво мягко. Шмыгнув носом, утираю его рукавом джинсовой куртки. Смазанный влагой силуэт расплывается по контуру, теряя чёткость очертания. Несколько раз быстро моргаю, вытираю глаза и, замерев, смотрю в чёрные провалы. Там решимость. Там сила. Там сталь. Я же сейчас размягчённый пластилин. Нет сил противиться мощи рук, железу взгляда и непримиримости голоса. Но я пытаюсь. Втянув губы внутрь, прикусываю их. — Рассказывай. — продавливает жёстче и злее.

Не могу сейчас в глаза ему смотреть. Резким движением головы обрываю зрительную коммуникацию, но сама толкаюсь к нему, ощущая на широкой горячей шее мокроту и соль, которую сама там и оставила.

Я не должна молчать. Знаю, что не должна, но говорить нереально трудно. Вот только моё молчание не поможет нам построить нормальные, крепкие отношения. Глубоко, но рвано вдыхаю. Опустив мокрые ресницы на щёки, судорожно хриплю:

— Я приезжала к тебе вопреки запретам, потому что чувствовала себя в безопасности. Знала, что если придётся, ты обнимешь, несмотря ни на что. — приглушённо выдаю часть правды.

Просто-напросто не могу рассказать больше, пока он не задаст прямой вопрос. Это Андрей и делает. Не вынуждая смотреть в его серьёзное лицо, всё же слегка отталкивает, изучая мои глаза, мимику, дёрганые движения рук и разорванное на частички дыхание.

— Чего ты боишься? Что тебя так напугало? Кто, Кристина? — нажимает всё сильнее, грубее продавливая интонациями моё слабое сопротивление. — Говори. Всё.

— Обними крепче. — выталкиваю невнятно, но он понимает. Добавляет физического давления на кажущееся стеклянным тело. Прочёсывает пальцами спутавшиеся от поездки на мотоцикле волосы и ждёт, пока решусь. А я, как заворожённая, слушаю сильные, но сбивчивые удары его сердца и ловлю частоту утяжелённого дыхания. Но всего через какие-то миллисекунды меня прорывает, словно устаревшую, изношенную, переполненную плотину. Не могу больше удерживать в себе. Нет сил и ресурсов. Места тоже давно не осталось. Всё забито.

— Я столкнулась с… ним. — уточнения не нужны.

Судорожное сжатие кулаков на спине причиняет физическую боль, ведь Андрей сжимает в них мои волосы. Коротко пискнув, дёргаю головой, и хватка ослабевает.

— Кто он? — цедит агрессивно, не скрывая ярости.

— Не спрашивай. — выпаливаю еле слышно, но набираюсь решимости и увереннее повторяю: — Не спрашивай меня, Андрей. Ты обещал никогда не задавать вопросов на эту тему.

— Скажи. — всё так же сквозь сжатые до скрежета челюсти.

Качаю головой и выбираюсь из его рук.

— Не могу.

— Почему, блядь?! — рявкает, вскакивая с мотоцикла. Остервенело взрывает пятками берцев улежавшуюся годами землю. Закуривает. В темноте вспыхивает красный огонёк и разгорается ярче, когда Дикий затягивается. Гневно выдыхает и устремляет на меня подавляющий взгляд искажённых злым безумием глаз. — Какого хрена ты защищаешь пидара, мать твою, тебя изнасиловавшего?! Что, блядь, не так с тобой?! — быстро хватает меня за плечи и встряхивает, как пластмассовый манекен. — Зачем ты это делаешь?!

Его бешенство даёт мне необходимые на сопротивление силы. Я подзаряжаюсь от его злости. Сжимаю кулаки и рычу, не замечая катящихся к подбородку слёз:

— Думаешь, мне это нравится?! Думаешь, я хочу ходить и шарахаться?! Думаешь, я бы молча стерпела насилие, если бы у меня был выбор?! Нет, Андрей! Выбора нет! — ору, застыв напротив него, словно камень. Пошевелиться не могу, все запасы сил на крики и признания трачу. Но и Дикий не шевелится. Не моргая, смотрит на меня, как на ополоумевшую. Даже сигарета медленно тлеет, зажатая зубами. — Если бы я могла рассказать!.. Если бы у меня была возможность отомстить любым способом, законным или нет!.. Я бы это сделала! Но я не могу, потому чтоон, — ненамеренно упор на местоимение делаю, а перед размазанным взглядом холодные серые глаза и едкая улыбка победителя, — намертво меня за глотку держит! — стремительно вскидываю руку и сдавливаю своё горло, перекрывая поток кислорода. Только когда нехватка воздуха даёт о себе знать тёмными вспышками, бессильно роняю кисть вниз. Нет больше ресурсов, поэтому хрипло и сорвано шуршу: — Я ищу у тебя защиты и понимания, а не давления. Его мне в жизни хватает. Если ты не можешь смириться с таким раскладом, то ты прав — ничего у нас не получится. Лучше сразу выкорчевать, пока намертво не впилось.

Собственный голос кажется чужим. Пустым, убитым, скрипучим, без грамма эмоций или оттенка жизни. Передёргиваю плечами, обхватываю их руками и заторможенным шагом прохожу мимо застывшего Андрея. Кажется, что совсем ничего внутри не осталось. Одна вспышка. Яркое пламя. Остывший пепел. Как сигарета. Меня выкурили и бросили под ноги. Безучастно ко всему окружающему таращусь в летнюю ночь. И нихрена не чувствую. Ни холода, ни тепла, ни ветра, ни боли, ни облегчения. Вообще ничего нет. Какая-то неестественная безликость, застопорившаяся в закупоренном сердце, вывернутой душе и поруганном когда-то теле. Слова исчерпали себя, как и сердцебиение. Создаётся впечатление, что все системные работы организма затормозили, медленно, но неизбежно останавливаясь. Нет в этой девушке жизни. Сама вышвырнула. Зачем она нужна, если смысл потерян?

Когда мощные, но не менее ледяные, чем мои собственные, руки оборачивают плечи, даже не реагирую. Всё неестественным кажется, будто в плохом сне. Вразрез с холодом, исходящим от слегка подрагивающих пальцев, остальное увитое мышцами тело обволакивает теплом и подавляющей силой. Сердечная мышца с неформальной одурью вышибает в моей спине дыру. Словно хочет своим яростным напором запустить мой собственный, заржавевший от невыплаканных за годы слёз орган. За двоих этот стук энергию вырабатывает. Раскачивает знатно. Не позволяет оставаться равнодушной. Всколыхивает что-то на самом дне бездонной ямы, поднимает вверх, не давая навсегда провалиться в беспросветную пучину самокопания, сожалений и одиночества.

— Никогда. — выжигает на сердце клеймо жарким заверением. — Не оставлю тебя, Крис. Не отпущу. Готов с такой быть. С другой… С любой… Какой будешь, такую и приму. Главное, оставайся собой, не пытайся играть со мной. Не ври. Никогда не ври мне, Кристина, и не скрывай. Пусть прошлое останется в прошлом. Как будешь готова открыться, просто знай, что я готов выслушать, поддержать, укрыть от всего на свете. Я стану твоей стеной и крепостью. Подушкой и одеялом. Опорой и спасением. Буду за тебя драться. Буду за тебя убивать. Если придётся, то я дышать за тебя буду. — жарко втолковывает Андрюша мне куда-то в висок.

И он уже это делает. Пламенем своих чувств заставляет остолбеневшее сердечко сделать первый, неловкий, будто робкий, опасливый удар. А следом во всю силу заколотиться, разгоняя по пересохшим венам… Не кровь, нет. Всепоглощающую любовь. Я больше не боюсь потерять себя в нём. Я стремлюсь с ним слиться. Взять то, чего не хватает. Добровольно отдать чего с излишком. Даже безвозмездно подарить ему всё, что имею. И физически, и морально, и душевно, и эмоционально. Абсолютно всё. Я готова раствориться в нём.

Теперь, когда вскрыто почти всё, впервые за долгое время на душе тепло и спокойно. Такая лёгкость окутывает тело и сознание, что, кажется, ещё немного и оторвусь от земли, взлечу в облака, буду парить там, словно птица. Конечно же, упаду. Но бесстрашно сложу крылья, зная, что Андрей будет ждать внизу и поймает.

Поднимаю руки и оборачиваю непослушными пальцами его предплечья. Дрожь сходит по его прочному телу волной. Накрывает меня полотнищем из мурашек. Приникаю спиной к горячей, ходящей ходуном груди. Откидываю голову ему под подбородок. Глазами брожу по ночному пейзажу, залитому мистическим, будто жидкое серебро, лунным светом. Всего на какие-то наносекунды опускаю веки, вдыхаю полной грудью эту ночь, пронизанную лесом и металлом. Пропитанную запахом моей любви и моего безумия.

— Я люблю тебя. — шепчу не то чтобы неуверенно, просто очень тихо.

После оглушающих криков каждый шорох кажется слишком громким. Мужские руки сжимают плотнее. Рваный выдох сжигает кожу на щеке. Раздутая на вдохе грудь выбивает из лёгких дыхание. Настойчивые, но сейчас такие ласковые губы скользят от виска по щеке, пока не касаются края моего рта. Поворачиваю голову им навстречу, сплетая глазами неразрывную связь.

— Я люблю тебя, Кристина Царёва.

Казалось бы, говорил уже что-то подобное. С тем же суровым выражением лица. Тем же серьёзным тоном. Только в этот раз весь наледеневший годами слой разом тает. Всего три слова, и ледяная пустыня обращается в жаркий, тропический, расцветающий буйством ярких красок экватор. Я плыву по течению прозрачной реки. И только одна темнота не даёт полного покоя. Та, что мечется в глубине обсидиановых провалов. Она задевает невидимые нити души, тонкие струны беспокойных нервов. Трогает внутри меня что-то доселе неизвестное.

Но глубже заглянув в чёрные глаза, нахожу там ответ. Доверие. Полное, беспрекословное, ранее невообразимое для меня доверие.

В его спокойствии слишком много сдержанности. В моём внешнем безразличии попытка спрятать ранимое сердце. Больше нет. Бесстрашно вкладываю в его раскрытые ладони. Андрей бережно прижимает к себе и без слов даёт клятву хранить.

Надолго замираем в безмолвии, устремив взгляды за горизонт, туда, где растворяется в предрассветной дымке синяя лента залива. Даже не двигаемся. Едва дышим. Оба справляемся с последствиями эмоциональной бомбёжки. Только когда понимаем, что можем мыслить трезво и взвешенно и говорить без лишних эмоций, наконец, прерываем молчание.

Шумно вздохнув, вжимаюсь затылком в плечо мужчины и задираю на него лицо, ловя ускользающий взгляд.

— Ты можешь больше никогда не спрашивать о том, кто это сделал? — выдыхаю глухо, но ровно.

Лицо Андрея мрачнеет. Лоб прорезает глубокая складка. Брови сталкиваются на переносице. Губы недовольно поджимаются. Он тоже тяжело вздыхает, словно на его груди лежит камень. Мне хочется заскулить, ведь он там из-за меня. Сбросила со своей души на его. Хочу вернуть его себе. Привыкла уже к нему. Срослась.

— Пожалуйста, Андрей. — лепечу расстроенно. — Скинь мой груз.

Он так внезапно перебрасывает руки и прокручивает меня лицом к себе, что ноги заплетаются, но сильные руки удерживают от неминуемого падения. Он вслепую, неотрывно глядя в лицо, нащупывает между нами мою кисть и прикладывает по центру своей грудной клетки.

— Я вынесу, Манюнь. За двоих выстою. Не надо пополам делить. Всё отдавай. Заберу.

— Что останется мне? — толкаю, лаская взглядом напряжённое лицо.

— Я.

И я решаюсь. Понимаю, что не осталось никаких страхов. Что бы ни случилось завтра, даже если земля обрушится, у меня будет он.

Встаю на цыпочки, плавно скользнув грудью по стали мышц. Обнимаю за шею и прижимаюсь к губам, предварительно оставив на них сорванный хрипом выдох. Каждым миллиметром стараюсь притиснуться, проникнуть в его сильное, не знающее слабостей тело. Пальцами вывожу узоры на затылке, прикрытом коротким армейским ёжиком жёстких волос. Настойчиво раздвигаю сомкнутые губы языком и ныряю в жар его ротовой. Смелею до невозможности, вдавливаясь заполненным порхающими бабочками животом в твердокаменный мужской половой орган. Дрожь волнами идёт по телу. Доходя до кончиков пальцев на ногах, врезается в землю и с утроенной силой проносится обратно. По коже бродят мурашки. По привычке ищу те же реакции у Андрюши. Конечно же, нахожу. Его руки невесомо перемещаются по спине и ягодицам. Не запрещаю. Прикрыв глаза, наслаждаюсь чувственным романтизмом страстного поцелуя. Языки сплетаются. Руки жаждут того же. Одной удерживаюсь в вертикальном положении, а второй сползаю по его плечу, бицепсу, предплечью, запястью, ладони. Пока не прикладываю к ней свою, и наши пальцы не смыкаются в замок. Немного приспускаюсь, дабы глотнуть воздуха, но следом за ним лёгкие заполняет терпкий запах, а во рту только яркий, насыщенный вкус моего мужчины.

— Андрей, — хриплю, надавив ладонями на грудную клетку, — поехали на квартиру.

Пусть и безбожно краснею, но глаз не отвожу. Хочу, чтобы он видел моё сексуальное влечение к нему.

— Зачем? — выдыхает с надрывом, давя на поясницу, не давая оторваться от его паха.

Укрываю ладонями его лицо и решительно шепчу в губы:

— Я хочу, чтобы ты стал моим мужчиной. Единственным. И по-настоящему первым.

— Твою ж мать, Фурия…