Слова

Глава 81

Феникс

Вчера был тяжелый день.

Леннон осталась в постели и большую часть времени проплакала в моих объятиях.

Она боится, что боль никогда не уйдет, и я сказал ей холодную, суровую правду.

Боль не отступит. Потому что тоска по отцу никуда не денется.

Но она не будет всегда ощущаться так остро, как сейчас. Леннон просто нужно позволить себе начать исцеляться.

К счастью, кажется, я придумал кое-что, что могло бы в этом помочь.

Я размышляю над тем, стоит ли мне говорить об этом сегодня, когда смотрю на ее сторону кровати… и замечаю, что ее там нет.

– Леннон?

В ответ тишина.

Опасаясь худшего, я обыскиваю все комнаты, прежде чем спуститься вниз.

Мышцы в моей груди напрягаются от облегчения – и удивления, – когда я обнаруживаю свою жену на кухне, попивающую кофе и насыпающую хлопья в миску.

Я целую ее в макушку, направляясь к холодильнику.

– Привет.

Она улыбается мне.

– Привет.

Леннон идет к кухонному столу, но потом разворачивается и направляется в гостиную.

Мне хочется избавиться от этого гребаного стола, потому что знаю, что каждый раз, когда Леннон видит его, она не может не думать об отце.

Однако она еще не достигла нужной стадии.

Но у нее снова появился аппетит, и она ест, так что это определенно прогресс.

Приготовив себе кашу, я присоединяюсь к ней на диване в гостиной.

Я вижу, как Леннон погрузилась в свои мысли, потому что она хмурится, сведя брови вместе.

– Что происходит в твоей головке?

Она тщательно пережевывает и глотает, прежде чем ответить.

– Что, если я забуду его голос?

– Не забудешь. – Когда она начинает протестовать, я говорю: – Мы живем в цифровую эпоху. Есть голосовая почта и видео. Все это можно сохранить, и ты будешь прослушивать записи, когда захочешь.

Она заметно расслабляется… а потом бледнеет.

– А что, если у меня будет деменция, как у моего отца, и я забуду его?

Поставив миску на журнальный столик, я провожу большим пальцем по ее груди в области сердца.

– Он всегда будет там.

Леннон съедает еще одну ложку хлопьев.

– Ненавижу, что его нет рядом.

– Знаю.

Но со временем станет легче.

Притянув Леннон в объятия, я целую ее в висок.

– Ты доверяешь мне?

Замешательство затуманивает ее взгляд, и она наклоняет голову, чтобы взглянуть на меня.

– Да. – Она продолжает смотреть на меня. – Почему спрашиваешь?

Потому что знаю, что поможет ей пройти через это.

Поднявшись на ноги, я беру ее за руку.

– Пойдем со мной.

Несмотря на сомнения, она следует за мной вверх по лестнице.

Однако, когда мы доходим до двери в спальню ее отца, она качает головой и упирается.

– Я не могу туда войти.

Леннон терпеть не может, когда я подталкиваю ее к чему-то, и я все понимаю, ведь чувствую то же самое, когда она проделывает это же со мной. Это чертовски раздражает, и мое первое желание – закрыться ото всех.

Но мы продолжаем заниматься этим, потому что понимаем друг друга… лучше, чем кто-либо.

Для Леннон музыка – терапия, но она засунула ее в коробку, которую не позволяет себе открыть.

Она не разрешает себе творить… но в этом ее сущность.

Музыка придает ей цельность.

Я забрал это у нее, но сделаю все, чтобы вернуть.

В том числе откажусь от музыки. Потому что не смогу быть цельным, пока Леннон снова не станет такой же.

Когда она ломается… ломаюсь и я.

Даже если сам несу за это ответственность.

Повернув ручку, я открываю дверь.

– Доверься мне.

Люди любят ее песню не потому, что ее спел я. Вовсе нет. Они чувствуют ее.

Потому что отождествляют себя с ее болью.

Потому что Леннон вложила все до последней капли в свое творчество.

Потому что ее слова – ее музыка – ее искусство спасло их.

Пришло время, чтобы оно вновь спасло саму Леннон.

Ее взгляд находит пианино, и ее карие, широко распахнутые глаза становятся еще больше, когда она замечает еще один предмет.

Пока Леннон вчера спала, я порылся в шкафу и нашел старый дневник, засунутый в какую-то коробку в дальнем углу.

– Я его не читал.

Однако мне безумно хотелось. Но я не отважился. Не потому, что не мог, а потому, что он принадлежит ей. И только Леннон решает, с кем делиться своим творчеством. Не я.

Повернувшись, я касаюсь ее щеки.

– Знаю, что упрямство досталось тебе от отца, но ты также унаследовала его силу.

Она тяжело сглатывает.

– В последнее время я не чувствую себя такой уж сильной.

Но она сильная. Самый сильный человек из всех, кого я знаю.

– Держу пари, что твой отец тоже не чувствовал себя таковым после смерти твоей мамы. – Я показываю на пианино. – Но он все равно творил.

Вижу, что Леннон хочет возразить, но я пока не закончил.

– Знаю, что легче выйти за дверь. Знаю, что проще оттолкнуть меня и всех остальных, потому как тебе чертовски больно. Что легче поддаться горю и позволить ему одержать верх.

Точно так же, как я поступал со своим чувством вины.

Я медленно вдыхаю и выдыхаю.

– Но кое-кто, кто намного умнее меня, однажды сказал, что нас определяют не наши ошибки… а то, как мы поступаем, совершив их. – Я приподнимаю ее подбородок. – Не позволяй своему горю решать за тебя, Леннон. Не позволяй смерти твоего отца стать его концом, потому что его величайшее творение все еще здесь. И он бы не желал, чтобы ты провела остаток своей жизни, оплакивая его. Он бы хотел, чтобы ты жила.

По щеке Леннон скатывается слеза, и ее взгляд снова устремляется к пианино.

Я вижу желание в ее глазах. Только, в отличие от меня, она может стать не просто сосудом для волшебства.

Она та, кто может его сотворить.

– Прошли годы с тех пор, как я делала что-то подобное. Не думаю, что смогу.

Леннон ошибается.

Она не знает этого, но я подслушал ее разговор с отцом в тот день… немного.

Я не собирался, но, когда он заставил ее спеть свою песню, я поспешил вернуться и прижать ухо к двери, чтобы послушать.

Однако вскоре после этого он произнес нечто такое, чего я никогда не забуду. То, что Леннон нужно было услышать.

– Не позволяй своей неуверенности затмить то, что оживляет твою душу. Иначе будешь ходить по этой земле, никогда не чувствуя себя цельной… А так жить нельзя.

Она замирает, на ее лице одновременно отражаются боль и обожание.

Я подхожу к пианино.

– Проведи время с отцом и выпусти все, что накопилось у тебя внутри. Потому что только так ты сможешь это пережить.

Леннон смотрит на пианино так долго, что мне кажется, она замышляет побег.

Но, в конце концов, она делает несколько шагов, потом еще парочку и садится на скамейку.

– Хорошо. – Слабая улыбка касается ее губ. – Но я знаю, ты хочешь, чтобы я снова начала писать только потому, что у нас нет брачного контракта. А это значит, что ты имеешь право на половину супружеского имущества.

Вот и она.

Ухмыляясь, я целую ее в лоб.

– Я чертовски сильно люблю тебя.

Предоставив ей свободу, я выхожу за дверь и закрываю ее за собой.

И задерживаю дыхание, пока у меня не остается выбора, кроме как сделать небольшой вдох.

Тогда это и происходит.

Уголок моего рта приподнимается, когда темный, мелодичный звук доносится до моих ушей.

Потому как я знаю, что с ней все будет в порядке.