Вариация

АЛЛИ

Я ворвалась в дом. Признание Хадсона крутилось в голове — огромность его откровения подавляла, и в то же время хотелось, чтобы он вообще ничего мне не рассказывал.

Может, тогда у нас все же был бы шанс стать счастливыми.

Он спас тебе жизнь. И все это время мучался чувством вины.

Но он лгал… как минимум умалчивал.

Из всех эмоций проще всего было справиться с гневом, так что по пути на кухню я цеплялась за него, как за спасательный круг. Сэди завиляла мне хвостом и продолжила уничтожать свою последнюю пищалку.

За поздним завтраком сидели Ева, Кенна и Энн. Перед ними на кухонном острове лежала стопка плотных конвертов. Когда я подошла к холодильнику, сестры замолчали и вытаращились.

— Готова заняться документами? — спросила Энн. — Не нужно решать, с какой труппой…

К черту! Я больше не обязана планировать жизнь, оглядываясь на Хадсона.

— Я подпишу контракт с «Метрополитеном». Должно же быть хоть что-то нормальное в моей жизни.

Ева вздохнула с облегчением.

— Помучай Василия недельку-две, — посоветовала Элоиза, очищая апельсин. — Пускай поерзает.

— Отличная идея. — Я достала из холодильника бутылку воды.

— Не видела тебя после приема, — заметила Кенна, бросив на меня подозрительный взгляд. — Да и вообще все утро не видела.

— Ага.

Я открутила крышку и залпом выпила полбутылки. Что мне сказать им, если я сама не знаю наверняка, правду ли сказал Хадсон?

— Так, ты же хотела передать документы Кэролайн? — спросила Энн.

Энн. За всю бумажную работу в нашей семье отвечает она.

Я прислонилась к столешнице у раковины:

— Энн, ты видела Хадсона с Линой в то утро перед «Классикой»?

Брови Евы взлетели. Кенна и Элоиза тут же уставились на Энн.

Она откашлялась и опустила ложку в тарелку с овсянкой.

— Да.

— И они выглядели загадочно, как будто что-то замышляли? — Я сделала еще глоток.

Она медленно кивнула:

— Да. Я ему сказала, что, если он причинит тебе боль, я все расскажу. На сей раз не стану держать язык за зубами.

— На сей раз? — фыркнула я. — Господи боже, если бы хоть одна из вас сказала мне правду сразу, ничего бы не произошло.

Энн застыла:

— Он сделал тебе больно?

Я пропустила ее вопрос мимо ушей.

— Ты читала рапорт об аварии? После смерти Лины?

В комнате повисла тишина. Энн сложила руки на коленях.

— Да. Около года назад. Я нашла его в папином кабинете.

Я наклонила голову:

— Когда тело Лины обнаружили, она была пристегнута ремнем безопасности? Не ткань — естественно, она бы сгорела. Металлическая часть была застегнута?

Энн взглянула на Еву.

— Смотри сюда, — сказала я, постучав себе по груди.

Энн ахнула:

— Это кольцо Лины?

— Да. Она была пристегнута?

Я должна была выяснить.

— Да, — ответила Энн, глядя мне в глаза.

В груди стало тесно. Лина не выходила из машины. Хадсон сказал правду.

— А моя дверь была открыта.

— Да, — ответила она и поерзала. — Ты ни в чем не виновата, Алли. Я знаю, что говорит мама, но это голос скорби. Детективы отметили, что вся рама была искорежена. Чудо, что ты смогла сама открыть дверь. Видимо, адреналин, потому что никто так и не понял, как тебе это удалось в таком состоянии.

Гнев. Вот за него и держись.

— Все просто. Это не я.

Энн приподняла брови в немом вопросе.

— Поехали к маме. Немедленно.

— Утром у нее было совещание с консультативной группой, так что день сегодня не самый удачный, — предупредила меня Рейчел.

Я шагала по коридору к маминым апартаментам. Энн старалась не отставать, а вот Ева не торопилась.

— Других и не бывает, — ответила я.

Из-за запертых дверей раздавалась музыка Чайковского.

— Ты точно не хочешь сказать, что тебя беспокоит? — торопливо спросила Энн. — Ты молчала всю дорогу.

— Нет. Приберегаю для мамы.

— Ну, если вы уверены… — Рейчел повернула ручку и поспешила войти, опередив меня. — Миссис Руссо, приехали ваши дочери.

Я вошла следом и застыла.

Мама танцевала в черном трико и бледно-розовой юбке. Левая нога идеально прямая, а вот правая не очень устойчива. Должно быть, на колене снова сказывалась непогода. И все же невозможно было не отметить, как грациозно и изящно она двигалась. Она по-прежнему была прекрасной танцовщицей.

— «Лебединое озеро», — прошептала Энн, подойдя ко мне.

Я кивнула, наблюдая за мамиными руками, восхищаясь чистотой линий, пластичностью вытянутых пальцев, которая мне никогда не давалась с легкостью.

— Она еще танцует на полупальцах, — дивясь, отметила Ева.

— Вы точно хотите ее прервать? Обычно в это время она восстанавливается перед дневными занятиями.

Пальцы Рейчел зависли над стереосистемой слева от нас.

— Вчера одна сотрудница уволилась, а перед этим она сорвалась на двух девочек и накричала на них по-французски за то, что опоздали. Даже мне она дает лишь односложные ответы. А ведь у нее весь день расписан, — сказала Рейчел, сжимая планшет.

— Односложные ответы меня вполне устроят.

Я пошла вперед, и мама в зеркале поймала мой взгляд.

— Пятая, — велела она, со вздохом разочарования прервав танец.

— Нет.

Я остановилась, не дойдя до нее.

Музыка смолкла.

— Пятая! — крикнула мама.

— В ту ночь меня вытащил из машины Хадсон, так?

Подбирать слова было ни к чему.

Энн ахнула второй раз за утро.

— Боже мой, — прошептала Ева.

Мамины руки опустились, а глаза вспыхнули от ярости.

— Да, секрет раскрыт. Постараюсь облегчить тебе задачу, — предложила я. — Отвечай «да» или «нет». Меня в любом случае не интересуют твои оправдания.

— Алли, — прошептала Энн.

Я не сводила глаз с мамы:

— Он вытащил меня из машины. Он остался со мной. И ты знала. — Я скрестила руки на груди.

— Рейчел, ты не могла бы оставить нас на минутку? — спросила Энн.

Миг спустя дверь закрылась.

Мама поджала губы, и по углам обозначились морщины.

— Ты знала! — рявкнула я. — Все эти годы ты мне говорила, что я оставила Лину умирать. Твердила, что я в долгу перед ней, потому что спаслась сама. И все знала!

Мама посмотрела в окно:

— Да. Я предпочла…

— Только «да» и «нет», мам, — перебила я, чувствуя, как закипает кровь.

Она годами держала меня в узах своих желаний и грез. Она связала меня по рукам и ногам прочными веревками, выдавая их за любовь. Но теперь я знала: это было чувство вины. Оно превратило меня в человека, которого я почти не узнавала. И я сама позволила ей так со мной поступить.

— Ох, мама… — прошептала Энн. — Как ты могла?

Ева присела на подлокотник дивана справа от меня.

— Он приехал со мной в больницу, весь в моей крови, потому что пытался остановить кровотечение, а ты его вышвырнула.

Каждое слово правды обрывало очередную веревку, отдаваясь болью в душе.

— Да, — ответила она, чуть ли не скучая, и скрестила руки на груди.

— А потом он вернулся, так? — Я впилась ногтями в ладони — останутся крохотные следы-полумесяцы. — И ты сказала ему, что я никогда не прощу его за то, что он не спас нас обеих, поэтому он должен уйти. А если он уйдет, ты скажешь мне, что у него было достаточно времени спасти обеих, но он оставил Лину умирать.

— Не может быть… — Энн осела на край дивана рядом с Евой.

— Матерь божья. — Взгляд Евы метался между мамой и мной.

Мама вздернула подбородок, устремив взгляд куда-то за окно. Веревки трещали и рвались одна за другой.

— Но ты имела в виду, что сама его не простишь. Откуда тебе было знать, что его не прощу я, раз ты мне так ничего и не сказала?

Я почти кричала, но мне было все равно. Я цеплялась за гнев, как за спасательный плот.

Она сглотнула и потянулась за бутылкой с водой, а затем принялась жадно пить. Парадоксально, что с паническими атаками мы боремся одинаково.

— Может, она не понимает, — прошептала Ева.

— Алли, говорить о Лине всегда было тяжело для… — заговорила Энн.

— Меня не волнует. — Ярость застилала мне глаза. — Почему, мам? Потому что ты увидела в нем — в моих чувствах к нему — угрозу? Поняла, что до моего восемнадцатилетия остался всего год, и тогда ты больше не сможешь контролировать меня, а Хадсон даст мне силы стать той, кем хочу стать я, а не той, кого ты хотела из меня сделать? — Я шагнула вперед, следя за бутылкой на случай, если она вдруг решит ее бросить. — Или ты так наказывала его — нас — за то, что он спас не ту дочь?

— Да.

Она перевела на меня взгляд и одним этим словом стиснула мое сердце в кулаке.

— Что «да»? — спросила я.

— Он… Лина… — Мама покачала головой. Мышцы у нее на шее напряглись. Она посмотрела мимо меня на картину на стене. — Просто. Бросил. Моя. Дочь.

— Я твоя дочь! — крикнула я, хлопнув себя по груди.

Она вздрогнула.

— Энн твоя дочь! — продолжала я, указывая на диван. — Ева твоя дочь! У тебя было четыре дочери, мама, а не одна. Потеря Лины не давала тебе права разрушить нас, а потом собирать по ее образцу.

Щелчок. Щелчок. Щелчок. Одни веревки порвались, другие истрепались.

— Нет.

— Ах да, — кивнула я. — Не по ее образцу, а по твоему. Ты хотела, чтобы мы воплотили в жизнь твою мечту, но ни разу не спросила, о чем мечтаем мы. Ты вообще спрашивала Лину, хочет ли она оставить Джунипер себе? Предложила ей поддержку? Или эти отношения тоже пали жертвой твоего безжалостного эгоизма?

— Лина. — Она сглотнула. — Хотела. — Она покачала головой, словно эта мысль казалась ей нелепой. — Ребенка.

Внутри у меня все сжалось.

— И ты заставила Лину отдать ее?

— Ты могла сказать нам, — вставила Энн. — Мы бы ей помогли.

— Слишком слабая… чтобы сделать… — Мама с трудом подбирала слова. — Я… Сделала. Лину. Ведущей. — Она подняла левую руку и ткнула в меня пальцем. — И тебя.

— Из меня ты сделала человека, страдающего от чувства вины, которого балет радует, лишь когда я танцую не в твоей драгоценной труппе. За последние несколько недель я впервые за долгие годы танцевала и получала от этого удовольствие, — вскипела я. — Мне вообще не нужна была эта труппа! Я хотела на свободу, танцевать в театрах по всему миру, но ты же сказала, что я в долгу перед Линой. Ты обернула мое чувство вины в угоду своим прихотям и сказала, что я должна подписать контракт с «Метрополитен-опера», что, если бы не я, Лина в ту ночь вообще никуда не поехала бы, а без Руссо на сцене «Метрополитен» не будет «Метрополитен».

Эта последняя фраза всегда терзала меня до крови.

— Ты обманула нас всех. Лина держала в секрете свою беременность, а ты подкупила Эверетта, чтобы ей было легче оставить Джунипер. Энн — юрист, но со своим дипломом занимается организацией мероприятий труппы! Ведь все мы знаем: не танцуешь сама — поддерживай тех, кто танцует, да? А Ева… — Тут я рассмеялась. — Ева нанесла мне удар в спину и украла созданную для меня роль!

Мама отшатнулась и бросила взгляд на Еву.

— Я же извинилась, — пробормотала Ева, теребя кутикулу. — И Василий уже ее вернул.

— Да ей плевать, — сказала я, склонив голову набок, и посмотрела на маму. — В конце концов, мы всего лишь взаимозаменяемые детали в ее чудо-механизме. Какая разница, кто из нас окажется на вершине, лишь бы с фамилией Руссо.

— Алли, — предостерегла меня Энн.

Бутылка с водой хрустнула у мамы в руке.

— Вы. Все. Руссо, — медленно произнесла мама.

— Ей стало намного хуже, — прошептала Ева.

— И очень быстро, — прибавила Энн.

Мама прожгла их злобным взглядом. Но еще в нем промелькнуло замешательство, и вот от этого мне захотелось заорать. Почему все это не всплыло в прошлом году, когда мы могли получить настоящие ответы?

— Я начинаю ненавидеть эту фамилию.

Меня тошнило от того, что я не понимаю, дошли ли до мамы все мои слова. Я ненавидела себя за то, что меня понесло. Впервые в жизни я могла сказать ей ровно то, что чувствую, не опасаясь последствий. Но веревок, которые связывали меня с ее образцом совершенства, уже не было, и эмоции выплескивались наружу с острым, опасным ощущением свободы, а его я еще даже не постигла и тем более не взяла под контроль.

Предательство. Стыд. Гордость. Надежда. Утрата. Горе. Гнев. Все эти чувства боролись за превосходство, но верх взяла боль в груди.

— Тебя создала Руссо.

— Ты не создавала меня, мама. Ты меня разрушила. — К глазам подступили слезы, в носу защипало. — Может, за это я и могла бы тебя простить, если бы тебе было не все равно. Но ты погубила Хадсона. Ты поставила его в безвыходное положение и лишила нас шансов на счастье!

— Его… выбор. — У нее еще хватило наглости пожать плечами.

— Мама, — упрекнула Энн.

— Его выбор! — крикнула она.

Бутылка с водой полетела в зеркало и ударилась чуть левее меня.

— У него не было выбора! — крикнула я срывающимся голосом. — Он был восемнадцатилетним мальчишкой, и поступить по-взрослому должна была ты. Ты должна была вести себя как моя мама. А ты убедила его, что я никогда его не прощу и всю оставшуюся жизнь буду винить его в смерти Лины.

Вот что я снова и снова прокручивала в голове по пути с пляжа, когда оставила его там одного, такого же разбитого, как я.

— Он думал, что уже потерял меня. Разумеется, он ушел. Он был моим лучшим другом, мама, и я любила его! Я его любила, даже не зная, что означает это слово.

— Оранжевый. — Она помотала головой. — Нет. — Она сжала кулаки. — Понравился. Понравился речной мальчик.

— Не просто понравился.

Боль разрасталась, пока от напряжения не сдавило ребра. В глазах потемнело. Не нужно было вспоминать, как я откликнулась на признание Хадсона, — я и без того знала. И что теперь? Он решительно вставал на защиту своих родных. Он помогал незнакомцам всякий раз, ныряя в воду. Он снова и снова защищал меня. Он появлялся, даже когда я этого не осознавала, вытаскивал меня из зоны комфорта, не нарушая границ, заявлял о своих намерениях, не выдвигая ультиматумов. Он точно говорил мне, чего хочет от меня — от нас, — и никогда не требовал того же. Он дал мне время разобраться, а не вынуждал меня надеть очередную маску, сыграть еще одну роль, которая соответствовала бы его представлениям о совершенстве. От его улыбки разум оставлял меня, от его прикосновений я вспыхивала. Но все стены, которые я воздвигла, пробило его умение слушать.

— Я в него влюбилась. — Я произнесла это вслух, и последняя веревка лопнула. Теперь меня до ужаса легко несло по течению. — Я его люблю.

Мама усмехнулась.

— Наверное, тебе не понять, но это когда ты готова отдать все, лишь бы он был счастлив. Когда от его улыбки сердце стучит чаще. Когда вы узнаете грубые, мрачные, самые безобразные черты друг друга, но все равно не отворачиваетесь.

Я посмотрела на сестер и увидела, что Энн крепко сжала руку Евы.

В груди кольнуло. Я не проявляла к Хадсону той же доброты, что и к сестрам. Он открыл мне правду, а я от него отвернулась. Но бывают раны, которые не исцелит даже любовь.

— Лина! — возразила мама, распахнув глаза.

— Что она хочет сказать? — прошептала Ева.

— Не знаю, — ответила Энн. — Мама, что «Лина»?

— Неправильный. — Мама посмотрела в потолок и глубоко вздохнула. — Выбор.

— Лина знала о моем выборе! — Я подняла правую руку, и ее взгляд как магнитом притянуло к кольцу. — Она отдала кольцо Хадсону для меня как послание. Она хотела, чтобы я не позволила тебе манипулировать мной так же, как ею. Она хотела, чтобы я сама выбрала свой путь, слушала свое сердце и выбрала любовь.

— Его выбор. — Мама выпучила глаза. — Не та. Девушка.

Ева вскочила:

— Мама! Алли, она сама не понимает, что говорит.

— Разумеется, понимает, — ответила я. — С памятью у нее все в порядке, и она не в первый раз выражает свои чувства.

Без веревок, которые стягивали меня, мамины слова упали в иззубренную пустоту между нами. Они были резки и уродливы, но меня не трогали. Я сделала шаг к ней:

— Я устала доказывать тебе, что я хороша, устала заставлять себя работать до изнеможения и разрываться на части. Я устала добиваться твоего одобрения, как будто это какая-то игра, где ты постоянно передвигаешь штанги ворот. С меня хватит. — Я опустила руку. — Всю жизнь я любила тебя, боготворила, преклонялась перед тобой, но я больше не хочу твоего одобрения. Отныне, что бы я ни делала, все будет только ради меня самой.

Я бросила на маму прощальный взгляд, развернулась и направилась к двери.

— Пятая! — крикнула она.

— Пока, мам. — Меня догнала Энн.

— Буду заглядывать почаще, — пообещала Ева и поспешила за нами.

— Пятая!

Написанный холст ударился о стену справа от нас.

Я медленно обернулась:

— Кстати, дочь Лины тоже танцует. Она красивая, умная, настойчивая… и талантливая. Мы с Элоизой учим ее, и я знаю, что ее ждет большое будущее, потому что с ней занимаешься не ты.

Энн взяла меня за левую руку, и я вцепилась в нее изо всех сил. Мы переступили порог вдвоем, а Ева шагала за нами, чтобы мы все прошли в дверь.

— Ноги-раскоряки! — крикнула мама.

— Мать-раскоряка, — бросила ей Энн через плечо.

Ева закрыла за нами дверь, и я наконец вдохнула полной грудью. Подошла доктор Уэйкфилд. Энн извинилась перед Рейчел за то, что мы взволновали маму, а я сосредоточенно принялась вдыхать носом и выдыхать ртом, чтобы меня после моей тирады не вырвало.

— Привет, док. Красивый пучок, — сказала Ева, гладя меня по спине.

— Спасибо, — ответила доктор Уэйкфилд, проведя рукой по блестящим черным волосам. — Иногда под вашу маму проще подстроиться.

— Сейчас ей хуже, чем несколько недель назад, а с январем просто не сравнить, — заметила Энн. — Она дольше подбирает слова. И предложения, если она их все-таки складывает, обрывочные.

Доктор Уэйкфилд кивнула:

— К сожалению, сканирование показало значительный регресс в коре головного мозга. К счастью для нас, ни память, ни двигательная активность пока не пострадали, хотя мы отмечаем, что вспышки агрессии участились. Мы делаем все, что в наших силах, чтобы уберечь ее и поддерживать активный образ жизни на сеансах физиотерапии, рисования и всего остального, что мы обсуждали.

— Она пишет? Читает? — спросила Энн.

Ева напряглась.

— Мы уже несколько месяцев не можем наладить с ней контакт, поэтому точно сказать не могу: то ли она не в состоянии, то ли упрямится, — ответила доктор Уэйкфилд. И обвела нас взглядом. — На данном этапе… — Тут она осеклась и вздохнула. — Не могу сказать, сколько еще времени она будет в здравом уме. Вы, девочки, сделали все, что она просила, чтобы подготовить ее физически, но ее недуг прогрессирует слишком быстро.

Мы поблагодарили ее, не спеша прошли мимо палат других пациентов и начали спускаться по широкой лестнице.

— Стоит отдать маме должное, — сказала Ева, когда мы спустились на первый этаж. — Она выбрала самый снобский интернат, известный человечеству.

— Неизвестный, — ответила Энн с грустной улыбкой. — Поэтому она его и выбрала.

Мы прошли по гербу Бруксфилдского института и вышли на влажный августовский воздух.

— Тебе лучше? — спросила Энн, достав из сумочки ключи.

Я покачала головой:

— Нет. Это была не совсем честная борьба.

— Да и она никогда не была честным родителем, — возразила Энн.

— Хадсон правда вытащил тебя из машины? — спросила Ева, засунув большие пальцы в передние карманы.

— Видимо, — тихо сказала я. — Получается, наверняка знают всего трое? Лины больше нет, на маму нельзя положиться, а Хадсон… — У меня перехватило горло. — Выходит, мне придется поверить в его версию либо смириться с тем, что я не узнаю никогда. Он все эти годы скрывал это от меня. Может, не рассказал бы и сейчас, если бы не Гэвин.

А может, рассказал бы, если бы я сама открыла ему правду о маме.

— Ты же его любишь, — ласково напомнила мне Ева.

— Но это не значит, что мы подходим друг другу.

Мы сошли с тротуара на асфальт. Энн взяла меня под руку:

— Может, простишь его?

— Просто мне нужно время, чтобы все обдумать.

И эти секреты, и чувство вины, и то, что из-за его чувств ко мне решилась наша судьба. Если бы в ту ночь за нами ехал Гэвин, в живых осталась бы Лина.

— Тебе? Время на то, чтобы проанализировать все возможные варианты, а затем выбрать тот, который покажется тебе наиболее безопасным? — Ева фыркнула и подошла к двери заднего пассажирского сиденья. — Подумать только.

— Поступай так, как считаешь нужным, — сказала Энн, бросив взгляд на Еву. — То же самое с контрактами. К черту дедлайны. Труппы всего мира подождут, если ты не уверена. Их много, а Алессандра Руссо одна. Просто реши, чего ты хочешь.

— Тебя это тоже касается, — напомнила я ей.

Она кивнула, похлопала меня по руке и села за руль.

Впервые в жизни я почувствовала себя по-настоящему свободной, хоть и понятия не имела, что с этой свободой делать. Я знала, чего хочу. И одновременно знала, что никогда не смогу его заполучить. Ева права. Я выберу самый безопасный вариант, а значит, приму решение, в котором больше всего здравого смысла.

Я возвращаюсь в Нью-Йорк.