Вариация

АЛЛИ

Тридцать три.

Я опустилась на дно и считала в уме, закрыв глаза под очками для плавания. Руки крепко сжимали гирю. Я бросила ее в воду двадцать минут назад, чтобы было за что держаться.

Тридцать четыре. Вокруг восхитительно ревел океан, каждая волна достигала крещендо, грозя вынести меня на берег, а потом отступала. Под этот шум мне наконец-то удавалось подумать, просто побыть собой, на время отмахнуться от бесконечных вопросов окружающих, которых интересовало, когда я снова выйду на сцену, как продвигается реабилитация, вернулась ли я уже к балетному станку.

Тридцать пять. Вместо того чтобы лгать, я просто уехала.

Тридцать шесть. Вода заглушала все, кроме биения сердца и прекрасного, болезненного желания вздохнуть, которое напоминало, что я все еще жива. Всякий раз, когда оно вынуждало подниматься на поверхность, я думала не только о том, как ослабели легкие за несколько месяцев без тренировок. Меня раз за разом накрывало осознание: я до сих пор хочу жить.

Тридцать семь. Несколько кошмарных месяцев я в этом сомневалась.

Тридцать восемь. Черт, как холодно. Все-таки стоило надеть гидрокостюм. В это время года вода еще ледяная. Сперва кожу покалывало, но теперь она совсем онемела.

Тридцать девять. Легкие горели. Я была не в форме. Я должна выдержать под водой хотя бы минуту, а то и две, даже наперекор набегающим волнам.

Сорок…

Кто-то схватил меня за талию и потянул, вырвав гирю из рук. Ужас охватил меня. Мой крик вырвался изо рта стаей пузырьков, и я распахнула глаза, ожидая увидеть акулу…

Меня стремительно тянуло вверх сквозь трехметровую толщу воды, отделявшую песчаное дно от солнца. Мне хотелось дать отпор неведомой силе — меня обхватили чьи-то руки, спиной я упиралась в чью-то грудь. Легкие отчаянно нуждались в воздухе, который я опрометчиво выпустила, но эти руки не ослабляли хватку.

Мы вынырнули рядом с пирсом. Хватая ртом воздух, я уперлась ногами в живот незнакомца и оттолкнулась, вырвавшись из цепких рук.

— Вы что творите? — крикнула я, отплыв и развернувшись.

— Тебя спасаю! — крикнул мужчина.

Я встретилась взглядом с глазами цвета моря. Мы поднялись и опустились на волне.

Сердце дрогнуло.

Хадсон? У меня что, гипоксия, и мне это мерещится?

Голова закружилась. Содержимое желудка всколыхнулось вместе с волнами, и я вдруг перестала понимать, сверху или снизу находится небо, и сердце сбилось с ритма, и я перестала грести… и быстро пошла ко дну.

Вода сомкнулась над головой.

Я испугалась, но забултыхалась и вынырнула. Хадсон протянул мне руку. Я вдохнула, закашлялась и оттолкнула его. Еще не хватало, чтобы Хадсон Эллис решил, будто меня нужно спасать!

— Да не тону я, идиот!

Его глаза вспыхнули. Как же они меня бесят, эти его красивые глаза.

— Точно?

Вот же черт, это и правда он… Песочно-каштановые волосы, прежде спадавшие на глаза, коротко подстрижены на висках и макушке. Но голос остался прежним; и Хадсон все так же хмурился; и по-прежнему был готов нырнуть в океан не раздумывая, чтобы спасти меня. Нет, мне не померещилось.

— Точно ли ты идиот? Абсолютно. И я вполне уверена, что не тону.

Время превратило знакомого мне миловидного мальчика во взрослого мужчину, которого я совсем не знала, — красавчика с волевым квадратным подбородком, пухлыми губами, которые мне так и не довелось поцеловать, и глазами, которые снились мне почти десять лет. И хотя от нашей дружбы остались лишь мелкие осколки, мое бестолковое сердце все равно застучало быстрее.

— И чем же ты тут занималась? — кивнул он на воду, поскольку его руки, как и мои, были заняты попытками удержаться на волнах. — Непохоже, что плавала.

— Тренировала дыхание! — Почему это со мной происходит? — Слов никаких нет…

Слов и впрямь не было. Я много раз прокручивала в голове момент нашей встречи, но такой сценарий мне в голову не приходил.

Все чувства к Хадсону, крепко запертые в стальной коробочке моего сердца, вырвались и затопили меня изумлением, тоской и безудержным гневом. Гнев придал мне решимости, и я поплыла мимо Хадсона к лестнице, установленной на третьей опоре пирса.

Я так давно не чувствовала ничего, кроме пустоты, что восприняла этот гнев как подарок.

— Погоди, это была тренировка?

Он поплыл за мной, а я тем временем нащупала знакомую деревяшку и полезла наверх.

— Ключевое слово «была», — бросила я через плечо, не останавливаясь.

Солнце почти не спасало от холодного ветра, обдувающего кожу; зубы стучали. Я выбралась на пирс и цапнула полотенце, которое засунула между досками, чтобы его не сдуло.

— Вода прогрелась всего до десяти градусов! — сказал он, тоже взбираясь по лестнице.

Под его весом деревянные перекладины скрипнули.

— А у меня всего три месяца на восстановление после травмы вместо нужных шести. — Я завернулась в полотенце и зажала его под мышками, прекрасно осознавая, что на мне совершенно несексуальный слитный черный купальник, больше подходящий для заплыва, чем для случайной встречи с… ну, кем бы ни был для меня Хадсон. — Кто ты такой, чтобы читать мне лекции о температуре воды? Да и вообще читать лекции? Не говоря уже о том, что ты до чертиков меня напугал…

— Я решил, что ты тонешь, — объяснил Хадсон, и его голова показалась над краем пирса.

— Я так и поняла. — Я плотнее завернулась в полотенце. Прощай, та мечта о мести, в которой я была одета в… Боже мой!

Хадсон выбрался на пирс. Он стал настоящим гигантом. Когда мы познакомились, ростом он был чуть больше метра восьмидесяти. С тех пор он прибавил сантиметров десять и добрых двадцать кило чистых мышц, рельеф которых просматривался даже под белой футболкой с эмблемой «Брюинз».

— Я пытался тебя спасти, Алли! — У него хватило наглости выглядеть уязвленным, словно это я его чем-то обидела. — Думал, тебе нужна помощь.

Спасти меня? Спустя столько лет? Гнев вспыхнул с такой силой, что я даже немного согрелась.

— Что ж, с этим ты слегка опоздал. И не смей называть меня Алли. Для тебя я теперь Алессандра.

Черт, прозвучало куда агрессивнее, чем я рассчитывала.

Он сделал глубокий вдох, закрыл глаза, будто ему было больно, и снова открыл. От его взгляда я на миг оцепенела.

— Долго же ты придумывала ответ.

Мы помолчали. Я прикидывала, какой еще оборот может принять наш разговор. Я устала до смерти — не было сил спорить с Хадсоном, да и вообще спорить.

— Ей лет десять, — наконец признала я.

— Примерно так, плюс-минус пара месяцев.

При виде его понуро опущенных плеч мне стало стыдно.

Ну, почти стыдно. Потом я вспомнила больницу, реабилитационный центр и похороны, и гнев пересилил.

— Как ты вообще здесь оказался?

Я переступила с ноги на ногу, чтобы снять нагрузку с ноющей лодыжки. Операцию на ахилловом сухожилии провел лучший хирург-ортопед страны, но заживление все равно шло медленно, а прогнозы были довольно мрачными. Мне и так повезло, что я уже ходила самостоятельно, однако я ни за что не призналась бы в этом вслух, особенно Хадсону.

— Я здесь живу, — ответил он и провел рукой по мокрым волосам, стряхивая капли, а затем глянул через край пирса на воду. — Опять кепку утопил.

— Так и не избавился от привычки нырять в океан и спасать пловцов, которым ничего не угрожает?

Я провела рукой по низко собранному хвосту, выжала из волос холодную соленую воду.

— Во-первых, в первый раз, когда я прыгнул за тобой в воду, угроза была. — И он отвел глаза от океана, видимо, распрощавшись с надеждой вернуть кепку, проглоченную бухтой.

— Это было одиннадцать лет назад… — возразила я.

— А во-вторых, да, такая у меня работа — нырять и спасать людей. Но мне казалось, я научился снимать любимую кепку, прежде чем прыгать в воду.

И Хадсон уронил руки.

— …и я прекрасно плаваю! — договорила я и опешила. Какая еще работа? Пока до меня доходил смысл его слов, между нами висела тишина. — То есть ты стал пловцом-спасателем? Исполнил свою мечту.

В глубине души шестнадцатилетняя я разразилась овациями, но на нее тут же шикнула стерва, в которую я превратилась.

— Да.

Хадсон улыбнулся. С него капала вода; наверное, надо бы предложить ему полотенце, раз уж он нырял за мной из благих побуждений.

— А ты — всемирно известная балерина, — сказал он, склонив голову набок и глядя мне в глаза. — Или лучше «звезда „Секондз“»?

Я фыркнула:

— Это все Ева. Я просто разрешила ей пользоваться моим именем и иногда снимаюсь в видео.

Мы с Хадсоном Эллисом говорим о «Секондз». Сюр какой-то.

— Так и думал. Тебя никогда не интересовало одобрение миллионов; ты хотела получить одобрение только одного человека.

Он отжал низ своей футболки.

Ушам своим не верю. Наверняка мой психотерапевт сейчас доволен, хоть и находится в Нью-Йорке.

— Миллиона и ста тысяч. А ты слишком плохо меня знаешь, и не тебе рассуждать, что мне нужно, — сказала я.

Плотнее запахнув полотенце, я прошла мимо Хадсона по старому пирсу, радуясь, что папа построил его четыре метра шириной и теперь нас разделяет почтительное расстояние.

— Ты не ответил на вопрос, Хадсон. Зачем ты пришел?

Чтобы попросить прощения. Объяснить, почему так и не позвонил. Вот что мне хотелось бы услышать.

Он пошел за мной по пирсу и через широкую платформу, которая служила фундаментом для лодочного сарая, пока его не снесло штормом.

— Я поклялся на мизинчиках.

— Что? — в изумлении оглянулась я.

— Надеялся, что моя племяшка ошиблась и тебя не окажется дома. А теперь, честно говоря, даже не знаю, что делать, — сказал Хадсон и взъерошил промокшие волосы.

— Что ж, прости, что доставила тебе столько неудобств.

Сила моего сарказма могла бы противостоять самой высокой волне. Я зашагала вверх по деревянной лестнице к дому, Хадсон отставал всего на пару шагов. На полпути тупая боль в лодыжке сменилась острой, и я захромала. Впрочем, совсем чуть-чуть.

— Мы бы не стали тебя беспокоить, если бы… — Он осекся на полуслове. — Ты как? Джунипер, моя племянница, говорит, что ты проходишь реабилитацию.

В его голосе правда была тревога, или мне послышалось?

Спасибо, обойдусь как-нибудь без его заботы.

— Я помню, как ее зовут. Кэролайн и Шон удочерили ее в тот год, когда я была здесь в последний раз.

Вряд ли сестра Хадсона знала о нашей с ним дружбе. А если бы и знала, все равно ни за что не подпустила бы меня к своему ребенку. Я оглянулась и увидела, что он смотрит на мою лодыжку, на белесый шрам в обрамлении двух розовых. Отвернувшись, двинулась дальше.

— Со мной все в порядке.

— Ахиллово сухожилие? Опять?

— Опять? — Я резко остановилась и обернулась. Мокрые волосы, собранные в хвост, ударили меня по плечу. — Значит, ты знал? — Старый шрам на сердце разошелся. Незажившая рана отозвалась новой жгучей болью. — Ты знал, что я порвала его в аварии? И про аварию знал?

Все мои худшие опасения и безобразные мысли вернулись. Он знал. Он, черт возьми, знал, но все равно пропал.

— Все это время где-то в глубине души меня мучил вопрос, не злишься ли ты на меня за то, что я тогда так и не пришла. Думала, ты поэтому уехал на сборы, не сказав ни слова. А ты, оказывается, знал, что со мной случилось?

Он поджал губы, словно признавая вину. Сквозь боль я попыталась отыскать в себе хоть какие-то эмоции, кроме гнева, но осталось лишь давно забытое, неприятное чувство, на которое сейчас у меня не было сил.

— Лучше бы я не знала.

— Алли… — Он поморщился. — То есть Алессандра… черт, я не могу тебя так называть.

Да как он смеет выглядеть таким подавленным?

— Не смотри на меня так, — сказала я, указывая на его раздражающе красивое лицо, и чуть не выронила полотенце. Он-то похорошел с возрастом, а вот мое тело меня предало. Мне нет и тридцати, а я уже разваливаюсь на части. — Ты не имеешь права выглядеть таким… несчастным. Ты же сам меня бросил. Знаешь, сколько раз я тебе писала? Сколько раз звонила из больничной палаты?

Он побледнел.

— Никаких слов не хватит, чтобы выразить, как мне жаль сейчас и как я сожалел тогда. И я понимаю, что извинений недостаточно.

Те самые слова, которых я так долго ждала. Но теперь они не имели значения.

— Ты прав. Их недостаточно. Мне не нужны извинения, — сказала я и вцепилась в шершавые перила. — Я хочу, чтобы ты объяснил, почему моего лучшего друга не было рядом, когда я нуждалась в нем больше всего. У тебя же было несколько дней до сборов. — Он открыл было рот, но снова закрыл и отвернулся. — Если бы мы встречались, я бы просто решила, что ты меня бросил, — но как можно оставить лучшего друга, даже не попрощавшись?

У меня сорвался голос. Эту боль ни с чем не сравнить. Я никогда и никого к себе не подпускала, но Хадсон подобрался ближе всех.

— Я был глупым восемнадцатилетним мальчишкой. — Он вцепился в перила так, что побелели костяшки, и стиснул зубы. — И я выбрал путь, который тогда казался единственно верным. Но я ошибся. А когда понял, как сильно ошибся, был уже на сборах и знал, что ты никогда меня не простишь.

У меня в груди что-то оборвалось.

— Был мальчишкой, серьезно? Ничего лучше не придумал?

Да пошло оно все! Хадсон Эллис даже не понял, насколько глубоко меня ранил. Я поборола боль, горький привкус предательства и угасающую надежду услышать хоть сколько-нибудь уважительную причину его бесследного исчезновения, и заперла все это в стальную коробочку сердца, запретив себе думать об этом, как запрещала думать о физической боли во время репетиций. Меня все это не сломает. И я изобразила улыбку.

— Ох… — пробормотал он.

— Уже не важно, — сказала я, пожав плечами, и стала подниматься дальше. Оставалось всего несколько ступенек. — Может, мы и не были лучшими друзьями. Всего-то провели вместе лето-другое. Это лето давно позади. Не стоит ворошить прошлое.

Слова звучали неубедительно, но я все же умудрилась их произнести. Мне приходилось внушать себе ложь и похуже.

— У тебя есть полное право знать, что произошло.

Мне показалось, или в его тоне послышался гнев? Я не стала оборачиваться и проверять: чем быстрее я уйду от него, тем лучше.

— Мне как-то не хочется. Что бы ты ни сказал, это ничего не исправит. Давай просто забудем. Видимо, ты был слишком молод и испугался происходящего. Всякое бывает, правда? Я здесь только на лето. Тебе тоже есть чем заняться… людей спасать, например. Не попадаться друг другу на глаза будет несложно.

Мы взобрались по ступенькам и вышли на ухоженный газон. Поднялся легкий ветерок.

Я вздрогнула.

Передо мной, сжимая в руках телефон, стояла хрупкая девочка. Увидев меня, она распахнула огромные карие глаза. Нос пуговкой, радужка с медным оттенком — все это казалось знакомым, но почему? Может, я ее где-то встречала? На выступлении? На летнем интенсиве?

А как она оказалась у меня на заднем дворе?

Я растерянно заморгала. Хадсон прошел мимо меня, встал за девочкой и положил руки ей на плечи. Его зеленые глаза смотрели умоляюще, что для него было нехарактерно: Хадсон Эллис никогда никого ни о чем не просил.

— Я пришел, потому что Джунипер хотела с тобой познакомиться.

А, так это его племянница. Неудивительно, что она показалась мне знакомой. Конечно, он же показывал ее фотографии, когда она была совсем малышкой. Насколько я помню, на них она была ужасно милой.

Джунипер пристально посмотрела на меня и протянула Хадсону телефон.

— Ты ее спас? — спросила она, с опаской переведя глаза на Хадсона.

Тот не сводил с меня умоляющих глаз. Что? Он что, думал, я буду грубить ребенку? Может, я и заслужила репутацию тихушницы или даже высокомерной дивы, но я не злая. Злилась я только на Хадсона.

— Я не тонула, — ответила я девочке, поправила полотенце и протянула ей руку. Может, ее дядя и придурок, но она здесь ни при чем. — Привет, Джунипер!

Она просияла, и я тоже улыбнулась. Откинув с глаз растрепавшиеся на ветру волосы, она молча пожала мою руку.

— Я…

— Знаю, Алессандра Руссо, — ответила Джунипер с широкой улыбкой. — Самая молодая ведущая балерина в истории балетной труппы «Метрополитена». Даже ваша мама была старше, когда прославилась, а она до ухода со сцены считалась легендой, — сбивчиво выпалила она, все крепче сжимая мою руку. — Ваше исполнение Джульетты было безупречным, а фуэте в «Лебедином озере» в прошлом сезоне — что-то с чем-то! Когда вырасту, хочу стать такой же, как вы.

Хадсон поморщился.

Чего это он? Я что, плохой пример для подражания? Злость одолевала, но я не подала виду.

— Что ж, сейчас танцовщица из меня так себе, но спасибо.

Кровообращение в пальцах, кажется, остановилось.

Джунипер уверенно мотнула головой, встряхнув кудряшками:

— Просто у вас травма. Вернетесь уже в следующем сезоне.

Отпустив мою руку, она вступила с ветром в борьбу за волосы, но проиграла.

— Спасибо, ты очень любезна, — сказала я. Ну почему племянница Хадсона оказалась самым милым ребенком на свете, а? — Наверное, ты тоже танцуешь? Учишься у миссис Мэдлин?

— Не совсем.

Она закусила обветренную губу. Я взглянула на Хадсона и тут же пожалела. Его взгляд проникал под многолетнюю броню, скрывавшую меня от мира. Защиты рушились, как береговые укрепления под тяжестью волны, и мне это совсем не понравилось. Какая бы нить ни связывала нас много лет назад — дружба или нечто большее, — теперь она истончилась, но никуда не исчезла, вездесущая и неизменная, как законы физики. Пора перерезать ее и покончить с этим. Забыть с концами.

— Кажется, нам предстоит неловкий разговор. — Хадсон смотрел на меня так, словно хотел запомнить все в деталях на случай, если мы видимся в последний раз.

— То есть до этого он неловким не был? — Я изогнула бровь.

— Справедливо. — По губам негодяя скользнула улыбка, и он похлопал Джунипер по плечу. — Давай спрашивай. Я сдержал клятву и привел тебя сюда, но она не согласится, если не попросишь.

Джунипер смотрела на него снизу вверх с таким же доверием, какое некогда питала к нему и я. Это тронуло меня и встревожило. Меня-то он предал.

— Итак, Джунипер, — сказала я, покрепче запахнув полотенце и присев на корточки, чтобы мы оказались лицом к лицу. — О чем ты хотела меня спросить?

Мы встретились взглядами. Медные искорки блеснули на солнце, и девочка глубоко вздохнула:

— Я хочу, чтобы вы убедили мою маму, что не все балерины ужасны.

Вот, значит, как.

— Что, прости?

— Она считает их всех избалованными, порочными и злобными, — выдала Джунипер, сопровождая кивком каждое оскорбительное слово. — Думает, если я займусь балетом, то стану заносчивой фифой с расстройством пищевого поведения, как девочки, которые приезжают на балетный конкурс, — выпалила она, и ее щеки порозовели. — Только не думайте, вас я фифой не считаю! Я знаю, что вы не фифа.

— Хмм… Спасибо?

Я медленно выпрямилась. У меня самой заныло сердце оттого, что сейчас я разобью сердце этой девочке.

— Послушай, Джунипер, я бы с удовольствием помогла тебе переубедить маму, честное слово. Я уверена, что она замечательная и очень тебя любит, но у меня не та фамилия, чтобы о чем-то твою маму просить, если за десять лет ситуация не изменилась кардинально. Дело в том, что она… недолюбливает Руссо.

Кэролайн ненавидела всех нас, особенно мою маму.

— Нет, ей не нравится только твоя младшая сестра, — затараторила Джунипер. — Ева. К тебе у нее претензий нет.

Хадсон застонал, на секунду прикрыв глаза.

— Что ж, приятно слышать. — Я поджала губы и поборола внезапное желание рассмеяться. Такого со мной не случалось уже несколько месяцев. — Ева у нас и правда на любителя. Во всяком случае, боюсь, с такими просьбами надо обращаться не ко мне. Лучше попроси балерину из местных: она поможет тебе переубедить маму. А тебе, видимо, нужно полотенце.

Последняя фраза была адресована Хадсону. Я отступила на шаг, собираясь повернуть к дому. С минуты на минуту вернется со своей встречи Энн и будет психовать, если узнает, что я плавала одна и без гидрокостюма.

— Я привык… — начал он.

— Нет, как раз к вам! — крикнула Джунипер, в панике повысив голос, и вырвалась из рук Хадсона. — Она больше никого и слушать не станет! Не только потому, что вы лучше всех и самая милая! Если вы скажете ей, что я должна танцевать, она меня отпустит! Ей придется!

С каждым словом она все больше распалялась и почти уже сорвалась на крик.

— Это не в моей власти, — мягко сказала я.

— Да выслушайте меня! — умоляла она. — Хоть кто-нибудь меня выслушает?

Боль расцвела в груди. Сколько раз мне самой хотелось прокричать те же слова?

— Джунипер, — ласково произнес Хадсон, но девочка вздернула подбородок и направилась ко мне.

— Я слушаю, — заверила я ее. — Почему ты так уверена, что твою маму волнует мое мнение?

Джунипер сглотнула и оглянулась на Хадсона. Тот, похоже, растерялся не меньше моего. А потом Джунипер уставила на меня свои большие карие глаза, расправила плечи и произнесла:

— Потому что ты моя биологическая мать.