An ordinary sex life (OSL)

Интерлюдия. Ник.

— СЕНТЯБРЬ 2006 —

Возможно, в последний раз я обнял её на прощание. Она пожелала мне всего наилучшего, я ответил тем же, и… ну… я бы отпустил её.

Несколько мгновений спустя она была в своей машине, махала рукой в ​​окно, отъезжая. Я наблюдал, как она проехала весь путь по главной дороге, до арки, на которой было написано «Лагерь Моррис», на дорогу, за поворот и, наконец, скрылась из виду. Я оставался на стоянке несколько минут, глядя на то место, где пропала её машина, изо всех сил пытаясь осознать, что она ушла.

Это было несколько недель назад. Она и несколько других работников ранчо ушли рано, чтобы вернуться в колледж. Семестр Беркли начался в конце августа, но остальные из нас остались до конца программы, присматривая за гостями в течение Дня труда и обучая следующее поколение рук ранчо, которые будут заботиться о любимом лагере в течение следующего года. Некоторые даже оставались там еще на год, работая за копейки, наслаждаясь простым спокойствием этого отключенного от сети оазиса, вдали от городского безумия. И у меня было сильное искушение остаться с ними здесь.

Но она ушла, и моя жизнь в эти последние несколько недель без нее не была такой. Итак, теперь, когда пришло время уходить мне, я был готов.

«Ты не он», — сказала она перед уходом. Три слова, очень простые, но мне очень трудно с ними справиться.

Она также сказала много чего другого, например, насколько она действительно заботится обо мне, насколько она ценит наши отношения и как она хочет, чтобы мы остались друзьями. Но в конце концов единственное, что имело значение, это: «Ты не он».

Я не он.

Я не могу быть им.

Я никто, кроме меня. И, к сожалению, того «я», которым я являюсь, ей недостаточно.

Трагично, правда? Мальчик любит девочку; девочка не любит его в ответ, но хочет дружить. Это то, о чем все время снимают фильмы, то, о чём ставили греческие пьесы тысячи лет назад. Это самый распространенный, самый трагический стереотип из существующих.

Ладно, это преувеличение. Это не самый трагичный стереотип из существующих, но все же довольно трагичный. И это не самый распространенный стереотип, но все же довольно распространенный.

Я хороший парень, который финиширует последним. На самом деле она сказала мне, что я был «милым» меньше, чем через пять минут после начала нашего последнего разговора, и я почувствовал, как мое сердце слегка сжалось, когда она это произнесла. Горячие девушки никогда не хотят хорошего парня. Им нужен плохой мальчик, а из того немногого, что я знал о «нём» — он был плохим мальчиком. Десятки завоеваний. Заставлял её сестренку громко кричать. Другие горячие девушки стекались на его орбиту исключительно из-за его репутации в спальне, надеясь, что они могут быть следующими.

Дерьмо, которое никогда не происходит со МНОЙ. С чего бы это? Я — ленивый, толстый лох, которому не хватает уверенности в себе, а горячих девушек не привлекают ленивые, толстые лохи, которым не хватает уверенности в себе.

Ладно, может, я не такой толстый, как раньше; год, потраченный на ручной труд на ранчо, позаботился о большей части этого. «Толстый Ник» — прозвище, которое я не слышал долгое время, и искренне надеялся, что никогда больше не услышу. Но я все еще спокойно мог сбросить несколько фунтов.

Может, я и не такой ленивый, как раньше. Я привык просыпаться на рассвете… и… ну… на Рассвете. Дело в том, что это потрясающе, на что способен парень, если он должным образом мотивирован, и она стала моей мотивацией. Я работал усерднее, работал с умом и заботился о людях вокруг меня, как о гостях, так и о товарищах по ранчо. Я не хотел подвести кого-либо из них, потому что это означало бы подвести её. Она ненавидела термин «идеальная», но она была настолько близка к нему, насколько я когда-либо видел, чтобы человек вообще мог этому соответствовать. Она подавала пример для всех, в том числе и для меня, и, хотя она не могла делать всё, она никогда не подводила кого-то из-за недостатка усилий. Так как я мог делать меньше?

Но уверенность в себе может быть трудной, особенно когда девушка, в которую вы влюблены, говорит вам, что она предпочла бы быть с кем-то другим. До лагеря Моррис я был дерзким засранцем, выставляющим напоказ свои деньги, дорогие игрушки и пляжный домик моих родителей в Малибу, чтобы прожить жизнь. По прибытии моя душа была раздавлена ​​тяжестью моего вялого живота и физическими нагрузками работы. Единственная уверенность в себе, которой я сейчас обладал, была уверенность в себе, которую она и другие помогли мне развить. Было бы трудно не чувствовать себя уверенно, проводя свои дни и ночи с ней и Диди, обеими, на моей стороне. И, наконец, признание со стороны других работников ранчо, которые поначалу были такими неприветливыми, добавило мне уверенности в себе.

После тяжелого старта я полюбил пребывание в лагере Моррис. Вы всегда знали, чего ожидать от повседневной жизни, и это ожидание порождало комфортное ощущение знакомости. Я знал, кто я такой, что мне нужно делать и с кем я буду это делать. Задания были распределены заранее, многие из них требовательны к физическим нагрузкам, но в конечном итоге предсказуемы. Я знал свои возможности и был уверен, что справлюсь со своими задачами. И небольшая группа людей, с которыми я работал, построила дух товарищества, которого я никогда раньше не чувствовал.

Всё это исчезло. Больше никаких работ на ранчо; Мне пришлось выйти и найти настоящую работу. Больше не нужно разгребать навоз или работать пилой; Скорее всего, я вернусь в кровососущий мир бизнес-консалтинга. И все друзья, которых я приобрел за последний год в программе? Мы расстались, чтобы вернуться к другим жизням.

Я буду скучать по ним. Я уже скучаю по дружескому подшучиванию, по чувству братства. Я буду скучать по своим друзьям, и точка. Я постараюсь поддерживать связь с некоторыми из них. Я знал, что потеряю связь со многими другими. А что с ней?

Я не знал. Я никак не мог знать.

И трудно чувствовать себя уверенно, когда ты просто не знаешь.

Мы обменялись номерами телефонов. Мы обменялись электронными письмами. Я дал ей ссылки на мои учетные записи Friendster и MySpace. Но она сказала мне, что не увлекается социальными сетями, и на самом деле не было никакого способа узнать, как часто она будет присылать мне электронные письма или звонить мне. Зачем ей? Девочки не бросают своих парней и не проводят следующий год, отправляя много писем или звоня по телефону. И как бы я ни хотел поддерживать с ней связь, я не хотел быть одним из тех парней, которые не могут понять намек и пристают к своей бывшей кучей нежелательных, назойливых голосовых сообщений.

Им я и был: бывший парень. Честно говоря, я видел знаки с тех пор, как она вернулась с выпускного в Беркли. Она была другой. «Мари» покинула лагерь, чтобы навестить её друзей, но «Аврора» вернулась. Сначала это не было очевидно. Она дарила мне те же улыбки, тот же смех, те же оргазмические крики; но что-то было… не так. Улыбки проявлялись немного дольше. Смех был не таким громким. Даже оргазмы было немного труднее достичь, и всё больше и больше и больше из них приходили лишь тогда, когда её глаза были закрыты.

Она скрывала это от меня. Возможно, она скрывала это даже от себя. Она не хотела, чтобы он так на нее влиял, но он сделал это. Когда я говорил ей об этом, когда я предлагал помощь, она закрывала эту часть. Мы говорили о том, чтобы помогать друг другу пережить трудности, помогать друг другу пережить наши старые жизни и построить их заново. Она пыталась впустить меня, пыталась позволить мне увидеть, как она разваливается, но даже она не могла не отгородить чувства к нему. Даже когда я сказал ей, что приму её такой, какая она есть, она не могла позволить мне увидеть эту часть себя.

Может, она не могла позволить себе увидеть эту часть себя.

Пусть она не могла позволить мне помочь, но я видел, что это часть её. Бесспорно. Неизбежно. Судьба звала, и ответа «нет» не было в списке вариантов.

Она хотела попробовать. Она хотела начать со мной сначала. Но она не могла отпустить, и однажды в своем прошлом она уже тянула за веревку действительно хорошего парня. Она не могла так поступить со мной, поэтому ей пришлось меня отпустить.

Она не была жестокой по поводу разрыва. Она пыталась легко меня подвести, пыталась объяснить, что это она, а не я. Но никакая сахарная пудра не скроет того факта, что это был разрыв, причем не обоюдный. — Я- не хотел расставаться, и я сказал ей, что с радостью поеду за ней в Беркли, буду рад сделать все, что ей нужно, чтобы мы могли остаться вместе. Но она настаивала на том, что просто хотела сосредоточиться на учебе, не отвлекаясь и не имея парней, и, в конце концов, я не собирался пытаться втянуть её в ловушку отношений на расстоянии, которые она не хотела. Я согласился с этим, сказал ей, что понимаю и что со мной все будет в порядке, и в конце дня она бросила меня.

Я был влюблен в девушку, которая меня не любила.

Ни по какой другой причине, кроме как «Ты не он».

Понимаете, греческие трагедии.

После этого разговора у нас оставалось еще два дня до её фактического отъезда. И поскольку наш официальный «разрыв» произошел только после того, как она уехала из лагеря Моррис, мы провели эти два дня, формально все еще «вместе». Мы проводили много времени в компании друг друга — разговаривали, гуляли, занимались любовью — и я цеплялся за эти два дня, пытаясь прожить их в полной мере, зная, что они будут нашими последними. Между нами было много неловкости, но она изо всех сил старалась сделать их счастливыми для меня. Она не могла НЕ пытаться для меня — в конце концов, это было идеальным поведением для неё — и она никогда не подведет меня из-за недостатка усилий.

Но в конце концов она все равно ушла: обратно домой, в колледж, обратно к друзьям, семье и ему.

И я остался здесь.

Это было всего несколько недель назад, но уже прошли недели. Теперь настала моя очередь уезжать, и как бы я ни наслаждался своим временем здесь, так же сильно, как я полюбил это волшебное место, этих замечательных людей и все, что они сделали, чтобы превратить меня в мужчину, сегодня я был готов покинуть это место.

Потому что её здесь больше не было.

Когда мы загрузили хиппи ретро-автобус VW, Аарон насмехался над тем, что у меня намного меньше багажа, чем когда я приехал. Я напомнил ему, что многие из этих «вещей» принадлежали Толстому Нику, предметы роскоши, которые не были по-настоящему важны. Я пошёл дальше. Я научился ценить только то, что «нужно». Аарон засмеялся и пошутил, что вся одежда, которую я привёз с собой год назад, просто больше не подходит.

Аарон оставался со мной на протяжении всей поездки до аэропорта Сакраменто. Он пытался разрядить мое меланхолическое настроение единственным способом, который умел: юмором, и ему удалось заставить меня рассмеяться. Мы вспомнили обо всем дерьме, через которое мы прошли вместе, как в переносном, так и в буквальном смысле — навоз не был чем-то, что я вспоминал бы с любовью. Мы говорили об автомате с газировкой в ​​гостиной для персонала, который постоянно ломался. Мы говорили о душевых 40-х годов. И мы говорили о случайных экскурсиях за пределы лагеря, когда мы действительно могли напиться.

Все это напомнило мне о ней. Я вспомнил, как она сидела у меня на коленях на том потрепанном виниловом кресле, распивая одну-единственную диетическую колу. Я вспомнил, как мы вместе пробирались в те древние душевые, сбившись в кучу, чтобы согреться, ожидая, пока вода станет горячей. Я вспомнил, как держал её за волосы, когда её рвало в туалете паба за пределами лагеря в канун Нового года, в ту ночь, когда она действительно достигла дна.

Аарон мужественно обнял меня на тротуаре в зоне вылета аэропорта. Я помахал на прощание двум друзьям, оставшимся в фургоне, и присоединился к двум другим работникам ранчо, также идущим со мной внутрь, чтобы успеть на наши рейсы. Я не знал, увижу ли я кого-нибудь из них снова, и какое-то время был один.

Она ушла, давно ушла, несколько недель назад вернулась в Беркли. Мой самолет пролетел бы прямо над ней, летя дальше на юг. И когда я сидел на своем кресле в аэропорту, глядя в окно, ожидая, пока мой Southwest 737 подъедет к выходу, я задавался вопросом, что она сейчас делает.

Она тоже думала обо мне?

Была ли она с ним?

Была ли она… «с ним»?

Я не знал. Мне все равно. Уже нет. Она не была моей. Она принадлежала ему. И мне нужно было двигаться дальше.

Ради меня.

Ради неё.

Потому что я любил её. Потому что я все еще любил её. Потому что в каком-то смысле я всегда любил её.

Даже если бы она никогда не была настоящей.

Потому что она и не была настоящей.

Не «Мари».

Мари была реальной всего несколько коротких месяцев, но теперь её больше нет. её больше не было. Все, что осталось, это… Аврора.

И хотя я называл её «Аврора», хотя она сказала мне свое настоящее имя, снова окрасила волосы в блондинку и открыла свое сердце, чтобы рассказать мне все свои маленькие секреты в попытке по-настоящему впустить меня… Я все еще всегда думал о ней как о… Мари.

Потому что Мари принадлежала мне.

Аврора принадлежал ему.

И за это я его вроде как ненавидел.

Но не совсем так. Как я мог ненавидеть его за любовь к ней? Как я мог ненавидеть его за то, что она хотела на самом деле? Потому что, если бы я действительно ненавидел его, это значило бы, что я действительно не любил её. Но я действительно любил её, действительно любил. И поскольку я любил её, я хотел, чтобы она была счастлива. И если её счастье означало, что у нее есть он… тогда я желаю им обоим всего наилучшего, ей И ему.

Я надеялся, что у неё все получится.

Я надеялся, что она получит всё, о чем мечтала.

Она заслужила быть счастливой, заслужила всё это. Потому что для меня она была идеальной.

Она всегда была идеальной.

Даже когда она не верила, что она идеальна.

Она ушла.

Итак, теперь я двинулся дальше.

И я не один.

Правда, я был один в настоящее время, сидя окруженный незнакомцами в зоне ожидания аэропорта. Я также летел в Лос-Анджелес один, сидя в аккуратных рядах по три человека в окружении тех же незнакомцев в течение полутора часов. И я один ждал выхода, держа в руках свой единственный чемодан-роллер и рюкзак, в то время как подросток в проходе продолжал толкать меня сзади, как будто это могло ускорить движение очереди.

Незнакомцы, которых я больше никогда не увижу, не могли помешать мне почувствовать себя одиноким. Воспоминания о годе, проведенном с хозяевами ранчо лагеря Моррис, которых я, возможно, никогда больше не увижу, не заставят меня чувствовать себя менее одиноким. Но у меня были друзья, там, куда я собирался, старые коллеги и бывшие одноклассники, которым не терпелось услышать о моем годичном творческом отпуске, о самом красивом «тюремном заключении», которое они могли представить. Они уже договорились, забронировав для нас комнату в «Вонючей розе» в Беверли-Хиллз, чтобы мы могли собраться вместе и наверстать упущенное. Мне не терпелось увидеть их лица, когда я окажусь на пятьдесят фунтов легче, чем они меня запомнили.

Я двигался дальше.

И мне повезло, я не был в одиночестве.

Выйдя из туннеля в зону выдачи багажа, я сразу же заметил её в первом ряду у перил, гордо держащую белый лист бумаги с надписью «Ник Кэмпбелл» на нем черным маркером. Улыбаясь, когда я подошел к ней, я отпустил свой чемодан, обнял её за плечи и прижался губами к её губам для сладкого поцелуя. Она прижалась ко мне, сжимая мои руки, как будто никогда меня не отпускала.

Когда мы наконец вздохнули, я взглянул на сморщенный лист бумаги в её руке и пошутил: «Что, ты думаешь, я забыл, как ты выглядишь, всего за несколько недель?»

Диди засмеялась, скомкала бумагу в комок обеими руками и сунула мне в карман. «Я просто хотела, чтобы всё было как в кино: взволнованная девушка держит имя своего парня, ожидая, пока он выйдет».

Я дважды моргнул и пожал плечами. «Не могу вспомнить ни одного такого фильма. Водители лимузинов держат имена, но… Ах, кого это волнует?» Я прижал её и снова поцеловал.

Через несколько часов мы с девушкой пошли рука об руку в ресторан в Беверли-Хиллз, и метрдотель сразу же направил нас в комнату, где мои друзья ждали нашего припозднившегося прихода. Тамлин и Теренс первыми вскочили со своих стульев, Тамлин в изумлении похлопал меня по плоскому животу, а Теренс ликовал о моем похудении. Шерри и Мин были прямо за ними, им было очень интересно узнать больше о великолепной блондинке, висящей у меня на руке. Келли, Лэндон и Шон помахали со своих мест, и глаза Шона вылезли наружу, когда он уставился на грудь Диди.

Мои друзья. Всё еще здесь. Меня давно не было, но они все равно приложили усилия, чтобы прийти.

Да, она ушла — вернулась домой, туда, где она, по её мнению, должна была быть.

Я? Я был здесь. Было хорошо вернуться в Лос-Анджелес.