Клятва на крови

Глава 21. Воспоминания

Сицилия. Настоящее.

Ночь. Комната погружена в полумрак. Где-то за стеной шелестит ветер, носится по склонам, рвёт тишину, словно ищет выход.

Алиса сидит в кресле-качалке, прижимая к себе спящую Дину. Гладит её по голове, смотрит в одну точку — в темноту перед собой, будто там что-то затаилось. Лёня уехал. А вместе с ним — и воспоминания, нахлынувшие волной, обжигающей сильнее, чем любое настоящее.

Воспоминания

Сначала — мама. Тихая, тонкая, как фарфоровая статуэтка. С усталыми глазами и вечно сдержанной улыбкой. Она пахла жасмином и… грустью.

Алисе тогда было шесть.

— Мы не подходим друг другу, Володя. Я не могу жить среди оружия и страха, — сказала она отцу.

Он стоял, уставившись в пол, с каменным лицом, сжимая бокал коньяка.

— Ты не уйдёшь с ней.

— Я и не собираюсь. Она — твоя. Всегда была. Мне жаль её… Но я не смогу.

И она ушла. Без истерик, без хлопанья дверями и криков на лестнице. Просто однажды не стало её голоса по утрам. Ни запаха жасмина, ни прохладных пальцев на лбу. Осталась только пустота в коридоре и шелест записки, случайно упавшей с полки много лет спустя.

Потом — детские шаги по холодному мрамору. Слишком большая отцовская рубашка вместо пижамы.

Папа держал её за руку на переговорах, усаживал рядом, будто знал: его дочь должна видеть всё с самого детства. Чтобы не дрожать, когда начнётся бойня. А она начнётся — это было вопросом «когда», а не «если».

И был Лёня. Вечно пахнущий табаком и моторным маслом. Не няня, не телохранитель. Он — как лишняя кость в позвоночнике, на которой держалась она.

— Лёнь, ты точно меня не сдашь в детдом? — спросила она однажды, когда мама в очередной раз не позвонила.

— Алиса, ты тут у нас принцесса. Только скажи — и тебе выстроят дворец в Кремле, с золотыми унитазами и личным тигром.

— А мама?

Он на секунду замолчал.

— Мамы разные бывают. Ты держись за то, что есть. Я — тут.

И он действительно был. Возил на стрельбище, учил читать по губам, слушать за стеной и не моргать, даже если тебе в лицо тычут стволом.

Иногда она мечтала, что он — и есть её отец. Потом смотрела на Дьякова — и понимала: нет, родной всё-таки круче. Просто из другой стали.

Помнится, как однажды она подбежала к нему — он вернулся глубокой ночью, с окровавленными пальцами и запахом металла.

— Ты ранен, Чижик?

— Это не моя кровь, Лиса.

— А почему ты никогда не плачешь?

— Потому что у меня есть ты. Я не имею права.

Она запомнила. И с тех пор тоже почти не плакала. Потому что знала: у неё уже есть, за кого держаться. И кого держать.

Настоящее

Алиса моргнула.

Дина посапывала у груди, теплая и безмятежная, как будто этот мир — всё ещё безопасен.

В груди у Алисы — нечто похожее на комок, слишком острый для слёз, слишком тяжёлый для слов.

Она не знала, кем становится.

Но она точно знала, откуда вышла. Из семьи, где молчание — броня, а привязанность — роскошь. Где любовь не давали — её приходилось заслуживать. Больно, долго, с боем.

Она — дочь Владимира Дьякова.

И плевать, сколько крови в ней осталось человеческой.

Дина — её.

И если кто-то посмеет протянуть к ней руку — эта рука останется в прошлом. В коробке. На дне моря. С грузом.