Анчутка

1. Конокрад

Два утомленных жарой гнедки устало фыркали и глухо ступали по сникшей на полуденном пекле траве, монотонно покачивая своими огромными головами. Их знатные всадники, отроки едва вступившие в мужий возраст (около 25 лет), лениво правили ими и, уже давно ничего не ожидая, с равнодушием всматривались вдаль.

— Видно, этот бродник (бродяга) чего напутал, — сказал один другому, посмотрев на застывшее над ними синее небо — испепеляющий глаз Хорса лишь только утвердился в своём зените. — Сдаётся мне, Мирослав, мы окончательно заплутали.

Он приложился к кожаной баклаге, хотя она давно уже была пуста, и потряс ею над собой, широко открыв рот. Та смогла подарить лишь одну единую каплю, которая едва могла облегчить его жажду. Молодой боярин был воплощением настоящей мужской красоты: выше среднего роста, широк в плечах и отлично сложен. Бороды и усов не имел. Его густые волосы, русого цвета с выгоревшими на солнце белыми прядками, сверху на полголовы были собраны в хвост и перетянуты кожаным жгутом, а остальные свободные, когда-то мягкие волны, слиплись от пота и теперь неприглядно трепались по плечам.

— Извор, зачем искать там где ничего нет? — ухмыльнулся другой. Его слова были как укор, потому что именно Извор упросил его послушать совета встретившегося им юнца и пойти неизвестным путём, ища выхода из пустынной степи. — Ты уже пробовал с полгодины (полчаса) назад.

— Ну попадись он мне, ноги вырву, — злобно выпалил Извор, исказив свой рот. — Это по его милости мы таскаемся здесь.

— Может по твоей всё же?!

— С чего вдруг?!

— А кто подстрекал от дружины уйти? Не ты ли?! Хотелось в одиночку поохотиться, вот теперь, не ровень час, на половецкие вежи (жилище) наткнёмся. Дозорные говорят, они вызывающе близко подступили к нашим землям.

Другой был не менее статен, с прямой горделивой осанкой, он конечно не имел такой горы мышц, как у Извора, но на равне с ним мог похвастаться немалой мощью, кроме которой чувствовалась ещё и невообразимая внутренняя сила. Его виски, как и лицо были гладко выбриты, а несколько тёмно-русых кос туго связанны на затылке, глаза были серы, что его серебряная бляха на наборном ремне в виде головы волка — знак их рода— такой же был и у Извора; черты лица были правильными и немного вытянутыми, а взгляд проникновенным.

Он приподнялся в стременах и с досадой вернулся в седло, приняв за речушку марево впереди. Отрешённо посмотрел в спину Извору, который ушёл в сторону. Тот припустил своего коня к пригорку и, нырнув за него, скрылся, будто провалился. Через долю времени вновь показался, размахивая руками и радостно гекая.

— Эге-гэй, Мир, сюда, — пустил коня, подбадривая того, на другой склон пологой балки, за которой вдалеке маячил зелёной полосой лес. Мирослав поспешил за ним.

Достигнув густых порослей, путники наконец обретя нечаянное убежище от зноя, скрылись в тени крон раскидистых ив, и ещё более обрадовались они речушке, проходившей там крутым изломом.

Рассёдланные кони по пястье вошли в воду, громко втягивая в себя живительную влагу, а их всадники, поспешно скинув с себя всю одёжу, пронзая молодецким гиканьем умиротворённость этого укромного места, с разбегу плюхнулись в зеркальную гладь, разбивая её своими белыми телами. То с головой заныривая, то выскакивая по пояс из под воды, они с хохотом барахтались, размашисто плеская широкими ладонями, желая обрызгать своего соперника покрепче. Потом принялись топить друг друга, запригивая на закорки, или заныривая на глубину, дёргать за ноги, или опрокидывать, на счёт удерживая голову противника под водой, в незатейливой игре споря кто удалее и выносливее.

Выпроставшись из под своего двоюродного брата, Извор бултыхнулся вниз, сложив обе руки вместе и сверкнув ягодицами, скрылся под водой, одним махом переплыв реку. Вынырнул он уже возле противоположного берега и выскочив, весь обтекая прозрачными струями, перекатывая мышцами под ними, как под второй кожей, разгребая камыши, выполз передохнуть, вдоволь наплескавшись. В ивовом шатрике, где он укрылся от палящего солнца, было прохладно, а узкие листья шелестели над головой, иной раз щекотливо касались и заставляли молодого боярина покрыться мурашками.

Вскоре рядом плюхнулся и Мирослав, подставив широкую, бугристую спину, прыгающим, словно мушки, робким солнечным бликам, пробивающимся сквозь длинные плети ив, свисающих до самой кромки воды.

— Ох, батя опять ор поднимет, — тишину нарушил Мирослав, наконец утишив гулкое дыхание после резвых игрищ. — А хотя, может мы и не случайно заплутали — может до следующего дня здесь останемся, а? Завтра день смерти наших матушек, а эти северские хороводы водить станут.

— Кабы в Киеве были, их бы в миг прищучили, розгами бы каждого изсекли бы.

— А бояр ещё и звонкими откупиться заставили бы, а здесь на северских землях и капища стоят непорушенные, и храмы созидают…

— Как жара спадёт сразу двинемся — по звёздам быстрее дорогу до Курска найдём, а то может статься, разъезд (дозорный отряд) уже ищет нас, — сказал Извор, отбросив в сторону недожёванный стебель рогоза и завалился навзничь рядом.

— Ещё и без добычи, — сожалительно отметил Мир, — сотский Олексич с дружиной засмеёт.

С той стороны кони заугукали, будто соглашаясь, пару раз звякнув уздой.

Извор вытянулся, сложив руки за головой и как-то блаженно улыбнулся, видно что-то представляя в своих мечтательных грёзах, навеянных ивами. Там в его воспоминаниях кто-то задорно смеялся в тереме боярских хоро́м, а он, встав на седло своего коня, пытался заглянуть в слюдяное оконце через высоченный частокол, держась за заточенные, сладко пахнущие древесной свежестью, колья.

Смех оборвался. Зато под частоколом в широких лопухах, под самыми копытами его коня, что-то закопошилось, показалась голова, и, уткнувшись в морду фыркающую и жующую жирную овсяницу, тут же спряталась.

Извор спрыгнул, сам под куст метнулся, да лишь голову в лаз смог просунуть.

— Эй, — тихонько позвал, распластавшись под лопухами.

— Кто ты? Чего надо? — отозвался тонкий голос с той стороны и в отверстии блеснули глаза светло-голубые, совсем непримечательные, впрочем как у всех северских, не то что у полян — серые, глубокие, с тёмным краем, будто чернённые гривны.

— Меня Извором зовут, я сын Военега.

— Военега! Не того ли Военега, ближника наместника, что ещё князем Ярославом сюда направлен был?

— Того самого. Олег — стрыя (брат отца) мне.

— Чего надо?

— Дружок, пусти меня во двор, я тебе векшу дам.

— Дружок?! — переспросил тот. — Смотря зачем пустить, может векши мало будет.

— Хочу на свою невесту, Любаву, посмотреть. Мой отец с Позвиздом, твоим господином…

— Не господин он мне…

— Хорошо, — Извор сдержано согласился, желая подмаслить гонористому дворовому и исправился как себе же удобно было, — с отцом её через месяц смотрины назначили. Вот и решил глянуть глазком — вдруг она хромая али косая…

— Ааа, — понимающе закивал малец головой. — Тут намедне тёлку к быку водили к соседям. Так вот, она бодаться стала— не понравился жених-то ей. Тоже боишься, что рогатая, — ехидно хмыкнул.

Извор обиду проглотил, больно хотелось во двор пробраться, решив, что после с ним поквитается.

— Ну, пустишь? — переспросил, крикнув в подкоп, только там уж тихо стало, зато в стороне скрипнула калитка.

— Она в баню на помывку сегодня пойдёт, там под лавкой спрячешься, — выглянул чумазый отроча лет десяти, на голову ниже Извора, просунув нос в щёлку, раньше, чем дверь полностью отворилась.

— В бане? — засмущался Извор.

— В бане. Вот и разглядишь её получше. Идёшь? — поторапливал предприимчивый отроча, верно опасаясь, что их кто-то заметит.

— Добро.

— А векша где? — спросил малец, снизу вверх поглядывая на незадачливого жениха своими озорными глазами. Его русая коса, одна из трёх, вся потрёпанная, в репеях, в соломе и ещё не весть в чём, словно тот недавно коров пас, свалилась на бок. Откинув её назад на спину, малец выставил руку вперёд.

Извор навстречу протянул свою, с зажатой в кулаке монетой, и завис с ней над перепачканной ладошкой. Подумал с долю времени, но всё же пересилив брезгливость, вложил плату и хлопнул по ней другой рукой, запечатав сделку.

Крадучись пробрались в баню, и лишь Извор успел скрыться в ней, тут же забегали девки по двору, готовясь к помывке боярской дочери. В баню зашёл дюжий мужик в одной рубахе, затапливая каменку покрепче. Дело своё сделал и ушёл. Ох и жарко стало Извору, даже под лавкой, да возле пола. Измаялся весь, по́том обливается, но не сдаётся, ждёт невесту свою — глаза протрёт и таращится сквозь молочный туман.

Дверь отворилась, запуская немного свежести, а из-за неё малец выглядывает, тот самый. Скрылся мигом. Тут на пороге появился мощный муж, как дуб, кряжистый. Зашёл неспешно, скрипнув каждой половицей, одёжу скинул, сел на лавку, где Извор прятался, да его за шиворот и вытащил одним рывком, что тот аж крякнул от неожиданности. Труханув как следует, поставил перед собой и, лишь ивовым веничком прикрывшись, громыхнул:

— Зять значит? — посмотрел на того хмурным взглядом, отерев широкой ладонью вспотевшее лицо, видно и сам через силу терпя такой жар.

Виновато переминаясь с ноги на ногу, Извор потупил глаза, понимая, что попался в лапы самому тестю, а в голове кружится, покраснел то ли от жара, то ли от стыда, то ли злобы на того мальца, что в ловушку загнал.

— Раздевайся, зять.

— Бить будешь? — встрепенулся хорохорясь, да подбоченясь позу принял.

Через некоторое время дворовые с девками, окружившие пыхающую жаром баню, приникшие к дверям и единому малому оконцу, вздрогнули, когда после громогласного эханья, послышалось жалобное оханье.

— Убивает, — шепнул кто-то в толпе.

Девки, в испуге округлив глаза, косами своими рты прикрыли, а малец, тот самый, который в калитку пустил, от смеха зашёлся, да тут же и взвизгнул — острые пальцы в ухо впились и кверху тянут, будто подрасти помогают.

— Неждана, — зашептались дворовые люди, тут же перед ней головы склонили.

— Это кто здесь у нас такой чумазый? — злобно процедила. — Признавайся, по твоей милости он сюда пробрался?

— Пусти, — запищал малец, руками ту лупит, — я всё тяте расскажу.

Малец на цыпочки приподнялся, заверещал, на руке боярыни повис, да надорвав мочку свою, выпростался, к бане кинулся. В дверях с Извором столкнулся— он-то из бани выбежал, чтоб охладиться в ближней речушке — хоромы на левопобережье Кура были. Извор на того ногой замахнулся, желая отомстить за обиду, да подскользнулся и назад в баню как в прогаль провалился, а малец с порога кубарем на траву слетел, с места схватился да к реке бегом. Извор за ним. Нагнал за шкирку, как шелудевого котёнка, вздёрнул. Тот чуть было из порт своих не выпрыгнул. Руками то за шиворот хватается, то порты подтягивает. Отвешивая тумаки по бокам, мстительный жених потащил мальца к реке, подальше от любопытных глаз, утопить хотел видимо, а тот извернулся и дёру дал. На иву залез, да на плетях покачнулся, на соседнюю, что с противного берега росла и перекинулся. Стоит, в причинное место у Извора с того берега, через реку, торкает, двумя пальчиками размер отмеряет и заливается. Тот, наконец осознав, что голышом в салки играл, прикрылся руками, в воду ступил — точно бы догнал, да будущий тесть кликать начал.

Извор так ещё никогда не парился. Несколько раз к реке бегал охладиться и назад. С тех пор у него своя, особенная любовь к ивам.

Растворившись в воспоминаниях, Извор видно задремал. Тесть-банщик опять навис над ним, помахивая ивовым веничком, сдёрнул из него хворостинку и, как-то ехидно зареготав, щекотнул тому по лицу. Пробудившись, Извор тут же растопырыл глаза от того, что в ноздрях неприятно свербило, а Мирослав, сдерживая смех, тыкал тому прутиком в нос.

— Вот подожди, как станешь зятем мне! — гаркнул на него.

— Злишься на меня, что Любава женой мне станет? Она ж твоя невеста раньше была, — выдавил из себя Мир.

— Нельзя нам быть вместе. Хоть и не родная мне сестра, а лишь сводная, законом запрещено.

— Верно, любишь её до сих пор? — и продолжил видя, что Извор замялся, что ответа не даёт, не желая портить дружеский союз. — Любишь, смотрю.

Извор призадумался, головой повертел, а Мир на своём настаивает, брата пытает:

— Говори, не обижусь. Я же знаю, что по сердцу она тебе.

— Раньше думал, что люблю. Смех её помню, что речушка звонкая, и речи мягкие, будто дуновение ветра. Потом… изменилась она после смерти отца. Я с ней и не виделся-то ни разу, только шептались. После знакомства в бани, с тестем квас в клети пили — я там и заночевал, а ночью, когда все спать легли, под оконце к ней пришёл. А она со своими сенными лясы точила. Да складно как у неё всё было — те на какую-то девку жаловались, говорили, что напраслину на них наводит, что боярыня ей во всём потакает, что та на утро им розги назначила. А она всех словом утешила, всех одарила: кому усерязь, кому начелье, кому поясок. Сказала, что отца своего умилостивит.

— Ну, а дальше? — Мир с любопытством слушал двоюродного брата, уперевшись в того двумя серыми, как серебряные гривны, глазами.

— Прознала она, что под окном сижу, створкой как хлопнет перед моим носом. Думал, щас ор поднимет, хотел уже бежать, а она кликнула, разговор завела. Говорит, до смотрин видеться плохой знак. Я пото́м каждую ночь к ней приходил — калитку на заднем дворе намеренно изнутри не запирали — был один малец услужливый, я ему ещё ноги грозился выдернуть. Верно брат её это был.

— Брат?!

— Поговаривали, что Любава у Позвизда не единственная дочь. Слухи до сих пор ходят, что кроме неё ещё дитё имелось. Так вот верно малец этот и был сводным братом. Он меж нами посредником стал. Пробирусь в амбар и хоронюсь пока все спать лягут, потом сяду под окном, ивовым прутиком постучу, а она с той стороны уже ждёт. Столько болтали, что не замечали, как и рассвет начинался. Вот признаюсь тебе, что тогда любил крепко.

— Да притворялась она верно. А как твой отец мать, — запнулся и тут же исправился, — мачеху её вдо́вой к себе взял, так Любава выделываться и перестала.

— Изменилась, говорю. Она ни о чём, что до того пожара в хоромах было, и вспоминать не хочет — тяжко видно.

— И не удивительно, её отца в степи убили, а крамолники в тот же день на его подворье лиходейничали, верно те с половцами заодно были.

— Вот и я о том же — Любава шибко испугалась тогда — они с Нежданой одни лишь в живых остались. Вторая жена Позвизда спасла от смерти падчерицу свою, Любаву, а та в благодарность её матушкой теперь и величает.

— От этого ещё поршивее становится, — утробно проговорил Мир, спрятав лицо в скрещенных перед собой руках, уперевшись высоким лбом в жилистые предплечья. — Не хочу девице, и так судьбой обиженной, жизнь портить. Ты ведь мне брат — признаюсь, не по нраву она мне.

— С чего? Статью и красотой не обделена.

— Верно! Только, когда смотрю на неё, пусто в сердце моём, как в пересушенном колодце.

— Заладил — сердце молчит, сердце не ёкает, хочу по любви. Нет в нашем мире по любви, есть лишь расчёт и выгода. Попробуй, может и понравится, — лукавым прищуром наградил Мира.

— Пробовал, — и уточнил на молчаливое изумлёние Извора. — Сколько лет ищу, нет той, что сердце своё бы отдал. Батя уже каких-никаких ко мне девок приводил, и худых, и сочных, один раз даже половчанка была. Они передо мной и так, и этак— постылы мне все. А теперь смотрю не отвертеться — отцы наши уговорились оженить меня твоей сестрицей. Говорю, не люба она мне, а батя на своём стоит.

— Не по сердцу — поживёшь год-другой, может и свою заветную отыщешь, второй женой будет, — не обижусь, и ей, Любаве, артачиться не пристало — у отца моего полюбовниц этих, что кур в курятнике, — язвительно отметил Извор.

— Не по себе мне от всего, да и женитьба эта странная — со всех сторон моему отцу лишь выгодна, а твоему что с неё прибудет? Весь Курск и так под началом Военега. Лучше меня знаешь, Неждана после смерти мужа первого всё достояние его взяла, до двух третий земель всех, а от промысловых делянок только одних можно кормиться всю жизнь хлопот не зная, а бортники мёда сколько собирают да к княжьему двору поставляют? а от отца ей кузнецкая слобода перешла — всю княжескую рать снабжает?!

— А как по другому братья должны друг к другу относиться?! Когда мой батя в беду попал, именно твой отец, Олег, его выручил, а так в закупы пришлось бы наниматься.

— По отцу лишь…

— По отцу, и что дальше!? Твоя бабка робычицей (рабыня) была, а моя законной дедовой женой. А оно видишь как всё повернулось — твой отец теперь здесь наместник, а мы у вас в услужении.

— Дурень ты, Извор, — стукнул тот его кулаком в плечо и оглянулся назад и вниз на противный берег, заслышав частый перестук копыт. — Ты коней не затреножил, что ли?

Ошарашенный увиденным, он принялся тормошить своего кимаревшего брата за руку и сверкнув задом поднялся во весь рост, выходя из шатрика.

— Эй! Что ты удумал?! — воскликнул.

На осёдланном гнедке сидел тот самый бродник, которого встретили по пути сюда. Он был весь в оборванках, без обуви, но зато в высокой шапке, что торчал только нос и подбородок.

— Я порты туда бросил, там и возьмёте, — крикнул конокрад с одного из двоеконных, наклоном головы указуя навершием шапки в сторону дубравы.

— Стой, милок, погоди, — Мир медленно подошёл к кромке воды, порохово поросшей камышами.

Конокрад следил за малейшим движением обнажённого боярина и на каждый его шаг отводил коня назад. Мирослав, ступая по илистой жиже, зашёл в воду, уже затянувшейся зеленью ряски, и остановился, боясь спугнуть юнца.

— Оружие тоже не тронул — тут волки кругом, — как ни в чём не бывало продолжил лиходей.

— Выведи нас отсюда — я тебя золотом осыплю, — желал подкупом остановить сребролюбца, надеясь на его алчность и тугоумие.

— Много дашь? — не отводил от того взгляда скрытого под шапкой.

— Много. Я сын наместника курского, — замер на месте по бедро в воде. — Насыплю, сколько в шапку влезет.

Юнец призадумался и, поправив шапку на голове, пропустил два шага Мира своим ответным отступлением.

— Дружинники ваши там, по прямой, версты две отсюда, — указал перстом вдоль реки, не сворачивайте только никуда.

— Ах ты, гадёнышь! — вдруг подскочил с места Извор, что из под ветвей торчали только его оголённые ноги, похожие на две кряжистый оглобли. — Мир, что ты с ним лясы точишь, он нас сюда намеренно завёл!

От неожиданного гарканья, его конь, на котором сидел конокрад, узнав своего хозяина, резко встал свечой. Конокрад вытянулся в стременах, опуская гнедку.

— Стой, паршивец! — рявкнул Извор. — Я тебе ноги вырву.

— Ты?! — удивился юнец, взгляд строптивый не отводит, пальцем на того торкнул.

— Я! Забыл что ли? Недавно виделись! Верни коней, по-хорошему, иначе на площади тебя засеку розгами, — ругает, а сам не останавливается — своими мощными ногами воду кромсает, баламутя ими зелень спокойной глади.

Малец пальцы сложил будто примеряется к чему-то. Извор, долго не думая, занырнул и оторопел — вода показалась ему леденящей, не то что в первый раз.

— Попадись мне только, — уже кричал достигнув берега, и выйдя из воды, нагишом припустившись следом за трусящей двоеконью в наглом желание догнать их, на ходу понося́ отборной руганью.

Поняв всю тщетность своей горделивой попытки, Извор остановился переводя дыхание и лишь наблюдал, как гнедки с конокрадом пропали за краем балки. Он натянул порты, протянутые Миром, который его нагнал, отборным матюгом кроя беглеца.

Конокрад уже не нёсся, а мерно вышагивал с конями вдоль извилистой рва, подсчитывая свою прибыль. Остановился подтянуть наспех застёгнутые подпруги. Под ногами слегка поколебалось.

Прильнул ухом к земле, распластавшись на ней, пытаясь всем телом поймать перебор копыт за пригорком. Отряд около полдюжины, нет — пяти верховых. "Охрана наместника," — мелькнула мысль, — да не, те с бубенцами идут, а тут тихомолком, будто воровато крадутся. Может тоже хотели полиходейничать?"

Остановились, о чём-то перекликнулись и занырнули в балку, в которой притаился конокрад. Он испуганно сжался, видя по зубы вооружённых воинов, верно самонадеянно полагая, что этим действием неприметным станет. То были половцы.

Группа конных не останавливаясь пронеслась мимо, только один, с личиной на шлеме и конским хвостиком на шишаке, погарцевал перед юнцом. Пристально изучил и его, и коней в тёмные прорези, и приблизился к опешевшему конокраду, протягивая руку к бедру, где был меч. Передумав видно, отстегнул от седла булаву, размером наверное с шапку юнца, и дёрнул повод в сторону, поднимаясь по склону, оставив позади опешевшего конокрада. Тот сглотнул испуганно, прыгнул в седло, и двинулся дальше, изредка оборачиваясь назад.

— И мне что с того?! — фыркнул в губы, верно переживая за этих двух бояр. — Значит доля их такая, — размышлял вслух, пытаясь не оборачиваться больше от того, что чем больше оглядывался, тем крепче становилось совестнее. — Они верно за ними шли, и так бы их взяли, — остановился о чём-то размышляя и видно изъедаемый изнутри, в момент развернулся да за половцами в догонку коней пустил.

За пригорком его взору открылась картина — один боярин трусил от ражистых всадников, помахивающих саблями и мечами над головой. Тот, что под личиной скрывался, во весь опор гнал своего каурку навстречу другому, самому дерзкому из двух бояр.

Извор поспешно подвязав порты, принял стойку, готовясь отбить удар своим мечом, и краем глаза заметил конокрада, который раскручивал гасило с двумя гирьками по краям.

— Ах, гадёныш! Ты с ними заодно?! — рыкнул Извор, поудобнее перехватив меч, не зная чей удар первым отражать будет, ещё и беспокойно оглядываясь на носящегося по степи сына наместника, за которого головой отвечает. Хотя может статься, что отвечать самому скоро нечем будет.

Булава в руках половца очерчивала круги, набирая силу для смертельного удара. В момент её увело в сторону от настигнувшего её гасила, плотно обвившим своим кожаным ремнём руку всадника, что и его дёрнуло следом за металлической головой, испещренной мелкими шипами, вынудив половца вывалиться из седла.

Конокрад подстегнул отвязанного коня в сторону Извора, а сам во весь опор понесёсся к Миру.

Зацепив гнедку за повод, Извор, удерживая меч в руке, попытался взобраться в седло, только плохо получалось. То ли от того, что конь испуганно шарахнулся, то ли от того, что Извор торопился и, зацепившись за стремя одной ногой, прыгал рядом с конём отступающим боком. Но всё же с горем пополам взобрался на своего скакуна и в тот же миг успел пригнуться от скользящего удара меча. Отбил следующий, стремительно падающий на него сверх, рубанул половца по предплечью и, вытянувшись вперёд прободил бок того. Кони тоже кусались и брыкались. Лязг мечного боя достиг Мирослава.

Загнанный до одурения, он остановился и, тяжело дыша, пытался разглядеть нападавших. Меч, что он утерял, когда споткнулся о кротиную кочку и не удержавшись на ногах кувырком преодолел несколько саженей, так и стоял совсем неподалёку, воткнутый в землю, будто насмехаясь. Медленно подступая, и растерянно поглядывая в сторону двух сражающихся неподалёку, половцы вроде и не спешили нападать, ожидая пятого, который из-за ранения всё больше защищался. Двое беспокойно о чём-то говорили, немного сдвинувшись в сторону, видно решая, нужна ли тому помощь.

Сын наместника несказанно был рад их заминке, что не скоро голову свою сложит. Но он не хотел смириться со своей гибелью, более переживая, что в таком позорном виде его и найдут, а то может статься, то и вовсе следов не останется — волки растащат — не узнает отец, где кости его будут.

— Из-за откупа, что ли? — пыхал Мир, стоя в полуприсяде, уперевшись ладонями в свои колени.

— Нам твоя голова нужна, — ответил один из них и на ломаной славе кивнул на человека с личиной.

— Дам в два раза больше, чем он предложил.

Те переглянулись безмолвно вопрошая друг друга, но видно опасаясь расправы, нерешительно закрутили головами. Мирослав, всё ещё не восстановив дыхание, показал три пальца, поднимая закуп. Озадаченные таким лестным предложением, половцы замешкались, что-то обсуждая на своём. Мир же наоборот сгрупировался, увидев за их спинами юнца, который на полном ходу нёсся навстречу, в образовавшийся между теми промежуток. Отдёрнув повод в сторону от себя, конокрад правил конём, а сам свесился в седле выставив руку, протягивая её к загнанному боярину.

Мирослав мигом подтянулся, ухватившись за незрелую ладонь, и приникнув торсом к юнцу, крепко прижался к его спине. Конокрад особо не желал такой близости, и округлив глаза, попытался выпростаться. В мелкой потасовке на полном ходу, Мир всё же одолел конокрада и, вырвав из рук того повод. Сам правил конём, зычно подбадривая гнедку своего брата, который вскоре их тоже нагнал. Они так и неслись друг за другом вдоль высокого берега извилистой реки.

— Я прикончу тебя, — кричал Извор, потрясая мечом, на ходу целясь в конокрада.

— Я спас тебя, — огрызнулся тот.

— Извор, умерь пыл, — выкрикнул Мир, осаживая коня.

— По его вине нас чуть не убили — это не людоловы, это убийцы! — не унимался тот, подходя ближе, желая этого оборванца в научение хотя бы отмутузить как следует. — Мир, дай мне его сюда!

Мир не спешил, лихорадочно содрагаясь всем телом, он жестом руки остановил друга.

— Остынь, Извор. У меня дело к нему есть. Моё предложение в силе, — обратился к юнцу. — Доведи нас до Курска, а я тебя озолочу, — сглотнул насторожено и медленно протянул руку к его шапке.

Конокрад тут же подтянул ноги к себе, собрался весь и выпрыгнул из седла, пару раз перекувыркнулся и, сорвавшись с обрыва, вошёл в воду.

— Ах ты, сучий потрох. Поймаю, раздену, как ты нас побегать заставлю, только по городищу пущу! — Извор было кинулся за ним.

— Извор, заткнись! — Мир нетерпеливо гаркнул и, истомно вздрогнув, сглотнул. Пересаживаясь в седло, он немного поёрзал, руками прикрываясь своё возбуждение от удивлённого взгляда сына воеводы.

— Мир, ранили тебя? — тот подскочил, обеспокоенно оглядывая того, желая найти рану.

Мирослав вытянул вперёд руку и, уперевшись ею в лицо сердобольного Извора, не дал подойти ближе — хотя куда ближе, тот его уже ощупывать принялся, за ноги хватает — и, словно оправдываясь, не зная что сказать, выкрутился:

— Я в отличии от тебя не в седле скакал, а на перемётной суме, весь зад отбил. А ещё, смотри, что у конокрада позаимствовал, — протянул перстень с такой же мордой, что на их наборных поясах, которые они так и не нашли.

— Мир, так это ж дедов перстень!

Их разговор был прерван приближающимся шумом— с противоположного берега к ним шла верхами дружина. Те громко бранились на какого-то старца, по вине которого уже несколько годин (часов) блукатили по лесу, и наконец отыскав выход из густой дубравы были приятно обрадованы и неожиданной встрече с незадачливыми беглецами.