Анчутка

38. Обличение

Из притвора храма на паперть выбежали служки, не понимая от чего задерживаются жених с невестой. Уже и епископ из алтаря вышел — венчающихся к себе призывает.

Дочь Нежданы вложила свои тонкие пальцы в предложенную Военегом большую ладонь. Улыбнулась тому на приободряющий взгляд, понимая всю важность данного момента, приосанилась и проследовала с ним к храму. Устремилась взором на Мирослава, своего будущего супруга, что стоял возле паперти. И тот радостной улыбкой озарился. Любаве с облегчением подумалось о счастливой семейной жизни, а не о тех бедах с нелюбимым супругом, которые ей пророчил шалопутный братец, что сейчас по другую сторону от отца идёт, пот с лица своего утирает.

Только смотрит Мирослав не на невесту, а мимо. Любопытно Любаве стало, что её жениха так радует. Краем глаза уловила силуэт девичий в дорогой шёлковой рубахе, что скрывалась за мощной фигурой Извора. Вот кто его взор на себе держит! Приковала к себе, что глаз свой от неё отвести Ольгович не может, истосковавшись по ней в разлуке долгой. К любимой своей навстречу ступить бы, только рано ещё — всё своим чередом должно идти, как и сговорено было.

Военег на дочь смотрит, её оторопи дивуется. Сам немного опешил, Сороку разнаряженную, всю в шелках, да жемчугами увешанную, приметив. И как только она сюда пробраться смогла, где полна площадь дружинников?

Перед женихом две девицы предстали. Обе знатные красавицы, обе в платьях подвенечных, кто же из них невеста Мирослава Ольговича.

— Здрава буди, сестрица моя, — Сорока уветливым целованием ту встречает, поклон той сердечный отвесила. — Не признала меня верно?

Дочь Нежданы Златовны побледнела. Дышать вовсе перестала. Застыла на месте. Ни жива, ни мертва — крестом себя осеняет, думая, что ей то мерещится. Неужто анчутка её опять мучает?

— Зачем с того света ко мне явилась? Зачем мучаешь? — дочь Нежданы в ответ еле слышно пролепетала. Заозиралась вокруг — не одной ли то ей чудится, да не услышал ли кто ее слов опрометчивых. — Сгинь нежить, — шепчет бледными от ужаса губами.

— Осяжи меня — дух плоти не имеет, — руки к той Сорока протянула, а нежданина дочь, как от проказной отшатнулась, не имеет желания поверить своим глазам.

— Кто из вас невеста, Любава Позвиздовна? — епископ сердитым гласом у девиц испрашивает — неужели те глумиться над ним, служителем Богу единому, надумали?

Служки алтарные тому пальцем тычут на нужную, что подле Военега. Слободские да горожане охать начали, от любопытства шеи повытягивали. Поднажали сзади, теснят дружинников, что кольцом плотным место перед папертью окружили — толпу еле сдерживают.

— Убрать её! — Военег терпение теряет, но того ни бояре, ни кмети не слушают. — Олексич, чего стоишь?! — наместник несдержанно гаркнул. — Убери девку эту, да поживее.

Олексич к Сороке нахрапом идёт. Меч обнажил. И иные дружинники к Сороке близятся. Встали подле неё и не шевелятся даже, словно гриди княжеские над своей княгинею.

— Я, святый отче! — с поклоном Сорока епископу курскому назвалась.

— Ложь всё, — зашипела Неждана сперва не смело, но видя пытливые лики обступивших их дружинников, завопила, — Ложь!!! Мне ли не знать дочь Позвизда, его вдове?! Вот она, — на свою дочь указует. — А эту самозванку Сорокой кличут.

— Бог всем ведает, — продолжает Сорока. — Не сойти мне с сего места, коли лукавлю.

— Коли ты Любава Позвиздовна, тогда это кто же? — епископ на нежданину дочь указывает.

— Это сестрица моя младшая, и не по крови даже. Мой отец, Позвизд Перкович, скрыл позор Нежданы, дочери кузнеца Злата, и воспитывал её в терему своём как родную, никому о ней не сказывал.

— Я! Я — Любава, — запричитала нежданина.

Взором испуганным по лицам осуждающим скачет. Хоть и не ведала она о том, что сестрица её жива, только ведь не тайной ей было, что она под чужой личиной скрывалась — коли откроется то, никому не уйти от наказания.

— Это я Любава…

Военег кметям указывает, чтоб девицу полуумную, что венчание срывает, убрали. Только кмети стоят, не шелохнутся. Вышли вперёд бояре думные, нарочитые. Сороку пытают исперва, не дают никому кроме неё молвить. Военег ярится, а сделать ничего не может — ближников его курские сдерживают, а Гостомысл на заставе дальней. Уж с пяток дней как воротиться должен был…

Только начал Военег осмысливать, что давно это курские затевали — то одна дружина сгинет в разъезде, то другая в стычке с ватажниками израненная вернётся, кто от лихоманки слёг, кто в бражной потасовке побит был почти до смерти. А те что остались боятся пошевелиться — возле шей их кромки острые.

— Говори, что есть у тебя? — думные Сороку спрашивают.

— Я дочь славного боярина Позвизда Перковича, рождена лета 6556 от сотворения мира в месяц осьмой, листопадник, дня двадесять второго. Мать моя Дара Сысоевна… — Сорока говорила громко и без утайки, только голос её всё же был прерван.

— Ложь, — на ту Неждана обрушилась. — Ты что же это, робычица безродная, удумала?! Признавайся, зависти ради или корысти, ты здесь потешаешься над нами?

— Я на венчание своё пришла, как Всеволод Ярославович на то указ свой дал, — пока говорила, епископ развернул грамоту, перевязанную шнурком кожаным, с печатью вислой, посеребрёной да с оттиском-знаком Всеволода Ярославовича. Брови под митрой, знатно украшенной золотым шитьём и бисером, смежил, на взмыленного боярина Извора, что грамоту передал, вприщур смотрит.

— Мне постараться нужно было её сюда доставить, — перед тем свой внешний вид оправдывает. — Кое-кто очень не хотел этого, — на Неждану презрительно глянул. — Ничего мне сказать не хочешь? Али бате моему признаться? Или ты отец ведал, что Гостомысл с супружницей твоей меня убить удумали. Первый раз ещё три седмицы назад, потом когда я к Всеволоду в Переяславль направился. И недавно на заставе меня встретили. Ох, недобрым целованием! Любаву Позвиздовну жизни лишить хотели. Кабы не Олексич, не сладил бы — вон какой наряд венчальный его супруга для невесты подготовила, что даже княгиня обзавидовалась бы. Я пока гонцом был, меж градами носился Олексич на своём дворе в память славного боярина дочь Позвизда приветил! А ты не сном и не духом! Так и то, что Гостомысл с Нежданой полюбовники, от тебя тоже сокрылось?

— Да что ты брешишь, окаянный?.. — та змеёй к нему обратилась.

— А с чего мне брехать, коли Гостомысл во всех молельных её провожатым был, то на торжище свезти её нужно, то ещё по каким делам в соседнюю весь, все её требы исполнял. Тебе отец служил-то он знатно! Может для того чтоб ты ему доверял больше всех? Может и тебя они уморить после меня хотели?!

— Ложь, — Неждана вопить перестала, только всё одно причитала.

— Да, о этом все твои ближники знали, да тебе отчего-то не сказывали. Что молчите? — а те взгляд воротят. — Да чего уж… Гостомысла я зарубил лично, в речке Курице сейчас плещется, ракам на съедение его отправил.

Неждана испуганно отрицается, в ноги к супругу своему кинулась, только тот пинком её от себя оттолкнул, что, звеня своими ожерелками и ряснами, отлетела, по земле распласталася, воет, пеплом голову свою посыпает. Её дочь к ней подоспела, под локти мать свою хватает, поднять с земли ту хочет.

Епископ гакнул горло прочищая, вой бабий резко прервав, ознакомившись с начертанным в грамоте, читать начал:

— "Предъявитель грамоты сей пусть укажет истинную дочь славного Позвизда Перковича, и считать её доныне и присно Любавой Позвиздовной, коли её два свидетеля назовут по имени…"

— Безумие! — Военег епископа перекрикивает, вовсе о приличиях забыв. — Что вы слушаете эти россказни? Видно же, что она бесноватая. Захотела боярыней сделаться? Всем известно, что ты Мирослава охмуряла. Знаешь ведь, что тебе никогда не стать супружницей законной боярину, решила так гнусным способом того заполучить?

— Погоди сварливиться! — думные бояре теперь слово держат. — Коли так, указ князя Всеволода Ярославовича выполнить нужно. Кто может заручиться, что сия девица дочь Позвизда?

Рассмеялся Военег, видя, что нет таковых. Поднахрапился. Плечи распрямил, толпе зевак кричит:

— Поглумилась над нами да и честь знать надобно. Прочь ступай! Так уж и быть праздника ради я тебя сегодня трогать не стану, а коли отныне мне попадёшься, пеняй на себя — тетёшкаться не буду.

Военеговы дружинники тоже приободрились. Оттолкнули от себя охрану, к своему хозяину на подмогу спешат, ещё надеясь на его прощение. Тот к Сороке идёт рыкает, глаза яростью налились. Мирослав к ненаглядной своей поспешает, только Извор прыть его угасил, удержал взмахом длани своей широкой. Преградила Военегу путь фигура тонкая в чёрном монашеском мятле, голова куколем глубоким покрыта, не видать в его тени лика. Зашушукали в толпе — Зиму все знают, но назвалась сама, как думные бояре потребовали:

— Все вы знаете меня как Зиму, травницу, но при крещение в Курске пятьнадесять (15) лет назад мне дано имя другое было. И зовут меня Евгенией, — куколь с головы стянула, стыдливо показуя всем безобразие своё. Одни поморщились, другие без зазрения ту осматривать принялись.

— Кто тебе свидетелем будет? — громыхнул епископ.

Военег от той воротится, не желая узнать сестры ближника. Та к Неждане с ним обращается.

— Неужели не помнишь меня друженька? Как меня убить хотела, как меня в огне гибнуть оставила? Или ты Военег Любомирович, не узнал меня сестру своего ближника, Бориса. Али забыл как пирогами тебя угощала, как мёду хмельного в твой кубок подливала, когда с побратимом своим пировал в доме нашем? Забыл… А ведь ты ему обязан жизнью. Его мучали на капище Лады. Он ни словом не обмолвился, где ты… А его терзали когтями булатными, жилы резали, кожу с живого сдирали — сама видела — мослы ему перебили, очи выкололи… — срывающимся голосом вопиет ему, а саму внутри болью сковало всю. — Что молчишь?! Не помнишь меня?!

— Не знаю тебя! — гневно той бросил. — Сгинь, уродица! — рукой на ту замахнулся.

А та даже с места не двинулась. Лишь глаза прикрыла, ожидая удар по своей щеке, огнём тронутой, жёлтыми узорами уродливых шрамов украшенной. Олексич руку наместника перехватил. Оттолкнул от травницы.

— Я, — Мирослав на паперть поднялся, чтоб его слышно всем было. — Я свидетелем ей буду. Это полюбовница отца моего, Олега Любомировича, — мягким взглядом на уродицу смотрит, а всё же черты знакомые отметил.

Про себя удивляется — и как не признал её прежде, голос её нежный, речи разумные — она ему матушку любимую заменить никогда не пыталась, но всегда на помощь приходила советом. Да ведь и Зима ему как родная стала сразу, в первый же день её появления на дворе в образе травницы.

— Что у тебя есть сказывай, Евгения, — бояре теперь ту пытают.

Рассказала та всё что знает: и то, что Неждана её убить хотела, и про сговор против Позвизда, и то, что сама в крамоле недавней участвовала. А теперь ждёт суда над собой праведного— всё безропотно примет.

Тут Неждана в исступлении зашлась. Орёт, что всё это неправда. Покраснела вся, потом ойкнула. Побледнела разом, будто убелили белильниками, глаза закатила, захлебнулась чувствами, упала на земь, ряснами с колтами брякнув звонко. Как подкошенная повалилась, словно замертво. Дочь её за плечи трясёт, в чувства привести не может.

— Добро, Евгения. Суд над тобой честный будет, — думные молвят дальше. — Кто вторым заручителем будет?

— Я, Извор, суженый её прежний. Наши отцы заручились ещё с десяток лет тому назад.

— Ах ты, пёс шелудивый! Так вот что ты удумал?! Ожениться ей хочешь? Против отца пошёл?! Ладно, — прогудел склабясь, злобой на того пыхая.

— Покайся отец пока не поздно. Глядишь, судьи смилостивятся над тобою, — Извор того увещевает, к отцу своему несмело ступает.

Военег глазами блеснул яро, гласом мощным воздух сотрясает.

— Слушайте! Все вы меня слушайте! Сын мой рассудок потерял, от того что не может стать супругом Любавы Позвиздовны, ведь они теперь сводные брат с сестрой! Нашёл самозванку какую-то и решил своими нечестивыми руками ваши земли северские своими сделать! Неужели поверите ему?! А не мне! Я защищал вас столько лет! Кровь проливал! Живота своего не жалел! Кому верите вы? Самозванке безродной? Обиженному сыну моему? — о горе мне! И этой уродице? Верно и она в обиде — кто знает от чего она от Олега бежала, когда летом тот её с дружинами по Курщине искал?

— Нет, отец! — Извор противится. — Венчаться я с ней не буду. Всеволод Ярославович ей иного в супруги прочит — в грамоте нет моего имени.

— Тогда от чего против меня прёшь? Бестолочь… — к нему приступил, за ворот схватил. — Да и откуда знать тебе её? Ты с ней и не виделся! — его отец нашёл зацепку, чтоб свидетельства того не были действительны.

— Верно, что не виделся явно, — не стал Извор против совести идти. — Мимолётно лишь раз с ней встретился. Лица не запомнил, да и за столько лет всё, что видел истёрлось. Только сердцем чую, что она это. Разговор её, смех и повадки.

Думные вздохнули невесело, головами покрутили угрюмо — не годится, мол, сие свидетельство — сам ещё юнцом был незрелым.

Военег улыбкой кривой свой рот перекосил. Хоть венчание не состоится уже, но и Сорока с позором уйти должна. У наместника есть ещё возможность всё исправить — Евгению в клевете осудить, да и Сороке теперь за самозванство казнь полагается.

Бояре думные расходиться стали. Олексич взглядом у братьев ответ ищет — что дальше-то ему делать? А те сами не ведают. Остаётся у них один путь — бежать.

Треньк… треньк… Затренькали бубенцы над головами. То ведун за спинами бояр себе путь пробивает. Расступились перед тем. Идёт, посохом по земле бьёт. За собой подолом замшелой безрукавки пыль собирает.

— Не хватало здесь ещё бесовщины всякой! Удумали скоморошьи глумы здесь устраивать? Хватит! — Военег отвернулся от ведуна, прочь уйти хочет.

— Назовись? — бояре его выспрашивают, сами ища хоть кого-нибудь, уповая на справедливость, обретя зыбкую надежду лишить полянина над северским градом власти. — Кто свидетель твой?

— Не узнал меня? — Креслав, тем не отвечая, с Военегом речь вести начал. — Лето десятое миновало после нашей с тобой последней встречи, да и до этого мы с тобой знакомы были.

— Не ведаю кто ты! — Военег грубо отрезал.

— Хоть наместником брат твой сидел тут, — Креслав к тому подступает, — ты всё это время за него правил. И только благодаря нашему с тобой сговору ладно было всё на Курщине. Ты взамен, чтоб не грабили обозы княжеские, и купцов иноземных на северских землях не трогали, выдал мне одного боярина с сыном, — его гласом сиплым к себе повернул.

Военег изучил того мимолётно, в мыслях потерялся на долю времени. Отступил, узнав одноокого. Меч выхватить хотел по привычке, только в праздничных одеяниях не было предусмотрено это.

— Кто ты? — бояре вновь того пытают.

— Я — Креслав, без роду без племени, странный на родной земле, да и в степи — чужой я…

— Кто свидетель твой?

Креслав на Военега черепушкой-навершием указывает.

— Кто ты такой, я не ведаю, — Военег рыкнул, отступая.

— Я ему буду свидетелем, — Евгения на одноглазого ведуна глазами полными горечи и ужаса смотрит, выплыли на памяти ужасные воспоминания. — Это тот, кто брата убил моего, Бориса. Я его на долгие годы запомнила.

Ведун той поклонился поясно, а ту всю треплет жутко, ногтями в ладони впилась, что до крови ими кожу проткнула.

— Прощения за то просить я не буду. Брат твой недобрым человеком был. Они с Военегом в Диком поле изловили одним днём давнишним двух влюблённых. Захотели они выкуп взять за деву знатный. Не простой была дева, а сестра самого Кыдана. А другим был я — Ярославов соглядатай. Только брат твой узнав об этом, чтоб избежать своего наказания, убить меня вознамерился. Видишь? — свои увечья Зиме ближе показал, что та от ужаса зажмурилась, но теперь понимая его обиду, но не оправдывая. — Верно то, что много людей я убил, но в том я не каюсь — получил каждый мной убитый по своим заслугам. Лишь Позвизда я по наговору злостному смерти предал, Позвизда и дочь его юную по имени Любава, — указал на Сороку.

Сорока на того смотрит. По щекам слёзы горькие струятся. Больно на сердце ей стало. Показалось, что небо лазурное переменилось, тёмным мороком повело ясный глаз Хорса. Да как же так могло случиться, что Креслав, убийца отца её, ей ближним стал?! Что за насмешки злого рока?

— Прости меня, девица добрая. Это по моей вине отца твоего убили. Я был тем половцем, что главу его отсёк. Я был тем кто тебя ранил. За свои грехи я готов принять наказание, но и другие на душу брать не собираюсь. За себя Военег твоего отца выдал! За чужой грех твой отец смерть принял.

Сороку вовсе сковало. Не желая принимать оного, головой в разные стороны крутит. Мирослав к той, больше ничем не сдерживаемый, устремился. Заключил девицу в объятиях рук своих, желая её утешить.

Креслав посох в сторону отбросил, безрукавку с рубахой с себя сорвал. Стоит, степным доспехом блещет, свои косы на затылке в пук вяжет.

— А теперь узнал ты меня? — к Военегу близится, одним оком своим с тем мерится. Из груди Креслава гнев, давно кипящий, наружу рвётся. — Вот и нашёл я тебя, сучий потрох…

Извор в стороне стоит, но уже сам зверем рыкает, за матушку свою отмстить желая.

— С каждым из вас я готов сразиться! — кричит братьям-полянинам. — Но сначала я своё дело окончу! Я сюда пришёл, чтоб клятву свою выполнить, — обнажив меч одноокий воин на Военега ринулся.

Военег у сына своего меч выхватил, от себя плечом оттолкнул крепко. Отразил рубящий сверху. Расступились северские бояре — раздалось живое кольцо пошире. Вместо колокольного звона разносится теперь над площадью лязг мечный. Военег отражает удары точно, только если сейчас не бежать, то от курских ему тоже не будет спасения. Дёрнул он зазевавшегося отрока, бросил его на меч Креслава. Пока тот отрока с меча скидывал, потерялся Военег в толпе копошащейся. Под натиском пугливых поколебалась толпа, взволновалась. Послышались крики зажатых, бабские истошные вопли, визг девок, да стоны задавленных. Ревёт людская масса. С одного края просела, с другого порвалась, выпуская по одному из своих силков Военега и Креслава.

Сутолока и неразбериха на площади осталась далеко за ними, несущимися верхами, на достаточном расстоянии друг от друга в степь, лесами покрытую. По сторонам, спереди и сзади мелькали перелески, увалы, холмы. За очередным небольшим еловым лесом с густыми раскидистыми соснами возле тонкой речушки Военег потерялся из виду, вынудив Креслава осадить взмыленного жеребца. Он слушал степь, сипло вдыхая этот сладко-многоголосый воздух. Пустил к балке коня, подняв в галоп того с места, лишь уловив ухом трескотню в стороне, нагоняя Военега, выскочившего из бора.

Военег уж с четверть годины несётся на верховом, беспрестанно подталкивая его своими ногами. За ним по пятам Креслав не отступает на своём. Рассекают упрямый воздух. Взметнулись друг за другом на увал, пропали за его хребтом.

Первый конь с визгом заскользил вниз к подножию с другой стороны. Оступился раз, через малое время — второй. Завихлял задом, более не отвечая на посыл всадника, споткнулся и, тяжело хрипя, полузагнанный встал на передние колени. Военег спрыгнул. Отбежал, принял боевую стойку, встречая одноглазого на ходу со своего верхового слетевшего. Его жеребец запалённый бегом ещё пробежал недолго и встал тяжело вздыхая и фыркая в широкие ноздри. Встрепенулся, принял в бок от неожиданного лязганья.

Два воина сошлись, обмениваясь мощными ударами. Заплелись их булаты — каждый стремился остриём своим достать другого. Военег оттолкнул от себя Креслава пинком в живот. Тот опрокинувшись на спину, не выпуская меча, резво перевернувшись на бок, подскочил и вновь в бой, снизу отвечая на выпад. Мечи вновь зазвенели в резвой пляске, а мужи вновь сблизились. Креслав, уходя в сторону, пропустив полянина за себя, ударил с разворота того правым локтем по загривку. Военег в заданном темпе пробежал пару шагов спотыкаясь и кубарем слетел к подножию увала, где была небольшая ложбина. Тряхнул головой и, с колен поднявшись, успел отразить падающий на него меч.

Злоба в глазах сверкала. Мужские рыки стелились в неглубокой ложбине. Военег скользнул клинком по воздуху над Креславом, а тот склонившись ушёл от прямого удара. Отступил и Военег от колющего. Выдыхаются бранящиеся, но рубятся во всю свою силу. Только разница лишь в том, что Военег живым уйти хочет, а Креслав бьётся себя не жалея. Вновь и вновь пели булаты. Расходились воины и вновь нападали жарко.

Оба бессильно на колени упали. Дыхание тяжёлое из груди прорывается с хрипом. Вновь бой свой начали, одновременно кинувшись навстречу друг к другу. Вот и первый меч настиг плоть живую — Креслав задел остриём грудь Военега, появилась на его золотой одежде полоса рдяная. Огнём загорелся единый бледно-голубой глаз — опрометчиво бросился Креслав на обидчика Тулай. Черкнул Военег по надбровнице не тронутой северского. Стелит кровавой паволокой единый глаз. Тот отёрся поспешно, подпустив к себе Военега нехотя.

Сблизились, что своими руками коснулись друг друга. Оттолкнул от себя Военег северского. Тот упал, дав оседлать себя сверху. Военег на Креслава давит мечом, тот — снизу своим, уперевшись ладонью в голомель.

Над ним перекошенное лицо в ражном рыке застыло. И не слышит его северский — представилось Креславу, как оно над нежной Тулай склонилось в похотливой гримасе изломавшись. Весь её ужас и боль в одном моменте мелькнули, крик её в ушах прозвучал, тот самый, который он слышал перед тем как, сражённый Борисом, сам упал провалившись в беспамятную пропасть. В помутнении гневном Креслав полянина с себя через голову сбросил. Не вставая с земли на того кинулся, выбив из рук его меч, но и свой потеряв от торопливости. Бились. Бились голыми руками, душили локтями, давили. Возились, размазывая по лицам друг друга брения из пота, слюны и крови.

Военег, заметив черен изворова меча сбоку от себя, протянул к тому свою руку, позволив Креславу придушит себя посильнее. Тот не дал дотянуться, парой полновесных ударов обрушив свои кулаки на голову Военега. Полянин был стоек — выдержал. Провернувшись под Креславом, выиграл себе то малое расстояние, пару пальцев всего-то, чтобы схватить меч за самое лишь навершие. Но Креслав овладел тем мечом первый. Просунул под бороду Военега, уже удобно расположившись на его лопатках, острую кромку и, удерживая меч одной рукой, а другой держа Военега за чуб, впившись в горло, принялся отнимать у того голову.