Анчутка

28. Беседа на мечах

Мирослав, едва сдерживая порывы, присущие молодецкому возрасту, приник ухом к манким устам Сороки, выслушивая выдыхаемые ими слова, желая уловить о чём те просят. А та, разгорячённым дыханием, лишь щекотала по его шее, шелестела по коже словно бабочка своими крыльями, заставляя Мирослава покрыться мурашками, ещё крепче волнуя его мужское сознание.

— Пить, — наконец он распознал этот выдох.

Мирослав медленно отпрянул, чтоб не потревожить девицу, и кляня Федьку, что тот не удосужился побеспокоиться о своём владыке, оставив кувшин из под воды пустым —"верно у того дел больше нет, словно он отрок на побегушках!" — как ни раз тот замечал — выглянул наружу и шёпотом прокричал в темноту:

— Федька, — Мир вовсе не боялся быть услышанным, а более беспокоился о насельнице своей палатки, которая лишь недавно стихла. — Где тебя носит?! Принеси воды, — обратился к сгущающейся тени, но в отблесках костров вскоре узнал брата.

Извор не мог не заметить небрежного вида Мирослава: не подпоясанная рубаха, распахнутый ворот, растрёпанные, свободные от плетения, волосы.

— Я не вовремя? — внутри Извора надломилось, а плошка, что он держал в руках, дрогнула, от чего, схватившись через край, немного выплеснулось содержимое и, развевая свой острый аромат, омочило пальцы, с силой сжавшие деревянные бока.

Отступая назад, его взгляд упал на скомканные вещи, которые были сегодня на Сороке. Больно. Было больно вновь осознавать потерю, лишь едва успев обрящить, хотя она давно уже была подле него, и будь он более внимательным, не упустил бы своей удачи.

— Нет, это не то что ты подумал, — Мирослав с чего-то вдруг начал оправдываться, но не себя защищая, а честь девицы. — Её одежда была мокрой, поэтому пришлось её сменить…

— А что я должен думать?.. Это не моё дело, чем вы там с ней занимаетесь… — Извор попытался скрыть за личиной безразличия свою досаду, но Мирослав её уловил, приняв за обиду.

— Прости, что не дождался тебя на берегу, ты так неожиданно пропал, а Сороку после купания начало знобить, — поспешил принести запоздалые извинения.

— Я пришёл не за этим. Просто… — замялся, — я узнал, что у Сороки жар… Как она? — понудился войти.

— Ей уже немного лучше, — Мирослав сдержал сей порыв, рукой уперевшись в грудь своего брата.

Повисшая пауза была прервана Мирославом, кивком указывающему на плошку.

— Что это? Вода? Сорока как раз хотела пить.

— Нет. Это от жара — должно помочь.. — Извор протянул плошку с уксусом. — Единственный лечец, что прибыл сюда из Курска, сейчас возле твоего отца, а ей, — взглядом устремился в глубь палатки, туда же куда кинул свой взор Мирослав, — нужна помощь. Я просто вспомнил, как она меня выхаживала — не люблю оставаться в должниках, — это звучало более убедительно, чем простое беспокойство о ней.

Мир, гукнув, принял предлагаемое и, скрылся внутри. Постояв перед смеженными полами и набравшись наглости, Извор откинул одну из них, всем естеством стремясь к своей невесте, увидеть её воочию, убедиться, что та в безопасности, наконец получше рассмотреть её лицо.

— Она спит… — перед носом Извора обрисовался кувшин, а затем и лицо Мирослава перекрыло весь обзор. — Принеси воды лучше.

— Мир, тебе тоже следует передохнуть — я подсоблю, — Извор искал пути, чтобы приблизиться к ней, услышать её дыхание и удостовериться в её явственном присутствии здесь, что это ему не чудится. — Да и к отцу тебе не мешало бы зайти, а я бы её посторожил.

— Я у него уже был. Он чувствует себя весьма сносно.

Тишина между ними напрягала. Никто не хотел уступать, но и обидеть другого тоже не было желания. Теперь Извор решился первым нарушить паузу, переведя разговор в другое русло:

— Ты видел мертвяка? Это Храбр?

— А с чего сам не посмотрел?

— Я только приехал, не было времени…

Ранее, тот же день.

— Убью паскуду, — эти слова повторял Извор про себя пока гнался за лучником, но громче выкрикнул, наивно думая, что тот его послушает. — Стой, стерва!

Редкий ельник уже заканчивался, и Извор осознавал, что может упустить возможность догнать этого стрельца — дальше идёт дубовая роща, вся сплошь заросшая мелкими кустарниками, в добавок изрытая мелкими буераками и оврагами.

Оставив свою давно потерянную невесту с Мирославом на берегу, Извор пустился по направлению, откуда по его расчётам была пущена стрела. Поспешно удаляющаяся фигура не могла остаться незамеченной. Облегчая свой бег Извор на ходу стащил через голову свитку, наборный пояс скинул ещё на берегу — так было немного легче, но всё одно сил не хватало. Черен меча словно сросся с его рукой, и Извор желал одного— насадить эту паскуду на клинок.

Потеряв того на долю времени из виду, Извор остановился, прислушиваясь к лесу — его молчание крайне давило, вводя в отчаяние. Полянин теперь навряд ли сможет допытать этого стрельца, чтоб узнать с какой целью тот стрелял в Сороку… нет— в Любаву. В его Любаву!

"Это моя Любава!" — восторгом и досадой вопияло сердце. Извор торжествовал и унывал одновременно. Оставив на потом все свои спутанные чувства, Извора одолевало лишь одно желание — выяснить, кто хотел убить истинную Любаву Позвиздовну. Он затем и хотел поймать стрельца, чтоб узнать, что этот убийца подослан его отцом. И всё же, он более желал опровергнуть нежели подтвердить свои домыслы. Завидев вновь впереди, немного левее фигуру, ринулся к ней не разбирая дороги, что было крайне опрометчиво.

— Стой! — заорал Извор, нагоняя того.

Лучник не реагировал, а лишь быстрее припустил ловко огибая деревья и свернув в сторону. Ему казалась знакомой эта фигура, эта спина, его волосы, заплетённые в косы и собранные на затылке. Неужели это Храбр? Нет этого не может быть?! Но это определённо он!

Впереди обозначилась густая поросль и нырнув в неё Извор почувствовал, как земля ушла из под ног. Закрутилось всё, перевернулось. Извор повис на краю оврага, зацепившись за толстый корень. Беспорядочно дёргая ногами, барахтался, пытаясь найти опору, но тщетно. Подтянувшись на руках, упёрся ногой в какой-то ком и, распределяя свою массу для дальнейшего толчка, не удержался и сорвался вниз, подскользнувшись мокрым сапогом — эти сафьяновые сапоги вечно приходятся некстати. Оказавшись на дне оврага, он понимал, что застрял в нём надолго. Склон, по которому он слетел сюда был почти отвесной, и вскарабкаться по нему обратно не было возможности, идти по дну оврага ещё худший выбор — засыпанный поваленными деревьями, он уходил в другую сторону от направления куда убежал лучник, похожий на Храбра; а другая сторона, верно, лишь недавно осыпалась, скорее всего по весне её размыло талыми водами, и теперь курчавые корни деревьев торчали в разные стороны, в добавок край оврага — небольшой слой чернозёма в аршин— нависал козырьком, а песок под ним даже сейчас осыпался.

От торопливости Извор делал всё не так, и первое — выбрал не тот путь. Хватаясь за ветки и подтягиваясь на вывороченных наружу корнях вековых дубов, он лишь тратил свои иссякающие силы попусту, потом срываясь и падая вниз, его засыпало песком, сверху на него валились комья жирного чернозёма и жухлой многолетней листвы. В один момент он замахал мечом, рубя корни, впиваясь клинком в землю, а потом, обессиленный глубоким отчаянием, заревел словно взбешённый тур. Он клял себя, овраг, мокрые сапоги, что послужили провальности, во всех смыслах, погони.

Отдышавшись и уже более тщательно выбирая подход, Извор вновь и безрезультатно пытался выкарабкаться на поверхность. Уже почти выбравшись из проклятого оврага, Извор увидел перед собой протянутую руку. Поведя взглядом вверх, он ожидал кого угодно только не отцовского дружинника.

На вопросы Извора тот молчал и лишь буркнул, что всё объяснит на месте. Извор шёл настороженно, конечно же, с мечом наперевес, готовый в любую момент к какому-нибудь непредвиденному повороту судьбы, которые в последнее время излишне преизобилуют в его жизни.

Зайдя в глубь бурелома, Извор даже немного опешил, когда увидел среди нескольких воеводиных дружинников и самого отца, Гостомысла с окровавленной булавой в кусках плоти и волос, ещё десятского, протягивающего своему владыке калчан со стрелками. Его отец с интересом их рассматривая, верно тоже не ожидая здесь увидеть сына, был слегка удивлён.

— Что ты делаешь здесь? — спросил не как отец, а более как воевода своего воина.

— Я заметил подозрительного человека и хотел его испытать, что он здесь делает. Он побежал, ну и я за ним… — Извор увиливал, не открывая всей истины. Он подступил ближе, рассматривая уже безжизненную, но ещё тёплую плоть стрельца.

— Ты один? — не менее осторожно выспрашивал и воевода своего сына. — И что за вид у тебя?

— Один… Я его увидел с того берега… Вот и промок, а потом в овраг упал. Буян там остался, — кивнул в сторону.-…Ты знаешь кто это?

— Нет, — сухо произнёс Военег, вернув стрелу сотскому. — Как видишь, Гостомысл его настиг первым.

— Но почему вы гнали его? Случилось что?

— Он стрелял в Олега.

— Наместник… мёртв? — теперь стало понятнее что военеговы дружинники делают в этих дебрях.

— Нет, жив, но не здоров. Он упал с коня.

Извор медленно подступал к мёртвому лучнику, он знал кто это, он видел его раньше. Ему не нужно было видеть его лицо, ему хватило лишь его рук. Извор достаточно хорошо их рассмотрел, пока булава с хрустом не размозжила его руки, сдирая кожу до основания.

Извор не стал всего рассказывать. Выжидал, высматривал.

— Она, — кивком указал вглубь палатки, где мерцали огоньки от светильных плошек, а на походном ложе под прикрытием полога, защищающего от комарья, смутно прослеживались, почти не видно при тусклом овещении, очертания того, кто покоился там, — когда его увидела, потеряла сознание и с тех пор в бреду. Мертвец настолько изуродован, что его и не распознать, но я не хочу даже верить в то, что это Храбр. Я думал, что он действительно чтил и уважал моего отца — он всегда с каким-то замиранием слушал мои рассказы о нём, делал всё, чтоб ему угодить или получить похвалу. Быть не может, что он так унимал мою бдительность. Теперь мы верно и не узнаем, он это или нет… даже от метки не осталось и следа. Ты ведь знаешь, что у него такая же метка как и у Сороки.

Услышав её имя, Извор стремясь всё же проникнуть в палатку, которая была и его отчасти, поднажал грудью.

— Она не в том виде, чтоб другие мужи, могли на неё смотреть. Потом.

— А где же мне прикажешь ночевать? — попытался взять своё нахрапом, запомнив слова, что он тут лишний.

— Пойди к отцу, у него явно найдётся место для тебя…

От этих слов Извора пронзило холодом, дыхание участилось, а кулаки сжались. Он стоял долго перед плотно сомкнутыми полами палатки. Извору казалось, что в этой жизни нет справедливости, что судьба насмехается над ним — он вечно остаётся с носом — за что бы ни взялся, он вечно оказывается круглым неудачником. Даже вот сейчас — он нашёл потерянную невесту, а "своей" назвать не может. Опять малодушие? Или всё же что-то иное?

"Опоздал. Она была так близко, а я упустил свою удачу. Я сам оттолкнул её от себя. Я позволил другому забрать её. Отец прав, Мир действительно не считает меня ближником. Он только берёт, ничего не отдавая, считая меня своим холопом. Но… я не сдамся так просто! Я верну всё на свои места!"

Развернувшись на месте Извор устремился к просторной палатке отца, которая находилась на определённом расстоянии от наместничьей. Перед входом с убранными в стороны полами, полыхали костры, в точности как и у Олега Любомировича, но если наместник мучился от увечий полученных при падении с Лютого, то у Военега было достаточно оживлённо. Там толпились почти все его ближники, можно было подумать, что они и доныне бражничали, но вернее было предположить, что они обсуждали какой-то поход или желали приступом взять какую-то заставу.

Извор остановился, верно решая, что же ему делать дальше. С разворота устремился к коновязи, где отдыхал его нерассёдланный гнедка, ещё возбуждённый от недавнего бега. Достал из колчана стрелу и, преисполненный решимостью, устремился к отцу.

— Узнаёшь? — Извор бросил стрелу, ту самую что впилась в ствол осины, на стол перед Военегом, где тот заседал со своими ближниками.

Бегло изучив стрелу, даже не взяв ту в руки, воевода сделал знак рукой собравшимся в его палатке. Он не отводил от неё глаз, в то время пока дюжие воины, повинуясь молчаливому приказу своего воеводы, уходили прочь. Извор же всё это время безотрывно буравил своего отца.

— Узнаёшь? — переспросил Извор, давя голосом.

Военег, совершенно спокойно, пальцами провёл по древку и, подхватив со стола, прокрутил между ними, бесстрастно любуясь этой стрелой со срезанным наконечником.

— Ты поэтому изуродовал своего кметя, чтоб его никто не узнал?! — осыпал отца очередным вопросом, которые оставались без ответа.

— Ты так кричишь, что добудишься до Олега, он только недавно успокоился. Рана очень серьёзная. Боюсь он долго не протянет, — бесцветным голосом протомил воевода.

— Его кажется кличут Некрасом? — Извор не давал отцу уйти от ответа, не обращая внимания на его слова.

— Тсс, что ты так перебаламутился? — также монотонно тот его осаживал.

— Я разузнал, что Некрас проигрался в зернь Гостомыслу, да и не хило, что тот его супружницу к себе полюбовницей взял, а теперь, вдоволь пресытившись ею, решил робой в Друцк погнать. А Некрас хотел её выкупить. Ты верно посулил дать ему откуп!

— Ты ошибаешься. Это вовсе не Некрас. Это паршивый степняк. Он хотел убить наместника, а мы его схватили.

— Нет! Я видел его левую руку, перед тем как твой сотский разбил её своей булавой. У Некраса два крайних пальца были ещё в детстве сломаны и неправильно срослись, я сам это видел, когда играл с ним.

— Смотри, какой дотошный, — Военег не пытался даже отвертеться. Он лишь хмыкнул.

— Ты послал его убить Сороку, но всё пошло не так, твои планы спутал кто-то другой. Ты понял, что убийца попытается ещё раз, и чтоб дядька ничего не заподозрил ты выставил Некраса тем самым убийцей, даря тому, кого вы упустили, ещё одну возможность! Зачем ты уменьшил охрану вокруг становища? Ты действительно хочешь, чтоб Олега сегодня убили? Что ты затеял?

— Я не позволю ни кому: ни брату, ни князю, — Военег поднимался со своего места в тон своего голоса и въедливым взглядом пытался одолеть не менее жёсткий сыновий взор, — глумиться надо мной. Олег против меня бунт чинит на день свадьбы твоей сестры с Мирославом.

— Ты просчитался, отец, — в вымученной улыбке дрогнули уголки губ Извора. — Если Олег не поднимет бунт, то это сделает Мирослав, только узнай он об этом, даже не дождавшись венчания.

— Ну что ж, тогда твоя сестра в скором времени опять будет завидной невестой.

— Ты не посмеешь…

— Ооо, сын! Посмею, не сомневайся, — восторженно вздохнул. — Я убью всех и Олега, и Мирослава, и этого конюшего. Кстати, ты знаешь, что именно Федька привёл травницу, как её там? Зима, кажется. Так вот эта стерва святославовым десятником был ещё прошлым летом, а потом как-то унизился до конюшего на дворе какого-то наместника! Не подозрительно ли?

Извор опешено размышлял над новыми откровениями. Да Федька был подозрительным, особо когда того приметил среди приезжих купцов — теперь всё ясно — он так приветствовал своих ближников.

— Мой брат решил уничтожить меня, а я ведь ему подсабливал править здесь. Он хлопот никаких не знал — пей, яждь и веселись!!! А я не жалея живота в походы ходил. Мои дружинники границу держат, а он мне нож в спину!!!

От гнева, что клокотал внутри воеводы, его кулаки сжались, превратившись в две булавы, и с грохотом опустились на стол.

— Я вечно тащил его на себе, считая его братом, а он…

— Но ведь это ты первый захотел его уничтожить…

— Я лишь хотел стать здесь наместником! Но если Олег, хочет крови, то он её получит.

— Но зачем тебе Сорока? Зачем ты Некрасу дал указ убить её?!

— Она здесь лишняя. Её сюда никто не звал! Жила бы себе и дальше в степи. Нет же — вернулась. Подняла всё вверх ногами.

Военег одной рукой приподнял со стола стрелу, поднёс к самому лику своего сына, зажав в кулаке древко, и переломил её, надавив большим пальцем.

— В Курске должна остаться лишь одна дочь Позвизда, — сказал воевода отшвырнув обломки от себя, теми словами только подтвердив домыслы Извора

— Так ты знал, что это она? — голос резал подобно обоюдоострому мечу, который Извор оголил, откинув ножны в сторону.

Военег не стал отказываться от беседы. В последнее время они разговаривали только таким способом.

— Я смотрю и ты не удивлён… Последняя встреча этой девки с моей дочерью была предрешающей. Она сама себе вынесла смертный приговор! — Военег наступал, стремительными ударами откидывая Извора назад.

— Её имя Любава! — отразив рубящий с боку, прижал отцов меч к скамье, очертив клинками дугу.

— Любава есть только одна! И она скоро станет женой Мирослава! — изломав лицо гневом, Военег ударил сына ногой в грудь, что тот как в прогаль провалился в щель между полами палатки.

— Не смей трогать её!

Лихо поднявшись и встав на одно колено, Извор снялся с места в атакующем броске на отца. Его удары были крепки как никогда. В один момент даже показалось, что Военег еле держит удар и всё чаще защищается и отступает. Воеводина дружина подступила ближе к рубящимся, желая схватить Извора, не давая завершить схватку. Зайдя со спины, его удалось скрутить, а двумя размашистыми ударами в челюсть, выбить спесь.

— Прочь! — гаркнул Военег, потрясая мечом перед своими стражниками, скрутившими Извора. — Кто прикоснётся к моему сыну, поплатится головой! Ушли все прочь! Чтоб на дюжину саженей никого не было рядом. Прочь, я сказал!!!

Жирно сплюнув солоноватую от крови мокроту, Извор, повернув меч в руке и обхватив черен всеми пальцами, бросился на отца, действительно желая в тот момент его убить. Уже достаточно осыпав друг друга рубящими, скользящими и колющими, они не желали останавливаться, стремясь довести бой до чьего-либо поражения. Извор изрядно вымотавшись, но не унимая своего жгучего стремления, горячо нападал на Военега. Тот же торжествовал, видя своего сына в таком запале.

— Ты ненавидишь меня? — процедил Военег, брызжа пеной с губ, когда их мечи скрестились кромками, выбивая искры и оставляя зазубрины на булате. — Ненавидь меня! Ненавидь всех! Тогда ты будешь сильным!

— Я не хочу быть, как ты!

— Тогда тебя снесут, прижмут, покорят!

— Нет!!! — отбросил отца от себя.

Они стояли друг напротив друга: два воина, два полянина, два родных по крови человека, и каждый ненавидел другого: один — за слабость, другой— за жестокость.

— Я не буду, как ты, — продрожал голосом Извор, но эта дрожь была наполнена негодованием и презрением. — Одинокий и держащий всех в страхе.

— Тогда мне придётся помочь тебе стать подобным мне — я убью всех кто близок тебе, того, кого ты любишь…

— Не смей… — Извор с рёвом набросился на отца, вскинув над своей головой меч, — трогать… — обрушил меч на отца, — их! — ещё один удар, который Военег не смог выдержать и повалился на лопатки. Лишь его собственный меч не давал острой кромке Извора покончить с ним.

— Сильный не может любить, — крепясь, хрипел Военег.

— Я хочу любить! — подминая под себя отца, Извор нависал над ним.

Мечи остроконечными щипцами прижались к шее Военега, если бы тот расслабил руки, то однозначно последнее что он бы увидел, это ненависть в глазах своего сына, его гневную личину с перекошенным ртом, брызжащую лютостью и злобой из вопящего рта, исходящих из сердца, преисполненного болью.

— Любовь — это слабость! — закрывая глаза, прохрипел Военег, не имея сил больше бороться, чувствуя острый жар булата на своей коже.

Он был крайне растерян, но вовсе не удивлён, когда уже готовясь умереть от рук своего сына, того кого учил держать меч, катал на спине по мальству, а потом и учил верховой езде на своём заряжающем, тот резко отпрянул. Военегу было тяжело дышать. Он просто лежал. Потёр обожжённое кромкой горло и, вознеся над собой ладонь, в отблесках полыхающий огней, полюбовался с какое-то время своей рудистостью. В ночи она была чёрной. " Наверное, как и моя душа,"- подумалось Военегу.

Отерев кровавой рукой своё лицо и бороду, и не найдя на её конце косицу, воевода ухмыльнулся, даже радуясь, что всё ещё жив, и испытывая горькое сожаление, что воспитал такого слабака.

Слизывая свою же кровь с пальцев, наслаждаясь её солоноватостью и ночным хладным воздухом, Военег подошёл к сыну, который стоял на коленях. Извор молчал, руки тряслись и весь он был будто в лихорадке. Военег тоже молчал. Проходя мимо сына и тронув его плечо, несильно сжал.

— Я впредь буду тебе послушлив, отец.

— Хорошо, сын, — Военег слегка похлопал Извора по плечу.

— Я сделаю всё о чём ты попросишь… — Извора затрясло сильнее и, обессилев, он сел на пятки.

— Добро, — Военег, сидя на корточках сбоку от Извора, вглядывался в этого воина, проявившему почтение к отцу, не желая преступить заповедь, не желая стать отцеубийцей, но тем самым вместо благодарности в душе своей жертвы, посчитавшей эту добродетель тщедушностью, породил презрение.

— Оставь ей жизнь, прошу тебя, — задрожал, а гримаса ненависти переменилась на болезненную мольбу.

— Ты должен будешь подавить бунт, который был намечен после свадьбы…

— Обещай, что не тронешь её, — почти скулил Извор.

— И, если нужно, — Военег продолжал, словно не слыша его мольбу, — ты убьёшь Мирослава, — сжал пальцы ещё сильнее, когда увидел слёзы в глазах своего дитя, слёзы, которые он ненавидел, слёзы делающие мужа похожим на смерда в поле, вечно ноющего о своих несчастьях.

— Я прошу…

Военег утробно рыкнул и принялся с тщательностью отирать свою ладонь о плечо Извора.

— Молю, — Извор выдохнул с каким-то внутренним надломом, почти шепотом.

— Я подарю её тебе, но если… — отцовская рука поднялась выше, проникла под волосы на затылке сына.

— Я не подведу тебя, — Извор перебил грозного воеводу, с решимостью смотря в такие же булатные глаза, как и у него.

— Сегодня будь тоже готов — ночь только началась, — намотав его волосы на кулак и удерживая как пса на поводе, он с силой отдёрнул их назад, подчиняя своей воли. Протянул взглядом по мощной шее Извора, с сильно выступающим кадыком, выраженному подбородку, когда-то волевым губам, которые сейчас дрожали, и притянув его голову к себе, с презрением прошипел, — не забывай своего обещания, сын, или я забуду о своём.