Анчутка

18. Зима

Зима остановилась на крыльце, заметив спешащего к ней Мира, и лёгким поклоном тому ответила, снимая с плеч увесистую котомку. Торопясь, Мир поднимался по лестнице вверх, переступая через две порожки (ступенька), в то время пока пытливый взгляд, который, даже ночью, скрывался от всех в глубоком монашеском куколе, был устремлён на его приветливое лицо — травница смиренно того ожидала, но не теряла времени даром — она рассматривала молодого боярина. В какой-то момент она поймала себя на мысли, что даже немного залюбовалась им, а когда Мир подступил ближе, то будто почувствовала исходящую от молодого боярина силу духа вкупе с неумалимым жаром сердца, которые умело скрывались за лучистым простодушием. Многие замечали, что Мирослав Ольгович походил на своего отца, словно это наместник только моложе — вот и сейчас она в этом лишний раз убедилась. В добавок, Мир, достигнув мужьего возраста начал отращивать бороду, что лишь усиливало их сходство. Тонкая поросль на лице, которую мужи нарочитые блюдят в чистоте и порядке, ещё изряднее придавала Ольговичу мужественности. Но… всё же Мир был отличим от своего отца…

— Знаю, что ты хочешь просить, — начала первой не дав Миру открыть рот. — Да и мне есть, что тебе сказать. Здесь много посторонних ушей, — поманила за собой, верно намекая на двоих, вальяжно расположившихся на завалинке.

В больших сенях было тихо. Сенные и прочая челядь были отосланы Олегом прочь. Только сейчас Мир понял прихоть отца — он заранее подготовился к приходу Зимы и даже верно знал, что его сын не упустит возможности в её лице найти ходатая. Мир даже на мгновение замешкался, помышляя, что видно и не стоит уже просить о этом Зиму, но ещё смутно, почти еле ощутимо, перед тем как полностью исчезнуть, брезжили надежды, что сможет переменить решение отца с её помощью.

Лучины в светцах тихо потрескивали, а коптящий чад от них тонкой стрункой поднимался к бревенчатому потолку с пустующими полатями (полки под потолком, служащие для хранения вещей и сна дружинников и челяди).

— Зима, он твоим советам внемлет — поговори. Испроси его свадьбу отменить, — уговаривал её Мир. Рядом с травницей на лавку сел, а та своей ладонью его ладонь накрыла, словно матушка увещевает:

— Ты сейчас говоришь не подумавши. Любава Позвиздовна тебе хорошей женой будет. Во всей Курщине ты не сыщешь себе пары лучше, — сдержанно тому всё высказывает, как дитю неразумному донести хочет. — Отец твой о тебе более всего на этом свете печётся.

— Так печётся, что исперва о своём думает, а не обо мне вовсе, — недовольно рыкнул Мирослав, норовисто приняв к себе свою руку, разочаровавшись в собеседнице. — Он тем браком хочет свои угодья расширить.

— Прав ты — в наследство от отца своего Любава зе́мли многие взяла, а на тех землях дружинники преданные Позвизду живут и с них же кормятся.

— Мне что с того?

— Коли ты сдюжишь, то их на свою сторону переманишь. А они не промедлят оставить Военега, в этом будь уверен.

— Я не имею ни какой корысти.

— А должен! — спокойствие Зимы мгновенно улетучилось. — Военег всё равно не отступит от своего и сделает тебя супругом Любавы!

— Я что подневольный?

— Против отца пойдёшь? Он на братнике зару́ченье при свидетелях дал! Ты не сын рядовича или ремесленника, ты — муж знатный, и брак твой не может быть по плотской неуёмности. Или что ж, тебе Любава так противна.

— Отчего же, — встрепенулся, аж глаза булатом обоюдоострым сверкнули. — Дочь Позвизда очень даже мила!!!

— Зачем тогда противиться коли и так всё решено?

— Потому что не понимаю, зачем это Военегу!

— Ежели ты ему подчинишься, то Олег перестанет иметь здесь хоть какой-то вес. Теперь понимаешь? Военег отца твоего теснит… Пойми ты уже наконец, твой отец хоть и честен, но слаб!

— Отец малодушен! — снялся с места.

— Отец твой хочет союзом этим, чтоб ты, в первую очередь, свою власть укрепил. Наместник тем о граде печётся. Военегова рука гнетёт всех давно. Люди ропщут. Может бунт начаться. А виновными вы станете. Неужели ты для него и для себя позора хочешь? Или они все правы?! — куколь обратился в сторону открытого окна, явно намекая на ближников Военега. — Они смеются над ним и над тобой, в открытую называя вас робичичами (сыновья рабыни)? Он слаб, потому что он один! И только ты можешь помочь ему, — нетерпением окрасила свой мягкий голос. — Или я ошибаюсь?!

— Фациле 'дикту ди'фициле 'факту (Легко сказать, да трудно сделать), — отметил Мир. — И как по твоему я должен это сделать?

— Всеми правдами и неправдами добивайся, а для этого до поры будь покорен Военегу и не ерепенься — готовься к венчанию. Твоя свадьба состоится— хочешь ты этого или нет, — несдержанно бросила Зима.

— Но…

Зима слегка пришикнула, выставив перед лицом Мира руку, и всем видом своим показала, чтоб боярин, поумерив свой пыл, говорил немного тише. Прислушалась — кобылки за окном безостановочно гудели, наполняя звоном ночную тишь, тени внизу зашевелились и с утробным рычанием прыснули в стороны, наконец, оставив Храбра в покое, которому уже изрядно поднадоело это нежелательное соседство. Чтоб не выдать себя, он нырнул под гульбище — там было хуже слышно, если не сказать больше — совершенно ничего. Зима говорила тихо, а Мир всё больше с возмущением. Особо отчётливо раздавались шаги по дубовому полу. Подтянувшись на руках, когда Зима отошла от окна, взобрался повыше на гульбище и приникнув к стене, скрываясь в её чернильной тени.

— …решать тебе — обретёт ли Военег здесь мощь или ты свергнешь его, обратив в прах.

— Ты за отца говоришь или другой кто надоумил, — подозрения вкрались в разум Мирослава, понимая, что кто-то иной сеет крамольные советования. — Он не мог так думать. Он его сильно любит, поэтому и терпит все его неправды. Он ради него всё отдал, чтоб тот робом не стал. Я помню, как мы тогда оголодали, что слободские нас матерью подкармливали!

Зима немного постояла, ожидая пока Мирослав не утишится, присела на лавку пригласив и того последовать её примеру и продолжила, лишь когда он послушно сел близ неё, строптиво пыхая своим негодованием. Вздохнула, умерив и своё волнение, да начала долгое повествование:

— В отличии от брата, Олег сильно любил своего отца, — продолжала Зима, имея многое терпение. — Хотя может, это была и ревность вовсе. А знаешь почему Любомир не мог выкупить сына? — замолчала, ожидая ответа, чтоб в нужном русле продолжить беседу.

Но ответа не последовало, что лишь утвердило представление Зимы о наместнике — тот действительно малодушен, что даже сыну не открывает всей правды, верно боясь осуждения или даже презрения.

— Военега с супругой и твоим двоюродным братом Извором в колодки заковали и в Друцк отправить хотели, а Любомир не спешил… Почему он не мог выкупить их, хотя был богат зело?

Мирослав замолчал весь покрывшись вниманием, не знал он сей тайны и очень хотел слышать, поэтому даже дыхание его сделалось слабым, но слух острым.

— Князь запретил выкупить Военега в наказание тому за ослушание… Ярослав был зол на Любомира, своего верного тысяцкого зная о делах Военега, и Любомира в этом подозревая, и запретил ему выкупить сына, но потребовал за разграбленный обоз возврат золотом, а чтоб вовсе не казнить проворовавшегося, даже сверх меры запросил с Любомира, что тот даже поиждевел зело. Твой дед вскоре занемог и скончался от удара, взяв с Олега клятву, что не оставит Военега в беде и будет послушным старшому брату. Он его и выкупил не смотря на княжий запрет, выполняя предсмертный завет отца. Тогда Ярослав и выслал их обоих в Переяславль, служить на самые дальние заставы, оставив им только супружниц и детей…

— Отец ведь был подвоеводой… — недоумевал Мир пытливо следя за чёрным мятелем.

— Он им стал немного позже, когда Олег с большим разъездом отразил орду половцев поступившую к переяславльским заставки, а Военег с Борисом не медля собрали дружинников и вырезали всё их поселение, в добавок полон взяли и добра всякого. Тогда они смогли очиститься от позора и снискать себе славы.

— Он врал?..

— Любой отец желает, чтоб его сын думал о нём лучше, чем тот есть на самом деле.

Мирослав сидел не шелохнувшись. Открывшаяся правда делала более ясными отношения его стрыи с отцом, будто сумрачные закутки просветлели, озарившись утренним солнцем. Отец всегда боялся Военега, всегда был под его началом, всегда и во всём уступал ему, следуя клятве данной Любомиру.

— Ярослав изначально знал, что Военег не чист на руку. Тот сначала торговал с печенегами, пока их не прогнали с поля, а потом с новыми, пришлыми степняками — половцами. И в тот раз Военег тоже хотел продать булаты и, взяв выгоду, Ярославу привезти худшее оружие. Князь прознал о том и, не желая позора для Любомира, наказал ему самому предотвратить ту сделку, а Военега покарать, как тот посчитает нужным. Любомир хотел же обелить Военега и подговорил его ближника Бориса, подкупить кузнеца Злата, чтоб тот задержал обоз. А сам тем временем с большим разъездом напал на тех половцев. Им оказался хан Кыдан. Тогда он был просто сыном какого-то бека.

Зима оборвалась, настороженно прислушиваясь к тишине на гульбище. Там всё молчало и даже кобылки подозрительно притихли. Мирослав же терпеливо ожидал продолжения, глотая каждое её слово.

— Любомир упустил половцев и пока рыскал по степи в их поисках, те в отместку напали на Военега, только лишь княжеский обоз зашёл на Дикое поле. Обоз был захвачен Кыданом, а Военег со своим ближником Борисом еле спасся сам.

— Отсюда и началась вражда Военега с ханом Кыданом?

— Я бы не назвала её враждой, это больше похоже на месть.

— Месть? Откуда такие допущения?

Куколь, в котором пряталась Зима немного склонился, верно от того что его носительница о чём-то задумалась.

— Я младшая сестра военегова ближника Бориса. И мне уж как не знать о всех его делишках. Когда они бражничали, я любила подслушивать их разговоры. Вот многим и ведаю.

Зима тихо поднялась, направляясь к гульбищу. Подол её мятля шуршал по половицам, потемневшим от времени, отполированным от тщательных уборок сенными и натираний их посконницами. Неслышно глотнула, пьянящего своей тишиной, ночного воздуха, и, не доверяя молчанию со двора, продолжила, обведя взглядом его пустоту.

— Кыдан приказал убить и моего брата, он был в разъезде с Военегом, когда взяли языка. Бориса пытали выведывая, где его родные и, как они говорили, "хозяин перстня"… — голос дрогнул и проглотив тоску вдохнула сладкий аромат душных яблок (антоновка), лежащих в плетёнках во дворе. — Я видела, как их убили. И твою мать я видела… Лишь чудом я смогла спастись, спрятавшись за чурами.

— Это они сделали с тобой? — осторожно поинтересовался Мир, не желая напоминать той о её увечьях, на что куколь отрицался. Через короткую паузу Мир задумчиво проговорил, — поэтому он так осторожен, что даже не участвует в охотах.

— Потому он и не носит перстень, который Любомир перед смертью отдал ему.

— А как ты понимала половцев? — вопрошающе устремился взглядом в глубину куколя. — Ты знаешь их наречие? Отец поэтому держит тебя подле? Ты его учишь? Научи и меня сей грамоте.

— Тогда не знала. Да и сейчас немного лишь, — остановила его воодушевление и продолжила рассказ отвечая на многочисленные вопросы, ответы на которые ей позволил дать сам наместник, зная свой вспыльчивый нрав и доверяя больше сие дело своей таинственной споспешнице. — Его мучитель хорошо говорил на славе. Он говорил, что мстит за сестру Кыдана, что хозяин перстня её насильник, и что у того скоро родится сын, — выглянула на гульбище — один из многочисленных клубочков развернулся и вытягиваясь, прогнувшись в спине, зевнул вывалив свой язык, а затем принялся точить когти о балясину. — Брысь! — крикнула в темноту.

Храбр пытался вжаться в стену, не желая себя выдать. Близившиеся к окну мелкие шаги всё же вынудили его покинуть своё ненадёжное укрытие. От торопливости он шмякнулся на землю и уже ожидал, что будет раскрыт, но в этот момент с диким криком и шипением две кошки решили выяснить свои отношения, отвлекая на себя внимание мнительной травницы.

У Храбра более не было возможности незаметно подобраться к окну — Зима выставила светочи, озаряя их огнём гульбище и двор, но вот в клеть он всё же смог вернуться беспрепятственно, на счастье, свидетель его отсутствия ещё не вернулся. Заслышав шаги, улёгся на свои нары и притворился спящим. Дверь хоть и резко отворилась, но была прикрыта очень даже тихо. Пришлый перемещался осторожно, мягко ступая, чтоб не было слышно шагов, и замер возле спящего кметя, что вселило подозрения в Храбра.

— Их верно в степи не учили сапоги снимать перед сном, — насмешливо буркнул Извор, осматривая того, лежащего на боку. Протянул руки к его ногам, но во время решив, что это уже слишком, всего лишь натянул на того покрывало.

Услышав раздающийся эхом размеренный шаг спускающийся вниз с высокого крыльца, выглянул в приоткрытую дверь:

— Мир, ты что ли? — крикнул шёпотом. — Случилось чего? — звучало уже менее натужно, но всё же тихо, когда его двоюродный брат с ним сблизился.

Мир молчал, усевшись на завалинку и устремив взгляд горе, принялся считать искры сыплющиеся с неба.

— Что не получилось отца упросить? Да не изнывай ты так… — Извор, примостырившись рядом, толкнул того своим плечом, немного поморщившись растеребив свою рану, которая поднывала после сегодняшней порки банщиков.

— Тебе легко говорить — ты вон каждую ночь, даже раненный, по девкам шляешься и забот для тебя нет, а мне к свадьбе готовиться с твоей сестрой. Как повенчают, так и с одной всю жизнь жить придётся, — несмотря на печальный вид голос Мира был шалым. — А с её мачехой Нежданой, та верно уж от всех полюбовниц моих избавится.

Молчит Извор, не говорит, что Любаву свою искать ходит, вот по-темну и возвращается уже какой день, а потом вроде осознал сказанное братом, весь мигом озарился, чуть ли не взревел от восторга. Подпрыгнул, всё же немного поморщившись, да возбудившись по своей горячности, принялся того чествовать да с восторженностью представлять предстоящий молодечник (прототип современного мальчишника, где не возбранялось всякого вида вольности) со срамными играми и ярованием.

— Вот уж где без старших повеселиться можно будет вдоволь. А на ярованиях девок всяких мацать… — пошло сгримасничал.

— Тебе лишь о том один интерес в жизни, — подзуживал Мир, сдержанно посмеиваясь над братом — вот вроде муж уже, а всё уд свой не присытишь.

— Так, то успеть надобно впрок, чтоб с лихвой хватило, пока сам без хомута, а то как жена сварливая будет, потом не разгуляюсь! — шепотливый крик сорвался, что Извор зажал свой рот и унимая смех вломились в клеть, желая сей новостью поделиться со своим кровником.

Прислушиваясь к перебранке двух побратимов, Мир побродил по двору, осмысливая разговор с Зимой. Наклонился над бочкой с водой возле которой недавно с другами-братьями резвился, да и лишь головой в неё занырнул, будто прятался. С долю времени пыл свой внутренний охладил, вскинул голову, крутанул ею пару раз в стороны, локоны свои растрепав, стряхивая с них крупные капли. На отцовские покои смотрит — на утро разговор отложил, чтоб оба с мыслями собрались, да на холодный ум всё обсудили. Труслив ли наместник? Может и мягкотел, но не осуждает за то его сын — права не имеет.

В оконце силуэт Зимы показался. Мир, то видя, улыбкой лёгкой отметил. Рад он был, что и его отец отдушину себе нашёл. Другие может и не видели, но Мир всегда замечал, как отец при ней осанивался, говорил более низко, чем обычно и глаза блеском особенным светиться начинали, и ловил тот её своим взглядом с лёгкой жадностью.

Сейчас Олег тоже глазами ту от себя не отпускал — безотрывно следил за тем, как эта худенькая жена в чёрном мятеле собирает со стола в его одрицкой глиняную посуду, совсем отличную от той, золотой да серебряной, в которой подают ему трапезу. Уже с весны он отказываясь от еды, ел только то, что принесёт ему она. Вот и сегодня Зима принесла ему свою стряпню, хотя отравитель давно найден и мёртв. Олег не отказался от простой снеди, а принял с радостью.

Тихо было. Слышалось потрескивание лучин, с которых иногда в воду в широких плошках, подставленных под светильцы, падали искорки и бесшумно там гасли.

Олег нарушил тишину. Встал оправившись и подступил к Зиме близко. Та, словно не видя и не понимая, продолжала складывать посуду в котомку и сноровисто увильнула в сторону от Олега, понудившегося взять её за руку.

— Я сегодня пришла в последний раз к тебе — ты полностью выздоровел и не нуждаешься более в моей помощи. К тому же твой отравитель найден, — проговорила Зима, поглубже натянув куколь на лицо, чтоб скрыться в нём, не давая пытливому взгляду Олега проникнуть в его черноту.

— Уходишь? — Олег не отводил своих глаз от травницы, которая взяв котомку с лавки, направилась к сеням. — А кто теперь будет готовить для меня?

— Будь более тщательным в выборе нового стряпчего, — замешкалась в дверях. — Грех это, но мне отрадно, что этот пройдоха убит. Он получил по заслугам.

— Жаль только, что я теперь не узнаю, почему он хотел отравить меня, — медленно подошёл к той. — Псы, которым скармливали мою еду, все сдохли. Лишь благодаря тебе я остался в живых. А твоя стряпня мне и прежде была по нраву. Останься, — вплотную приблизился к травнице, повёрнутой к нему спиной. Крепкие мужские руки с нежностью сомкнулись на хрупкий плечах, укрытых чёрным мятелем. Немного промедлив, он ухватился за куколь, и стянул его с женской головы.

Оказавшись без своего покрова, в котором привыкла прятать своё безобразие, Зима угнулась, но мужчина был настойчив — развернув женщину к себе лицом, он поддел подбородок той, наконец, с тщательностью разглядев всё, что было до этого скрыто от него. Он даже не дрогнул от брезгливости, не отвернулся, а лишь покрыл все её шрамы своими робкими поцелуями, смешивая свои скудные слёзы с её обильными. Зарывшись своим лицом в её волосах, он не был в силах сдерживать своего желания обладать этой женщиной, по которой тосковал столько лет, да и не особо пытался обуздать себя.

— Прости меня, Евгеша, — трепетно шептал ей.

— Она погибла много лет назад…

— Прости меня, голуба моя, — вновь покрыл изуродованное огнём лицо поцелуями, а Зима, как бы не хотела, не смела отвести его в сторону — сладостно ей было ощутить вновь его прикосновения. Но стеснение одолело и травница, выкрутившись, х уткнулась в широкую грудь наместника.

— Не нужно…

— Когда ты пришла ко мне зимой, я был так рад, а теперь оставляешь меня?! — сжал ту крепче. — Позволь мне отплатить тебе…

— Я пришла не для того, чтобы получить от тебя награду… — разомлела в его объятиях, не смея даже поверить происходящему.

— Оставайся и будь в моих владениях владычицей… — его ладони скользили по женскому стану, комкая под собой мятель.

— Как можно?.. — задыхалась от мужской пылкости, уже давно не чая ощутить её вновь. — Как можно, чтоб знатный муж взял к себе настолько безобразную жену…

— Ты в моем сердце всегда будешь прежней, — успокаивал ту, растянув шнурок на тонкой шее.

— Что подумают другие? — просто таяла от его нежных поцелуев и шептала сквозь них, боясь, что сейчас наступить пробуждение от сладостного сна. — Я столь безобразна… я буду противна тебе…

— А я потушу все свечи… но лишь, чтоб не смущалась ты…

С хрупких плеч соскользнул мятель.

— Я опозорю тебя… — попыталась удержать сильные, но такие нежные в этот момент руки, стремящиеся снять и её рубахи.

— Никто не посмеет слова сказать. Я наряжу тебя подобно византийским царицам, обвешу тебя, — накрыл её грудь, не тронутую огнём, но изувеченную шрамом от колотой раны, своей широкой ладонью, — золотыми ожерелками, а усерязи и подвески с каменьями своим блеском ослепят всех.

— Но при солнечном свете явь не скрыть? — ухмыльнулась, подхватываемая крепкими руками.

— Я прикажу Ярилу померкнуть перед тобой, — прошептал Олег уложив Зиму на своё ложе.

Он завис над любимой женщиной, словно не веря, что обрёл её, и накрыл её губы своими. Тихи и робки были их ласки, словно эти двое впервые встретились. С трепетом дарили друг другу утешение, развевая свою многолетнюю тоску в разлуке. И потом, не выпуская друг друга из объятий, погружаясь в сладостный сон долго разговаривали, вспоминая прошлые события.

— Ты простила меня, Евгеша? — пробурчал в её макушку, вдыхая запах растрёпанных, пахнущих травами волос и, как казалось до недавнего времени, такой недосягаемый.

— Я никогда не злилась на тебя, — её пальцы щекотливо накручивали колечки на мужской груди.

— Я тогда так напился, что не помнил себя… Я после и капли не брал в рот. Ей-богу клянусь!

— Как же?! — тихо усмехнулась, заглянув в его лицо и, взяв своими ладонями его щёки, посмотрела в глаза, которыми Олег от неуютности забегал по сторонам, по своему нраву не умея достоверно врать ей.

— Я только медовуху пил, — оправдывающе зачастил словами. — И то не больше одного кувшина в день, а говея даже квасу не пил, всё равно после него да на полбе лишь пучило…

Поцелуй Евгении остановил его неумелые отговорки отложив неспешную беседу на некоторое время. Да и куда им теперь спешить, когда у них ещё столько времени, чтобы всё поведать, всё сказать. У них ещё столько ночей впереди, чтоб успеть насладиться друг другом. Свечи догорели…

— Неждана говорила, что лично видела, как крамольники убили тебя… — винился перед Евгенией, что не искал её. — Но тела были настолько обгоревшими, что не были различимы лица — я в каждой погибшей видел тебя… Если бы я тогда не смалодушничал, ничего бы не случилось… — лишь крепче объял тонкий стан жены, которая, сладостно отдавшись своим душевным стремлениям, утопала в этой неге.

— Не кори себя, свет очей моих. Здесь нет твоего греха. Ты не виноват — меня сгубила глупая доверчивость и самонадеянность…

Курск. Девять лет назад.

Поспешно прихорошившись перед зеркалом, уже успев снять все свои украшения перед сном, и кокетливо улыбнувшись отражению в желтеющей стеклянной глади, женщина выбежала из своей одрицкой в сени навстречу к боярину Олегу, который еле держался на ногах.

— Что случилось, сокол мой? — от этих слов буйный нрав наместника, похожего в гневе на яристого тура, мгновенно утих, и тот, весь преобразившись разом стал похож на кроткого телёнка.

— Евгеша, голуба моя, горю весь, — бражно пыхнул в милое личико.

— Кто ж тебя надоумил столько пить? — отчитывающе, но всё же с мягкостью пролепетала, помогая снять наместнику один за другим сафьяновые сапоги. — Твоё пристрастие тебя погубит…

— Не от того горю, — словил её руку, уже лёжа на одре, застеленным белёными льняными простынями. — Я убил их, — еле слышно проскулил наместник, погружаясь в бражный сон…