Анчутка

25. На чьей ты стороне? (часть 2)

В тот вечер, когда Мирослав с Зимой длительно беседовал, их разговор лишь ненадолго был прерван, когда с гульбища что-то шмякнулось на землю, видно коты что не поделили и спрыгнули, а потом с диким криком и шипением разбежались в разные стороны мягкими клубочками, а Мирослав, не обращая внимания на кошачью перепалку, тогда подлетел к Зиме, выпрашивая ответ, только что узнав немыслимое:

— Это правда? — не веря сказанному, выпалил молодой боярин. — Отвечай мне, чего ты молчишь? Неужели у отца есть ещё один сын?

— Я не знаю.

Мирослава это не устраивало. Он пошатнулся и медленно попятился от Зимы, потом снялся с места, направляясь в покои отца, чтоб у того раздобыть правду.

— Но я хочу верить, что это не он, — был остановлен женским окриком, натужным и надрывным. — Он не мог… Твой отец не мог так поступить с твоей матерью! Он её крепко любил… После её смерти он даже не смел коснуться другой жены. Да и в Курске его терем был пуст. Неужели он мог сотворить бесчестие и надругаться над кем-то?

— Я помню это. Он тогда бражничал не просыхая. Лишь через год у него появилась полюбовница, но её так супругой и не сделал. Я даже не забыл, как её звали — Евгения. И она тоже погибла… Для него это было не меньшим ударом. И сейчас он никого не имеет. Так, пустое всё, лишь чтоб похоть удовлетворить. — Мирослав сник, желая верить сказанному Зимой.

— И перстень этот он никогда не носил… до недавнего времени… — Зима задумчиво высказывала свои предложения. — Говорил, что был потерян. И появился он одновременно с одним отроком.

— Храбр? — осенило боярина после коротких размышлений. — Этого не может быть. Хотя… Нееет… Он говорил, что был робом у Кыдана, что бежал… — потом опять задумался. — А ежели не бежал, а намеренно сюда пришёл? Если по летам посчитать… И глаза с подпалинами… Олексич думал, что его мать была снасильниченна степняком, но если наоборот… — догадки отнюдь не давали облегчения. — Убийцы матери искали хозяина перстня. И если это не мой отец, то вполне возможно, что это был дядька?

— Военег и сейчас необуздан, а по молодости и вовсе разжжигало его похоть неумалимо.

— Это точно был Военег… Он виновен в смерти моей матушки… И нет в нем ни капли сожаления… — цедил Мирослав, уставившись в несуществующую даль. — Он безнаказанно творит бесчинства и доныне. Он подмял под себя и весь Курск, не чувствуя пресыщения ни в чём!

— Он корыстный сребролюбец! Он не успокоится пока ни возмёт своё первенство обратно, пока не подчинит всю Курщину. Пусть Олег здесь хоть власти и меньше имеет, чем брат его, но всё же Военег должен мириться с его мнением и скрывать от него свои промыслы, — Зима осторожно вела сознание Мирослава в нужном течении, разжигая в нём негодование и жажду справедливости. — Он Олега к твоему браку с Любавой давно вынуждает, чтоб тот и вовсе против него слова не имел. Олег хоть и знатный воин, не страшится ни смерти, ни ворога, но вот брата своего боится на равне как и любит его. Олег всеми правдами отказывался, но видно судьба твоя с ней жизнь узами связать. Ведь Военег и молчал о вашей свадьбе, когда Олег занемог. Он ждал, когда тот отойдёт в мир иной, и скажу больше, верно даже ведал о том, кто его травил — убийцу стряпчего так и не нашли — а потом или тебя следом в мир иной отправить желал, и сделаться наследником братского достояния, или тебя принудить силой Любавой ожениться, подмять и тебя под себя, заполучив все земли, тем бояр и остальных себе подвластными сделать.

— Не бывать этому! Я сам сорву венчание!

— Не смей этого делать!

— Я сказал, нет!

— Ты должен! Если ты этого не сделаешь, ты погубишь своего отца!

— Так ты за этим сюда пришла?! — Мирослав строптиво дёрнулся, с места вскочил. Так чеканил по полу, что шаги эхом раздавались в пустых сенях. Слов не находя, уйти вознамерился, остановился в дверях, с долю времени о чём-то задумавшись, назад вернулся, чтоб упрёк выплеснуть. — Отец тебе сказал со мной поговорить?! Не ожидал, что ты с ним заодно будешь…

— Он вспыльчив! — успокаивала того Зима. — Но знай, что ты для Олега, хоть он и вида не кажет, самое ценное на этом свете. Он для тебя готов, что угодно сделать — я то знаю.

— Но всё же хочет оженить меня против воли! Зачем? если ему известно о замысле его брата. Или отец что, умом тронулся?

— Гордость свою умерь! — твёрдым гласом, слегка завышенным, сказала.

Смиренный взгляд на жёсткий переменила, да всё одно — не видно, но Мир, словно отрок которого отчитывают, его даже так почувствовал — голову опустил, что русые волосы, свободные от плетения, волнами с плеч скользнули.

— Ты не сын рядовича или ремесленника, ты муж знатный, — пристыдила. — Ты о других должен сначала радеть, а только потом о себе. Или что ж, ты думаешь, власть просто так даётся — для угоды своей, чтоб брюхо насыщать, да чтоб душа веселилась? Чтоб вот так в хоромах жить, да по охотам ездить?! Тебе небесами было дано родиться воем, чтоб о других попечение творить.

Мир выслушал всё со вниманием. А на душе томно. Думал, подмоги в лице Зимы найти, так и она о том же! Да только как бы не желал он оного, понимал, что никуда ему не деться, что ни он первый, ни он последний. Мало кто из знати по любви женился. Видать и ему не судьба свою суженную в этом мире встретить.

— На тебя ответственность большая возлагается.

— Какая? Быть в подчинении у Военега?!

— Мирослав Ольгович, — голос Зимы твёрдым стал, вынудив боярина с удивлением на травницу посмотреть. А та вытянулась во весь рост, приняв не обычную для себя осанку, а как лишь знатные жены себя ведут. — Грядут времена тяжкие! Над княжеством меч висит, вот-вот падёт. Не о любви ты должен думать, а о земле- матушке нашей!

Мирослав от этих слов встрепенулся — Зима многим ведала, так что не пустым звоном было ею сказанное. А та вдруг замолчала, верно боярину давая время, чтоб с мыслями собраться.

— Говори, коли начала, — исподлобья ту всю измерил.

— Возле Переяславля, некий Ясинь войско своё собирает. Настолько близко подошли, что их речь на заставах слышна бывает. Тучи сгущаются над Посемьем, но князь Изяслав не спешит их гнать. Поминками пришлых подкупить хочет, а этот степняк улыбается широко, да ладно говорит.

— А братья его что?

— Князья отяжелели от праздной жизни — стали жадны и малодушны. А вот люд простой роптать уж начал, ополчение собирают. А коли крамольно мыслить станут, могут и на бояр пойти — только ослабеем мы в междоусобицах, что степняки в миг возьмут грады наши.

— И Всеволод ничего не делает?

— Всеволоду Ярославовичу меч тяжек стал, он лишь о обогащении своём думает. Ярослав, отец их, Курск Святославу отдал. Только Всеволоду он, ох, как сладок — большие откупы берет, чтоб суда из Киева и Чернигова по нашим речным путям ходили… беспрепятственно. А коли отказываются, не равён час, могут и на ушкуйников (грабители на ушкуях— речное, парусное судно на вёслах) попасть.

— Не пойму к чему клонишь…

— Твоё венчание должно состоятся. Раз так вышло, то нужно, чтоб нам выгода от этого была. Не противься боле, — опять сызнова начала его уговаривать.

— Не хочу я девице сей злой участи! — Мирослав рыкнул. Руками из бадейки, что на подлавке стояла, себе в лицо воды брызнул, за бока взял, пьёт прямо через край, вид делает, будто не слышит слов травницы, а вода вниз проливается, пока та продолжает:

— Ты ведь знаешь, что Военег на переправах свои порядки учредил. А то, что Всеволоду дары отправляет обильные? Разумеешь, зачем?

— Отец ведь на поправку пошёл… — уже давно догадался, что Военег наместником курским желание имеет сделаться, а обозами тяжёлыми, подкупал князя.

— Ещё есть кое-что — Святослав назад своё взять хочет. Может статься, ежели брат его по доброй воли не отступится от земель курских, то междоусобицы кровавой не миновать.

— А отец? Он что делать думает?

— Его ближники давно уж тяготятся больше к Чернигову, нежели к Переяславлю. А вот Военеговы сотские, вроде и не против, но никак не решаются. Святослав далеко, а Военег рядом — понимаешь?

— Понимаю, — Мир теперь осознавал явственно, почему отец его стремился к их браку с Любавой — сделать то, чего не мог Олег — Мир сможет возвысится над Военегом получив и обширные земли, и власть над ними в придачу к Любаве.

— Так это же крамола (заговор)?

— Военег давно бесчинствует— он не только обозы грабит, так ещё и подати с купцов берёт большие, чтоб те по путям торговым беспрепятственно прошли, якобы под его защитой, а сколько делянок он грабит, да на степняков вину за то перекладывает, а робов северских в Друцк гонит! А управы нет! — он под покровительством Всеволода — тот, если и знает, то вид иной делает, за то и Военег ему часть из неправедных обогащений отвешивает.

Мир томно рыкнул. Догадывался он обо всём. Ему Извор о том часто говорил, да и слухами земля всегда полнится. А северские боятся в открытую воеводе воспротивиться. Действительно брак с Любавой необходим Мирославу, если вознамерится Военегу противостоять.

— Нежели ко мне и примкнут бояре Позвиздовы, а точнее только те, кто ему ещё верен остался, да вкупе с боярами, что нас поддержат в сем деле, всё равно не сдюжим, даже если и ополченцы к нам примкнут — что охотники с топорами против ратников?!

— Я молюсь об одном, чтоб до кровопролития не дошло. А ежели и нужно будет, Святослав Ярославович подсобит.

— Подсобит, — хмыкнул недоверчиво. — Как же ему о том сказать? Не ты ли к нему с поклоном пойдёшь? — а потом весь навострился, на дробную фигурку в мятле покосился — догадка была верной.

— Я сегодня пришла, чтоб проститься. Фёдор, конюший, если что— поможет. Через него будешь передавать послания…

Теперь понятно почему Зима свободно в детинец входит и подолгу бывает в отлучке — она тайный посланник Святослава Ярославовича. Верно и тот не без греха — Олега на свою сторону переманил, чтоб Курск, как и завещал Ярослав, князь киевский, своими владениями сделать. Но одно верно — если бояре дрогнут перед Военегом, если они не защитят свободный люд, то те сами от отчаяния и несправедливости, вооружившись топорами и рожнами, будут мстить за свои обиды. И тогда омоется Курщина братской кровью…

— Почему же отец не говорил мне о сем? Не доверяет от того, что я с Извором близок?

— Он лишь оттягивал тот момент, не желая чтоб и между вами была вражда, — понимающе тронула плечо знатного мужа. — Извор сам не скажет, ежели узнает, но его пылкость вырвется наружу — он вечно поспешен в действиях… Будь кроток и послушлив дядьке до времени. Пусть он и дальше думает, коли тебя Любавой… оженит, тебя тоже подневолит, как и Олега. Только ничего у него не выйдет, коли ты воспротивишься. А бояре тебе присягнут сразу после венчания.

— После венчания, — дрогнул Мирослав, не желая для невесты такой участи.

— Тебе решать. Ежели ты и теперь против союза с Любавой, Олег не будет тебя неволить. Коли ты этого до сих пор желаешь, он всё отменит.

Мирослав то вспомнил, но перед братом не открылся. Тошно стало от того, что их дружбе может конец прийти.

" Слышу, брат! Я тебе потом всё объясню. Я потом до конца жизни прощения вымаливать у тебя буду! Я о том и отца просил, коли дело до смертоубийства дойдёт, чтоб тебя пощадили!"

А на утро Извор и Мир дружины собрали и, вместе с ловчими, под видом, что поедут загоны посмотреть сами на поиски вышли. И на следующий день и после. А Извор не только кровного брата ищет, он всё вокруг примечает. Как с судов больших и малых люд на берег сходит, тюки и сундуки превеликим числом с собой тащат. А лица подозрительные никак у купцов — у тех они хитрые, корыстные, а у этих всё более суровые, даже каменные с ястребиным взглядом, словно дичь высматривают. Ходят браво, плечисты и сноровисты. А как Федьку среди них заприметил, так все сомнения сами собой отпали. Среди них, что свой ходил. Шеи не пригибали и те перед ним, руками бились с ним, а иной раз и сердцем целовались (приветствие, когда при объятиях, прижимаются грудью и целуют плечо).

Извор с братом о том уже не разговаривал, а только тошно стало ему, что дружбе их конец наступил.