Анчутка

33. Освободиться от клятвы

Наместник не спешил хоть как-то отреагировать, показуя пришельцу, что его присутствие обнаружили. Тот тоже томил ожиданием. Сделав большой глоток и блаженно гакнув от удовольствия, Олег угрюмо загудел в сторону вспухшего полога:

— Ну, долго там стоять будешь?

Полог возле ложа едва заметно покачнулся, показался грязный нос сапога и тут же воровато спрятался назад.

— Уже и не думал, что пригласишь, — послышалось снаружи, и в палатку вошёл Военег. В просвете между полами показался Гостомысл и ещё несколько бояр, ближников воеводы, следующих за ним, Извор с остальными остался снаружи. — Как твоё самочувствие?

— Твоими молитвами, брат — уже лучше, — отвлекая от незванца внимание Военега, Олег гостеприимно предложил ему вина, но тот отказался. — Плечо немного ноет, но это не причинит неудобства в дороге — с рассветом двинимся назад.

— А я к тебе с плохими вестями, брат, — последнее слово Военег особо выделил. — Думаю, нам здесь задержаться придётся.

— Что так?

— Дело одно уладит надобно.

— Дело?

— Не хотел тебя печалить в праздник, но тут до меня слух дошёл, что черниговские бояре крамолу чинят.

— С чего такие мысли закрались в твою голову? — попытался отшутиться Олег, но переменился в лице, а лёгкий озноб пробежал по его хребту, когда на корзно брата, схваченном на правом плече фибулой в форме морды волка, заметил кровавые росчерки, дополнившие собой витиеватые узоры на дорогой византийской ткани.

— Поговаривают, что в этом и ты замешен, — голосом давит, на Олега наступает, исподлобья зырит. Олега пот прошиб, оправдаться бы, да нет возможности.

— Напраслина то, — сдерживая свой трепет перед братом, выкручивается наместник, но внутреннее чутьё подсказывает, что его воеводе уже всё известно.

— Напраслина, говоришь? А вот мне Фёдор Евсеевич всё рассказал, — испытующими взглядами друг в друга уставились. — Федька! — на распев прогремел Военег, не отворачиваясь от своего брата, читая все его изменения. Да принялся выспрашивать конюшего, который от стыда долу глаза опустил. — Скажи-ка нам, голубчик сизокрылый, как ты при Олеге Любомировиче служил, кому ты грамоты от него носил, как ты предал его, как нам всех поимённо перечислил…

— Довольно, — коротко резанул наместник. От волнения схватил кубок намереваясь вино испить, да на место вернул не притронувшись. — Что ты с ними сделал?

— Спать уложил, — реготнул Военег, махнув рукой, отпуская от себя конюшего. — А в Курске… Гостомысл? Что там?

— Последний гонец недавно доложил, что в слободах уже потише становится — черниговские от неожиданности даже порты подпоясать не успевали. Спящих всех порешали. Кто уцелел, хотели бежать — на берегу немного порубились.

— Ушёл кто?

— Ни одна долбёнка (лодка из цельной осины) от берега не отошла, ушкуи черниговские запалили…

— Понимаешь ли — ты сейчас там лишний, — Военег продолжил не дослушав, а его речь звучала насмешливо сожалительной.

Олег молчал, о том что внутри него был шквал эмоций, говорило нервное подёргивание бровей и дрожь в руках. Стараясь не выдать своих переживаний, он сжал кулаки, но всё одно их лёгкое содрагание было уловимо.

— Ты пришёл убить меня?

Военег резко притянулся к Олегу, выкинув руку вперёд, от чего тот вздрогнул. Наместник поморщился и схватился за надплечье.

— Убить? Нет. Что ты?!

Олег проследил напряжённым взглядом за рукой брата, протянутой через стол к кубку.

— Как я могу убить своего брата, — мерзко скребя поддоном кубка по столу, притянул тот к себе, зловеще ухмыляясь и наслаждаясь видом испуганного Олега.

— Но… тебя убьёт другой… Знаешь, кто он? — Военег покопался в мошне, висевшей на наборном поясе, пока его брат растерянно перебегал глазами с одного боярина на другого, выудил маленький свёрток и медленно развернул его. Не дождавшись ответа, проговорил заговорщецким голосом, стряхивая сероватое содержимое в кубок с вином. — Святослав Ярославович.

Олег не знал чему удивился больше — тому что сделал Военег или сказанному им.

— Удивлён? — старший полянин вскинул брови и, приблизившись лицом к Олегу, что тот от неожиданности отпрянул назад, морщась от пронзивший его боли, резко процедил сквозь зубы, — Как ты посмел? предать меня? твоего брата? Сучий ты потрох… Ты ещё пожалеешь, что не сдох прежде. Признавайся, что он, Святослав, пообещал тебе?

После короткой паузы, Военег громко рассмеялся, что его гогот заклубился под пологими сводами большой палатки. Утирая слёзы и не в силах восстановить дыхание он с издёвкой поговорил, немного глотая слова:

— Ну ты и межеумка редкостная… ничего?.. ты что ни на есть чурка бездумна… Ну не знаю — потребовал бы там хоть золота или серебра, хоть ларчик… — тыкал в того пальцем, прихватившись за живот, пока его младший брат наливался ярью, а кулак до этого сжатый от трепета обрушился на стол, прервав это веселье.

— Я долго терпел, — Олег вдруг взвился и вылил всё то что в нём бродило долгое время: сострадание, негодование и, скорее всего, нежелание видеть как от брата, которого всё же немного любит, хотя в противовес больше страшится, исходят бедствия сего народа. — Но твоя последняя выходка, когда ты по весне позволил ватажникам и половцам грабить веси и делянки Курщины, была последней каплей. Ты обезумел, разрешив тем угнать робами северских. Я не мог более терпеть твоей алчной жадности и вседозволенности, — поднахрапился, понимая, что нечего терять — ближники его брата стояли с оголёнными мечами наперевес, готовые по одному лишь мановению пальца своего властелина прикончить его. — Ты творил беззаконие, ты попирал все нравы и устои, ты…

— Мне не нужно всего перечислять и без тебя знаю. Одно похвально — ты проявил смелость — восстал на меня. Всего лишь малость просчитался — мои люди выследили твою зазнобушку. Она-то и привела их к граду Чернигову. Если бы ты не принялся так рьяно её искать, я бы даже и не догадался ни о чём.

— Что ты с ней сделал? — забыв о боли Олег подскочил с места, но пинком в грудь был осажен назад.

— К сожалению ничего — это тебя пусть успокоит перед кончиной, — задумчиво произнёс, осторожно взбалтывая в кубке вино и вернув серебряный сосуд на место. — Если хочешь, чтоб ещё один человек остался живым, выпей это.

Поиграв пальцами по ободу кубка, протянул ими по витиеватому узору вдоль всего пойла (чаша кубка) расширяющегося к устью, потом скользнул по стояну (ножка у кубка) в виде балясины, и зажав его между двумя растопыренными пальцами возле поддона, пододвинул к Олегу шебурша по деревянному столу.

— Помнишь своего стряпчего? — Военег вопросом же ответил на безмолвный вопрос стоящий в глазах наместника, которого удерживала пара крепких рук, чтоб не рыпался больше. — Я позаимствовал это у него. Он хотел уморить тебя раньше. Сначала давал тебе яд в маленьких дозах, чтоб смерть выглядела более правдоподобной, вроде захворал чем. Он хорошо постарался, его даже не заподозрили, если бы ни эта девка, Сорока, так ничего бы не узнали — зелье нашёл Гостомысл при обыске в его клети. Этот недотёпа даже не удосужился от него избавиться, верно думал повторить сию затею, но ему помешала Зима… Это я его убил, — кичась своей осведомлённостью и бравируя надмением, приподнял бровь, монотонно изливаясь перед братом. — Я отомстил за тебя, уничтожил твоего врага. А ты? Ты решил так отблагодарить меня?

Олег ничего не говорил, он опустил голову и слушал, пока Военег откровенничал, ожидая своей скорой смерти.

— Жаль, но стряпчий так и не смог мне сказать, кто ему заплатил — я его долго пытал, но всё впустую — твой недоброжелатель не показывал своего лица ему. Этот серебролюбец просто не мог отказаться — плата за твою смерть была заманчиво высока.

— Зачем сейчас мне о этом сказываешь? — Олег понимал, что тот неспроста затеял сей разговор.

— Ты всё же мне брат, — это звучало до невозможности надменно и презрительно. — И наверное, тебе было бы лучше сдохнуть ещё тогда, и мне не пришлось мараться братоубийством. Как-то ныло внутри… — вдруг наигранно скорчился. — Признаюсь, я медлил… Нет, не от сострадания и братской любви — я ждал подходящего момента.

Военег подхватил кубок со стола и, предлагая испить, поднёс к Олегу.

— Не вороти так морду, — его голос стал наглым и твёрдым. — Не выпьешь сам, волью в глотку — результат будет один, и если хочешь сохранить жизнь своему отпрыску, будь добр — помалкивай о этом, братец, — смягчился на последнем слове.

Взгляд наместника был неосознанно брошен на полог, за которым прятался неизвестный. Густо собранная ткань слегка колыхнулась, словно от ветра, наконец открыв взору Олега пришлого, которому мимолётным взглядом был дан указ скрыться. От Военега не утаилось сие действие, он понудился проследить, что же так отвлекло Олега от их разговора. Опережая старшего брата, Олег схватил двумя руками кубок и глубоко выдохнув, задержавшись лишь на пару мгновений, чтоб рассмотреть свой искаженный лик на поверхности вина, крупными глотками осушил его почти до дна.

Это зрелище было куда интереснее — Военег с самозабвением, даже приоткрыв рот в довольной улыбке, следил как стоян кубка задирался кверху одним концом, плавно поднимая диск поддона. Когда Олег поставил серебряный сосуд на стол, воевода одобряюще похлопал в свои грубые ладони, широко улыбаясь и искря глазами.

— Доволен? — рыкнул Олег, пока что ощущая только приятное наполнение в своём чреве и лёгкий шум в ушах.

— Ещё как, брат! — притянулся к Олегу склабясь и заглядывая в его лицо, ожидая, когда же оно исказиться от мучений. — Теперь ты уйдешь как мученик, а Всеволод, быть может, проявит милость и не покарает сына опального наместника. Я приложу к этому все свои усилия.

— Ты ждёшь от меня благодарности? — строптиво буркнул, Олег. В его голове помутилось.

- Не спеши благодарить, — Военег наконец присел рядом с Олегом на турабарку, угодливо поставленную Гостомыслом. — Обещаю, что тебе не придется долго ждать Мирослава. — Олегу не дали даже подняться со стула, а при условии появившейся слабости в ногах, двум верзилам не составило большого труда удерживать того на месте. — После венчания… не сразу, ну может через пару месяцев, он вдруг заболеет и сгорит от горячки или прирежут во время братника, — реготнул.

— Зачем? — Олег опять дёрнулся. — Чего ты добиваешься?

— Очень странным покажется, если вы погибнете вдвоём сразу, слухи поползут, а так… всё очень даже последовательно: Святослав обманом тебя переманил на свою сторону, посулил горы злата, а потом, когда ты вдруг одумался и покаялся передо мной, не зная уже как и обернуть всё назад, решил от тебя избавиться и, пока Всеволод занят ордами половцев, кстати которому я всеми своими силами дюже помогаю, попытался отнять Курщину у своего младшего брата. Я же подавил бунт, и чтоб примирить враждующих бояр, поступлю милостиво — обвенчаю свою падчерицу с братычем, чтоб более не было слухов и недомолвок, а его, немного погодя… его убьют мстительные черниговские бояре.

— Паскуда! — Олег выплюнул непочтение старшему брату, и впервые скрутился от рези внутри. Немного восстановив дыхание, помутившимся взглядом уставился на того, бросаясь проклятиями и брызжа сгустившейся слюной. — Ты хуже зверя! Будь ты проклят!

— Ты сам виноват!

— За что ты так со мной? За что ты ненавидишь меня? С малолетства ты выставлял меня виноватым в своих тогда ещё невинных проделках, потом ты начал промышлять по крупному, но всё одно, наказан был всегда я. Ты как и твоя мать! верно, это она и сгубила мою матушку. Я помню, как она издевалась над ней. Твоя мать даже пыталась и от меня избавиться. Отец поэтому и отправил меня на дальние заставы Переяславля. Я думал он меня ненавидит, но он спасал меня так. И перстень он мне отдал! Не тебе, а мне! А ты выкрал его у меня! Из-за этого, из-за твоего уда не знающего пресыщения, погибла моя супружница Лада, погибли бояре, их семьи тоже были уничтожены, ты опорочил Позвизда… — Олега вновь скрутило, что рябью поплыло в глазах. — … Я не верил, что он мог пойти против меня. Это ты настоял на досмотре. А когда я узнал, что ты пустился за ним в степь… Зачем ты убил его?!

— Ошибаешься. Это ты убил его, — загадочно прошипел Военег. — Помнишь грамоту, что должны были найти? Так вот она действительно была. Твой Позвизд был ещё тем жухом (пройдоха и плут). Он давно готовил донос, но верно и сам не до конца знал кто из нас с тобой всем этим промышляет, поэтому оставил свободное место для имени… Грамота просто немного задержалась. Как ты думаешь, чьё имя я там начеркал? — немногозначно покосился на Олега. — Её верно уже хорошо изучил Всеволод.

— Гнида, — Олег напряжённо выдохнул — боль усилилась, подкатывал ком к горлу, дышать было труднее, а слабость в теле нарастала. — Это из-за тебя мы здесь оказались.

— Из-за Кыдана! — напомнил воевода, желая уйти, чтоб более не слышать ни его проклятий, ни скверны, самопроизвольно покидающей тело наместника.

— Да. Но это ты надругался над его сестрой!

— Ооо, — истомно прогудел полянин, уже выходя на свежий воздух. — Это было настолько чудно, что я до сих пор помню, как изливал в неё своё семя.

От этих слов полог закопошился. Олег, отвлекая на себя внимание, решил допытаться от брата больших доказательств, понимая зачем Храбр пришёл к нему.

— Так это твой сын?

— Храбр? — Военег задумался, даже не обернувшись на брата. — Может я и был причиной его рождении, но сыном он мне не станет никогда. Извор единственный мой сын! — гаркнул через плечо и вышел из палатки в окружении плотной стены своей охраны, бурча под нос, — чем больше сыновей, тем больше мороки с наследством.

Чувство мести закипало в Храбре, глаза налились яростью, он был готов растерзать Военега, но Олег не позволил ему сделать столь опрометчивый шаг — в палатке было достаточно бояр, чтоб не дать тому с саксом не то что бы догнать воеводу, но самому остаться живым — подорвавшись с места, Олег бросился в сторону воеводы, а бояре тут же ощерились своими булатами. Этим поступком Олег ненадолго смог осадить нетерпеливость Храбра, чтоб дождаться лучшего времени, верно надеясь, что тот сможет остановить безумного убийцу, и тем спасти и Мирослава.

— А ты прав, Военег! Ты не достоин называться его отцом! Жаль, что не я дал ему жизнь — я был бы рад иметь такого сына как Храбр!

Собрав весь остаток своих сил, Олег принялся истошно браниться и кидаться на охрану, отвлекая воинов на себя, но плохо выходило. Ему это удалось, изрыгнув содержимое своего чрева, что позволило и Храбру во всей этой кутерьме выбраться наружу незамеченным.

Выискивая воеводу, весь исходя злобой и ненавистью, степняк наткнулся на Федьку, неподалёку от его шалаша. В мелкой потасовке они завалились за возок. Храбр, находясь в помутнение своего рассудка принялся душить черниговского десятского. Не считая их возни, борьба проходила беззвучно, никто из них не хотел быть раскрытым. Только конюший в отличии от степняка хрипел, пытаясь стянуть крепкий хват со своей шеи.

— Ты не сможешь к нему даже подойти, — наконец выдавил из себя Федька.

И действительно, Военег окружил себя дружинниками, Извор следовал за ним, не отступая ни на шаг, Гостомысл соколом выглядывал поверх голов, не давая никому сделать ни одного лишнего движения, верно, ещё не совсем доверяя курским боярам, недавно переметнувшимся на их сторону. Сопоставив силы, Храбр оставил конюшего, распластанного на земле, одного, изнывающего от чувства вины — того ломало изнутри, вырываясь наружу беззвучным криком отчаяния. Он широко открывал рот и молчаливо вопил. Короткими ногтями он взрывал землю, выдёргивая ощипанную конями овсяницу вместе с мелкой паутиной корней и от безысходности запихивал себе в рот, не давая возгласам вырваться, не позволяя своему чувству вины хоть как-то притупиться, а намеренно, сам себя сими действиями сравнивая со слимаком, бесхребетной тварью, мерзким червем, достойным лишь брезгливого презрения. Он даже желал, чтоб Храбр прикончил его, но тот, не растрачиваясь своей ярью, скрылся в темноте.

Взбешённый степняк блукатил по округе ища удобные подступы, чтоб подобраться к этому зверю, к волку покусившемуся на его мать, человеку, которому обязан своей жизнью полной скорби и изнывания, злобы и жестокости. Но одно удручало ещё сильнее, он укорялся, что ненавидел человека, который назвал его сыном, который действительно считал его таковым, который не раз говорил о этом лично. Храбр вопрошал у Вечного Синего Неба, почему оно потешается над ним, чего добивается, ведя его такими путями? Что за урок такой? Чего хочет? Уничтожить окончательно или смирить? Озлобить, покорить?

Приняв своё заблуждение и ища любого возможного способа добраться до Военега, этого сосредоточения вероломства, коварства, жестокости и безудержного самочиния, Храбр намерился взять в пособники Мирослава. Полянин должен узнать правду о своём отце, а Храбр его руками убьёт своего.

Крадучись подошёл к палатке сына наместника, поражаясь как всё продумано было у воеводы — на становище, в предрассветных сумерках висела умиротворённая тишь. Но это лишь была видимость — возле табуна была какая-то потасовка — лечец, уже узнав о казни черниговских и боясь расправы над собой, попытался бежать. Его стащили с коня и скрутив волочили куда-то. Храбр лишь недолго засмотрелся в их сторону и приник к мягким стенам походного жилища, прислушиваясь к шёпоту внутри, претившему степняку последовать зову своего сердца, а поцелуй двух влюблённых, укрывшихся в нише полога от всех перепетий происходящих снаружи, был подобен всем ударам хлыста вкупе разом, что получал он за всю свою жизнь от дядьки, которые были более обидными и унизительными, нежели болезненными для тела.

" Он посмел прикоснуться моей Сороки, — пульсировало в его голове. — Если он ищет смерти, он её получит?"

По дубовому листу вдоль узкого дола, неумолимо вбирая в себя почти невидимые водные пылинки, побежала мелкая капля. Она разрасталась, пухла, увеличивая свою зыбкую полноту на равне с прытью, с которой она стремительно неслась к резкому краю, и задержавшись на мгновение на самом его кончике, сорвалась, чтоб устремиться к голомели меча Мирослава, чтоб тонко звякнувшись о неё разорваться.

Мирослав слушал Храбра со вниманием и, не ожидая от себя, с полной верой. Иной раз зрачки его глаз расширялись тесня их серость почти до чернённого края, то сужались превращаясь в точку. Он что-то переспрашивал, дополняя красочными, но ужасающими миниатюрами пробелы в произошедшем, чтоб наполнившись мстительной лютостью без колебаний уничтожить всех своих неприятелей.

— Почему ты не пришёл ко мне сразу? Почему не сказал?

— Я пришёл, но увидел то, чего бы не хотелось. В тот момент я желал убить тебя. Клянусь Синим Небом! Я бы сделал это тогда.

— А сейчас ты передумал?! Отчего же такая смена?!

— Нет. Я и сейчас грежу этим. Хотя, в таком состоянии у меня вряд ли что-то может получиться. Твоя удача, что я был ранен, когда пришёл за Сорокой, но даже так, я точно попытался, если ты был бы там. А сейчас скорее воздержусь — я не хочу ранить её сердце, которое не принадлежит мне, — исподлобья посмотрел на Мирослава, намекая кому та его отдала.

— Не говори чушь. Она ушла с тобой, — холодно отрезал Мирослав.

— Я увёл её обманом, что мол, это ты сказал мне скрыться с ней в укромном месте, что некоторые черниговские бояре выжили и пришли с обидой сюда, что я был твоим соглядатаем, поэтому и не открывался, что Креслав тоже здесь рядом…

— Мразь, — продрожал голосом полной лютой злобы, сквозь стиснутые зубы.

— …Я был бы рад, если бы она выбрала меня…

— Оно так и есть. Она покрывала тебя, знала о твоей задумке и ничего мне не сказала! — глаза Мирослава, вдруг переменившегося и не улавливающего домыслов степняка, вновь блеснули холодом булата. — Она ведь видела мертвеца и ничего мне не сказала. Она ведала всеми твоими замыслами!

— Она не говорила обо мне, лишь потому что не знала, что я здесь… И если ты не заметил, она вовсе не догадывалась, кто я на самом деле и зачем пришёл сюда.

Мирослав отступил на пару шагов, беспокойно кинув взгляд в сторону куда убежала девица. Храбр проследовал туда же, немного вытянув шею.

— Когда я пришёл в твою палатку, она не хотела оставлять тебя. — Храбр уныло усмехнулся. — И потом желала вернуться.

— Ложь! Это всё ложь! Говори, что вас связывает? — поднял булат, нацеливаясь на Храбра.

— Ничего. Больше ничего. Я проиграл тебе эту битву. Проиграл…

… Им удалось незамеченными выбраться со становища. Федька помог — кони носились между палатками, сшибая всех вокруг, они визжали и бились друг с другом, скорее всего подумав, что сейчас время сечи.

Пересекнув поляну, скрываясь в ложбинах, достигли редколесья, а там дубрава…

Светало.

Пасконницы, которыми был перевязан Храбр напитались кровью — степняк растормошил рану, когда Сорока скользнула в буерак, тогда степняк слишком рьяно кинулся за ней, сам шмякнулся, верно крепко повредив не очень глубокий порез, а потом ещё и умолчал об этом. Сорока заметила намного позднее, когда Храбр стал часто спотыкаться. Его шатало, и он еле держался на ногах.

Сначала она поддерживала его под локоть, потом, когда тот не устояв на ногах упал на колено, подставила Храбру своё плечо и обхватила его с двух сторон своими руками, зажимая рану. Так шли долго. Храбр совсем забылся в кольце тонких рук, сердце замирало вовсе не от потери крови, а от ощущения Сороки возле себя — она никогда его не обнимала так долго. Чаще всего он мог тронуть её только если в проказах или каких-то спорах. Храбр всегда намеренно задирал её выводя из уравновешенного состояния. Тогда да — Сорока принималась его колотить, отстаивая свою правоту. Она начинала хватать его за руки, кидаться на него с кулаками, трогала его плечи, колошматила спину, а после он позволял даже завалить себя на лопатки, вроде как сдался, а Сорока принималась щекотать его, а он её — в отместку.

Со Свободой не так. Он не испытывал с той единения, хотя тело и откликалось на её прикосновения. С Сорокой же хватает одного взгляда, одного её слова, чтоб наполнилось всё естество звенящей усладой.

Глядя на Сороку сверху вниз и наблюдая, как та пыхтит под его массой, Храбр, склонил к ней свою голову. Заскользил взглядом по её рукам, смотрел как при ходьбе мокрая рубаха натягивается на её острых коленях — припомнил как обрабатывал ссадины, лёгкими прикосновениями трогая кожу на них; выхватывал при любой возможности её лик, мокрый от дождя лоб, по которому струились гибкие ручейки сочащиеся из напитавшихся водой волос, и огибая брови скользили по щекам, губам, по шее… проникая под мирославову рубаху… Вспомнил, как она целовалась с Мирославом!

Но сейчас то она с ним! Она выбрала Храбра! Выбрала ли? Не смотря ни на что она пошла с ним. Храбр пообещал себе, что постарается забыть о том поцелуе.

— Здесь, — указал на место возле деревьев. — Креслав сказал, что будет ждать нас здесь.

— Я пойду поищу его, — Сорока помогла устроиться Храбру поудобнее и с ужасом оглядела свои окровавленные руки, а потом и бок Храбра, который был обильно окрашен рудистостью, в добавок дождевая вода усугубила всю эту картину алыми разводами.

— Побудь со мной ещё, — Храбр сожалительно вздохнул, когда Сорока освободила его из сладостного плена их близости.

— Я пока никуда не ухожу, — не поняла о чём тот просил. — Я просто осмотрюсь.

— Я хочу тебе сказать что-то очень важное.

— Говоришь так, будто помирать собрался, — буркнула Сорока протянув руку к Храбру, чтоб убрать с его лица налипший лист.

Храбр перехватил окровавленную тонкую ладонь и поморщившись замер не дыша вовсе от пронзившей его боли, что девица взволнованно начала того осматривать.

— Эй, чего удумал? Серьёзно помираешь что-ли? Не смей, — прильнула к его груди, выслушивая сердечное буханье.

Храбр сдержанно посмеялся, смотря сверху вниз на её мокрую макушку.

— Ну тебя к лешему, — разобиделась хлопнув по плечу свободной рукой, оставив и там кровавую метку, а потом сострадательно сгримасничила увидев болезненное выражение лица Храбра.

— Я не знаю как сказать на славе, — вдруг начал он сделавшись в миг очень серьёзным, — что хочу быть с тобой, жить в одной веже, проводить с тобой ночи и встречать рассветы не желая, чтоб те наступали. Я не знаю как сказать, что хочу состариться с тобой вместе…

— Скажешь тоже — у меня тогда выпадут все зубы, — перебила того и, опустив голову, шмыгнула носом.

— А у меня появится пьлешь (лысина) на голове, — натянуто улыбнулся, лишь чтоб не выказать своих страданий от раны, что причиняет боль.

— Это называется любить, — тихо ответила на вопрос, ответ на который Храбр даже и не ожидал услышать.

— Оно звучит как твоё настоящее имя.

— Любава — эта та, которую любишь, — Уткнулась взглядом в свои колени, осматривая узор по краю на рубахе Мирослава.

— Значит — я люблю тебя, — Храбр протянул к Сороке руку, желая приподнять её лицо за подбородок, чтоб повторить ей это ещё раз в глаза.

По девичьей щеке скользнула капля. Степняк, разглядев в ней слезу, как и обычно не позволяя той убежать, хотел её снять, но Сорока отпрянула от ладони Храбра, как от чужого, хотя раньше всегда позволяла ему это действие. Она растёрла мокроту по своему лицу и, делая вид что ничего не случилось, надорвала подол.

— Почему же ты плачешь? — он не обращал внимания на действия Сороки, когда та сорвав ткань по кругу подола мужской рубахи, оголила почти по колено свои ноги, оставив спрятанными от посторонних глаз лишь стопы в грязных поршнях.

— Это дождь, — отнекалась.

— Это из-за Мирослава? — Храбр сожалительно припомнил её с ним поцелуй. — Я не укорю тебя ни в чём…

— Я хочу остаться, — прошептала, глотая свою тоску.

— Зачем? Тебя ведь здесь ничего не держит? — Храбр уловил её печаль. — Ещё немного и мы будем далеко отсюда. Мы наконец смогли убежать. Ты так этого хотела. Мы теперь всегда будем вместе. Помнишь, ты говорила о этом? Я буду охотиться, а ты встречать меня вечером перед костром. Я клянусь, что не дам тебя в обиду. Можешь больше не бояться Кыдана, он скоро сдохнет, а мы… Мы с тобой станем жить в своей веже, — Храбр был окрылён своими же мечтами.

— Я люблю другого, — наконец Сорока прервала поток его слов, вновь присев рядом, намереваясь перевязать рану Храбра.

— Ты обманываешь, — не поверил или же не хотел верить, не давая той начать, желая договорить всё до конца. — Ты ведь выбрала меня?!

— Я помогла тебе бежать. А когда придёт Креслав, я вернусь к Мирославу.

— Но я не хочу, чтоб ты уходила. Я хочу быть вместе с тобой. Я не отдам тебя ему.

— Уже ничего не изменить. Я люблю его.

— Но там опасно! Военег знает обо всём и он попытается убить тебя вновь.

— О чём ты говоришь?

— Он хотел убить тебя там на берегу, когда ты убегала от вепря. А теперь, когда убит Олег, он и Мира не оставит в покое! Я сам слышал, что он убьёт его после венчания.

— Почему ты не сказал мне этого сразу?!

Храбр смотрел в её небесные озёра. Молчанием сковало его уста, пока та пытала того расспросами.

— Это ведь не черниговские бояре сделали? Почему молчишь? Отвечай же? Мирослав знает?

Храбр не мог ей врать глядя в глаза. Он отвернулся в сторону испытывая стыд, что из-за жадности и малодушия поступил так коварно — увёл её с собой, оставив Мира на растерзание. Его молчание было весьма красноречивым.

— Как ты мог, — упрекающе шепнула.

Храбру было невыносимо тяжело осознавать, что пал в её глазах. Он не смел поднять на Сороку своего взгляда.

— Тогда я тем более должна быть рядом с ним! — взволнованно проговорила девица.

Сорока понудилась подняться на ноги, уже устремившись к своему возлюбленному, чтоб предупредить, помочь, спасти, увидеть в последний раз, если уже опоздала. Но нет! Невозможно, чтоб опадала! Её сердце рвалось к нему, затмевая здравый рассудок.

— Зачем? — вспыхнул Храбр видя её стремление. Ревность грубыми шипами пронзила Храбра, сделав его в мгновение из добродушного влюблённого в жестокого воина, не отпускающему из своих лап завоёванной пленницы. — Чтоб погибнуть вместе?! — схватил её за руку, дёрнув на себя.

Сорока, выкручивала свою кисть, причиняя себе боль, но Храбр не отпускал. Напрягая сознание, пытался удержать Сороку подле себя, понимая, что долго не продержится — силы покидали его тело, в глазах мутилось. Он боялся, что если отпустит руку Сороки, то она уйдёт.

— Я не отпущу тебя, — Храбр не хотел мириться с этим. — Пойдём со мной и будем жить вместе, — произнёс на половецком, так было более привычно изъясняться в своих чувствах.

Сорока стихла. Она сидела на пятках, опустив голову вниз. По лицу сбегала ручьями вода и падая капелью, впитывалась в мшистую землю.

— Неужели ты думаешь что удержишь меня силой?! — вскинула на Храбра мокрые от слёз глаза.

А одна из них, крупных и горьких, которые уже достаточно увлажнили собой мохнатый мох, сорвалась и устремилась за остальными. Слёзы падали вниз и, достигая земли, оглушительным отзвуком отражались на сердце Храбра. А тот, заворожённый, не мог и пошевелиться. В глазах темнело. Храбр провалился в бездонное забытие, где не было ничего, а только слёзы, что словно бубен кама всё бухали, бухали… разрушая клятву данную Тулай.