Анчутка

32. Обещание

Седмица назад.

Храбр не оставлял своих попыток сорвать путы, но при всём своём желании не мог дотянуться до узлов на своей спине. Неподалёку степняки возились над дикой козой, которую притащили из ближайшего загона.

— Господин, не стоит так напрягаться — узлы Креслава никому не подсильны! — крикнул один из них, а остальные сдержанно загоготали, запивая своё веселье кровью из пробитой вены на шерстистой шее лесной красавицы, чьи глаза постепенно туманило смертью.

— Жаль, столько мяса вокруг, а зажарить нельзя, — сетовали кыпчаки, посматривая на тушу убитой и прихлёбывая из деревянных чаш багряное, почти чёрное брашно.

— Я вас всех убью, — сквозь кляп мычал Храбр извиваясь словно полоз. Он не оставлял своих попыток освободиться на протяжении всего времени, как его схватили возле землянки, затихая лишь на время непродолжительного сна. — Я вас всех запомнил. Я приду к каждому и пущу кровь пока вы спите…

— Господин, мы не по своей воли вас взяли. Кыдан-хан приказал, а ему… а ему Шарук-хан. Господин, поймите, вы живы только тем что Свобода, да благословит её имя Вечное Небо, ваша супруга, очень дорога её брату Шарук-хану, новому властелину наших земель, а так бы от нашей курени не осталось бы и следа. Ваш побег, господин, чуть не обернулся для нас всех погибелью. Свобода, да продлятся её дни, молила своего брата, чтоб вас не трогали.

— Может ему сказать, что нам было приказано убить эту девку, если вздумает её привести с собой? — шушукались степняки между собой, почти неслышно, пока говорливый степняк пытался уразумить строптивого господина.

— Ишш, смерти ищешь? — пришикнул на него другой батыр и почти неслышно проговорил, отбивая всё желание того об этом упоминать, — тогда ты точно в одно прекрасное утро не проснёшься, — но выкрикнул громче в сторону их драгоценного пленника. — Господин, неужели вам не хочется увидеть вашего сына?

Храбр взвыл, пытаясь подняться на ноги и гусеницей, скованной веригами кокона, безвольно упал вновь, ухнув и заревев от бессилия. Ещё большей злобой его глаза налились при виде Креслава. Тот не спеша усадил его возле ствола дерева и, сдёрнув кляп, подставил мех ко рту, давая тому напиться. Храбр жадно глотал воду, буравя своего наставника ненавидящими глазами, желая запалить того на месте. Присытив жажду, он строптиво дёрнулся, оторвавшись от меха, собрался в узел, поджав под себя ноги, и отпружинившись, всей своей массой толкнул от себе одноглазого воина.

— Убью, паскуда! Как ты посмел предать меня, мразь северская?! Ты ещё пожалеешь, что вернулся сюда из степи, гнида, — рычал Храбр на славе в перемешку с кыпчакским.

Повалился вместе с Креславом, закувыркался, но его быстро оттащили назад и, привязав к дереву, вставили кляп назад, вдобавок туго перевязав сверху лоскутом ткани, перекрывая поток сквернословия и проклятий.

— Кыдан-хан хочет передать тебе власть над своими кыпчаками. Он… болен, и судя по всему ему не дожить до того времени, когда степь побелеет. — Креслав говорил мягко, не смотря своему господину в глаза, и совершенно не злясь на того за сказанные слова. — Кыдан живёт лишь благодаря, ожиданиям встречи с тобой.

— Пусть уже поскорее сдохнет!..

— Он сказал, что хочет сказать тебе что-то очень важное — это связано с твоей матерью.

— Развяжи меня, — Храбр, дёргался и неразборчиво мямлил сквозь ткань, совершенно не слушая увещеваний.

— Если ты будешь так кричать, сюда придут, и нам не останется выбора кроме, как их всех убить. Ты этого хочешь?

— Всё равно…

— А Сорока? Она простит тебе это? — Креслав приблизился к Храбру, и уставился в того испытующим взглядом, желая что-то донести. — Ты так и не понял её? Ты до сих пор хочешь забрать её с собой? И какую жизнь ты сможешь ей предложить? Быть второй женой бека Манаса? Быть в степи чужой для всех и изнывать, видя притеснения своих соплеменников? Жить в вечных кочёвках? Она сгинет в степи, осознай уже это — здесь её вотчина. Я поэтому и скрывал её от тебя. А ты нашёл её.

Храбр не желал утихать, он вырывался из тенёт, но лишь выматывал себя тем. К тому же ослабевал от крика, и хотя кляп смягчил его силу, он не уменьшил натужности, с которой вопил Храбр, надрывая свои связки до щемящей боли в горле. Креславу было тяжело наблюдать за всеми этими бессмысленными потугами. Он вспоминал и себя в молодости, как любил его мать, как сам вопил, желая ту спасти из звериных лап полянина, как рыдал на её могильнике, оплакивая её, как стремился быть с ней… Желая хоть как-то успокоить Храбра, всегда видя в нём лишь начертания своей возлюбленной, Креслав подскочил ближе, схватив того за голову. С силой удерживая её в своих руках, попытался заглянуть в покрасневшие глаза. От этого подпалины, доставшиеся тому от матери, стали яркими, от чего Креславу ещё острее резануло на сердце от воспоминаний.

— Чего ты добиваешься?! А? Ты хочешь погибнуть? Погибай! Только сначала пойди на курган и скажи своей матери, что ты плохой сын. Скажи, что она умерла зазря, рожая тебя! Будь неблагодарным до конца и позволь своему роду погибнуть из-за тебя! Пусть они проклянут её лоно!

— Я не отказываюсь от своего рода…. - невнятно мычал, но можно было понять о чём тот говорит. — Я хочу взять Сороку с собой…

— Её место здесь! А твоя одержимость сделала тебя слепцом! Вы не можете быть вместе. Ты степняк, она северская. Вы чужие друг другу.

— Она здесь тоже чужая…

— Ты знаешь зачем я привёл её сюда? Я наверное безумец, но я чувствовал вину перед ней. Я хотел хоть так загладить грех убийства её отца. Я не знал каким образом всё верну на свои места, пока не осознал, что она сама должна стать тем ключом, который сорвёт замки с дверей за которыми хранятся тайны, она должна была стать торжеством над кривдой, должна была своим восстанием из мёртвых уничтожить своих врагов! Твои обещания бежать вместе, дают ей ложные надежды на счастье. Она только здесь будет счастлива. Ты видел её глаза, когда она жила здесь? Они светятся видя каждую былинку, видя солнце падающее с неба в зелёный лес, реки которые здесь плетутся подобно змеям. Подари ей возможность быть счастливой… И для этого ты должен уйти, а она — остаться в Курске!

— Но я хочу быть с ней… — попытался крикнуть сквозь кляп.

— Ты может ещё не заметил, но тут у неё появился покровитель. Он так легко не отдаст её теперь.

Храбр опешил. Непониманием одарив Креслава, который в одежде кочевников был более ему привычен, а туго заплетённые косы открывали его лицо, позволяя отчётливо рассмотреть все его уродства и кривизны, молчаливо вопрошал.

— Ты так был увлечён своей местью, что даже не заметил этого? — съёрничал Креслав. — У северских даже есть очень точное описание твоей жадности— лиса, гонящаяся за двумя зайцами, останется ни с чем.

— Я не уйду… сними… я не буду кричать… — вытянул шею, показывая, чтоб сняли кляп.

Креслав не спешил доверить этому обещанию, но всё же послушал своего господина.

— Я не уйду без Сороки, — продолжил тише сплёвывая грязь попавшую вместе с кляпом в рот, после того как он был снят. — Позволь мне вернуться за ней.

— Зачем? Чтоб её забрать в степь? Ты ей уже сказал своё настоящее имя? Нет? — совсем не удивился Креслав, когда Храбр угнетенно покрутил головой. — И когда ты ей откроешься? Когда увидит твоих батыров? Или когда будет приветствовать твою супругу и сына, кладя перед ними поклоны? Я её хорошо знаю! Она этого не потерпит. Или что ты думаешь, что сможешь спрятать её? Второй раз не получится. Да и Шарук не так прост, как твой дядька.

Голова Храбра поникла, а расплетённые косы спустились на грудь — осознание провала своей затеи удручало, да и Сороку отпускать он не желал. Сорока не та, чтоб делить своего мужа ещё с кем-то — это верно.

— Свобода примет её.

— А захочет ли Сорока?

Подпалины в глазах Храбра вспыхнули и погасли — Креслав прав — бек Манас не сможет сделать Сороку счастливой.

— Даже если ты и убежишь, они не оставят тебя в покое. Они будут следовать за вами, пока не вернут тебя назад. Живым или мёртвым, но они вернут тебя к твоей супруге. Они это сделают не сомневайся — их семьи в заложниках у Шарук — хана.

Храбр всё понимал. Давно. Осознание горькой правды терзали степняка, вводя в уныние, которое он топил где-то в глубине своей ненависти. Поэтому и неистовствовал, верно пытаясь навредить себе, причинить боль своему телу, чтоб испытывая её, затушить душевную боль.

— Дай мне ещё немного времени, — задумчиво, преисполнившись смирением, проговорил Храбр. — Я был так близок, — покосился на степняков, боясь выдать их общую тайну — хотя те и были заняты своими делами и лишь изредка поглядывали на пару возле дерева, да и говорил Храбр с Креславом на славе, но всё же те могли что-то заподозрить.

— Тебе уже нельзя появляться в Курске. У них будут вопросы, куда ты исчез. Тебя будут допрашивать, и, скорее всего, уже не будет такого доверия как прежде.

— Мне и не нужно возвращаться — я убью его на охоте, — глаза Храбра недобро сверкнули.

— Ты уверен? — утвердительный кивок был ответом на вопрос Креслава. — Поклянись могилой своей матери, что с Сорокой или без, но после охоты ты будешь здесь… — Креслав изучающе следил за Храбром. — Иначе возмездие настигнет не только этих батыров, что пришли со мной из степи, не только их семьи, но и Курщину не пощадят — Шарук-хан не сносит обид — он придёт сюда сам и будет мстить за печали своей сестры.

— Я клянусь.

— Эге! Креслав, что ты делаешь?! — недоумевали степняки, видя, как тот срезает путы с ног их господина.

— Я клянусь могилой Тулай, своей матери, что вернусь! — выкрикнул обет, пятясь от кыпчаков близящихся к нему. — Я клянусь! — уже донеслось из густой рощи до степняков сдерживаемых Креславом.

Всю седмицу Храбр искал удобное расположения для обзора поляны, где должны были разбить становище. Терпеливо ожидал охоту сидя в схроне, вырытом в небольшом овраге, которых в глубине леса было предостаточно. Он надеялся, что увидит ещё хотя бы раз свою возлюбленную, позовёт её опять с собой. Думал ли он вернуться в степь? Может только на время, чтоб унять бдительность своего шурина. Этот степняк действительно очень опасен — сын Ясинь-хана, почти одного возраста с Манасом, но хоть он и молод, но уже имеет достаточно силы в степи, чтоб не оставить даже напоминания о том, что когда-то существовал род Кыдана. Одно точно знал Храбр — он всё равно вернётся за Сорокой, может потом, в лучшее время.

— Подожди ещё немного, и я приду за тобой. А потом… может ты простишь меня.

"Простишь, что я сын твоего врага, племянник убийцы твоего отца, сам убийца — на моих руках столько крови твоих соплеменников?" Храбр не знал как объяснит, что уже успел обзавестись семьёй. Да! Его вынудили. Свобода — прекрасная женщина: красива, умна не по годам, добра. Она с пониманием приняла его любовь к другой, она отпустила его сама, после того, как понесла — к этому их тоже принудили — у степняков есть свои средства: немного дурманящих благовоний и вино. Тогда, когда Храбр впервые проснулся в объятьях Свободы, даже не сразу и припомнил, что между ними произошло.

По ночам он ещё долго шептал ей другое имя, а та… та смиренно терпела, отдавшись полностью своему супругу, принимая его благосклонность. Милость он дарил ей каждую ночь, унимая бдительность приставленных к их веже батыров и женщин из рода Ясинь-хана, чтоб те засвидетельствовали их совокупление. А потом, по истечению свадебного торжества, длившегося больше месяца, Манас решил бежать, страшась того, что если ещё немного промедлит, то забудет о Сороке, впервые познав женскую ласку, и боясь от этого воспылать чувственной страстью к своей юной жене.

В тот день она помогала ему одеться как и прежде, сначала, немного прихрамывая на одну ногу, поднесла тёплые штаны, потом рубаху, помогла надеть высокие сапоги с заострёнными наколенниками, украшенными тесьмой, пристегнула золотые застёжки к ременным поножам, охватывающим бёдра и прикреплённые к поясу. А затем, протягивая своему мужу кафтан с меховым подбоем, тихо пролепетала:

— Пока не будет моего господина, я буду носить кумыс на курган его матери… — принимая кафтан, Манас, казалось, на мгновение замер.

— Я на охоту, — попытался успокоит волнение молодой женщины.

— Господин помнит нашу первую встречу? — Манас гукнул. Он даже не глядел на Свободу, когда та приблизилась к нему. Она вскинула руки к его груди, робко провела пальцами по ней, продевая серебряные пуговицы в кожаные петельки. — Это было на празднике Чыл Пазы (Голова года, весеннее равноденствие). Моя лошадь понесла, а я выпала из седла и повисла на стремени. Я помню, как тогда перепугалась. Лошадь тянула меня через всю степь, а я не могла освободить ногу. Я сначала пыталась сорвать пояс, потом расстегнуть застёжку на колене, но не смогла дотянуться, а потом потеряла сознание.

— Ты ударилась головой о дерево, мимо которого пронеслась твоя лошадь.

Свобода бессознательно тронула свою голову, где под волосами был спрятан небольшой шрам, от чего кольца в тугих косах мелодично звякнули.

— Ты спас меня.

— Просто тогда я оказался по близости. И не льсти себе, я бы поступил так с любым, даже если бы это был обычный чабан.

— Нет. Те кто был рядом боялись подступить, потому что лошадь начала брыкаться. А ты был далеко от меня… Мне рассказывали, что ты сам получил удар от моей лошади, когда спасал меня.

Манас помнил это. Свобода тогда словно тюфяк, болталась где-то под длинными ногами скакуна, только по чистой случайности её не задевало копытами. Ногу маленькой наездницы неестественно вывернуло — потом, когда Манас уже высвободил её из длинного сапога, понял что та сломана возле щиколотки, такой тонкой, которой никогда уже не стать изящной как прежде.

— И из благодарности ты захотела, чтоб я стал твоим супругом? — не давая дальше застегивать пуговицы на своём кафтане, перехватил руки Свободы, хрупкие, трепещущие от его прикосновений.

— Ты мне понравился ещё до этого. На охоте… Ты был словно вольный ветер степи. Для тебя не было ни преград, ни трудностей. Этого тура никто не мог заарканить, а ты в одиночку убил его. Запрыгнул тому на лопатки и пробил его шею. Я всё видела… — говоря это, Свобода широко раскрыла янтарные глаза, которые были полны восторга.

— Твой отец, подарил мне тогда лук…

— Мы будем ждать тебя, мой господин, — Свобода лишь это сказала Манасу на прощание, поправляя его кафтан, а когда тот задержался перед пологом, верно сам терзаясь сомнениями, она тихо подошла к нему сзади, и, просунув руки по его бокам, робко обняла, несмело прижавшись к его спине. — Я отвлеку их.

И он обещал вернуться…

За день до охоты, когда раздался первый удар топора в лесу, Храбр ещё спал. Ему впервые снилась Свобода. Она, распустив свои тугие чёрные косы, безутешно рыдала на могиле его матери, обильно умащивая курган своими тёмными от обиды слезами, что те впитавшись в землю, потоками достигли костей Тулай.

В день охоты Храбр слился с массой загонщиков, снующих по лесу, подыскивал лучший подход к Олегу. Бояре уже достаточно упились, охрана тоже уменьшила бдительность, и кмети позволили себе вальяжно развалиться под деревьями, наевшись мяса досыта. Всё бы ничего, да один ловчий вдруг начал носиться по лесу, отвлекая на себя.

Прикончить его, чтоб не мешал? Вскинул лук, притянул тетиву к щеке. Прицелился к ловчему — мелкий совсем. Солнечный луч тронул своим мягким золотом оперенье на калёном древке. Храбр задумался о чём-то, любуясь этим. А отрок всё носится, почти беззвучно, только вепрь хрякает. Выловил ловчего взглядом, когда тот выбежал на полянку, и уже готовый устрелить его как козу, задержался. Пусть ещё немного откроется. А тот свернул в сторону, завихлял, несясь к берегу. Храбр прицелился. Нужно стрелять, а то уйдёт. Тетива поднатянулась. Хотя нет — пусть шумит, так легче будет скрыться самому — передумал Храбр и медленно ослабил натяжение.

Олег тем временем, доказывая свою трезвость, решил пострелять белок. В седле держался уверенно, хотя Лютый терпеть не мог запах браги, но покозлил лишь для приличия, и смиренно затрусил к лесу. Вот тот момент! Храбр долго вёл обидчика своей матери на булатном пере своей калёной стрелы. Почему долго? Терзало его сожалениями, сомнениями изводило, даже пристыдился, припомнив всё хорошее, что он получил от Олега, но ненависть, которая росла в нём с самого появления на свет, укрепила его руку.

— Белка! — воскликнул Олег, войдя в лес. — Кто первый подстрелит белку, получит от меня земельный надел.

Невиданная щедрость! Но мало было смельчаков на такой жирный куш — все были настолько пьяны, что еле различали ветви на деревьях, будто те оплыли паутинками. Наверное, Олег поэтому без раздумий посулил столь знатную награду за такой невзрачный клочок меха.

Да и тех бояр, которые сперва оживлённо запалились сим посулом, надолго не хватило. Многие даже и луки не взяли, побродили да, не солоно хлебавши, вернулись к вертелам с кабанчиками и к медным ендовам полным пива. А вот Олег моментом отрезвел — видимо умело унимая чью-то бдительность, он притворно рядился захмелевшим. Неспешно прогуливался, ведя с кем-то из приезжих беседу — наверняка обсуждают бунт — Храбр и о этом тоже знал — он сразу заметил в городе купцов больше смахивающий на витязей.

Скрип тетивы сбоку, отвлёк на себя — верно кто-то всерьез воспринял олегову забаву. Выстрела не последовало. Потом ещё натужно потянул, словно ведёт. Был еле слышен плеск воды, с того берега отдалённо едва различимый крик. Храбр задержал дыхание прицеливаясь в Олега, то заходящего за дерево, то вновь кажущему свою мощную фигуру.

— Сорока… — обрывком донеслось до острого слуха Храбра, заставив того оглянуться назад, где лес становился немного прозрачнее.

Она здесь? Эта мысль поразила Храбра. На какое-то время оставив Олега, высматривал силуэты в просветах между деревьями, где блестела река. Так это же тот самый ловчий! Уже перебрался на тот берег. Или же это… Сорока?! Всё складывается как нельзя лучше — убить Олега и вернуться назад уже с ней.

Крадущийся лучник, словленный краем глаза, обратил на себя внимание Храбра. Он вёл себя необычно, что не могло не вызвать подозрений. Неужели смерти наместника ищет ещё кто-то, но нет— он выискивал свою цель совершенно в противном направлении. Может это черниговские гости чего умыслили? Храбр никак не мог того рассмотреть. Стрелец показался на некоторое время — Некрас, гостомыслов должник — и скрылся за кряжистым дубом. Был лишь виден кончик стрелы, явно нацеленный на… Храбр присмотрелся — на Извора. Взял повыше — стрела полетит дальше. Его цель — Сорока!

Храбр молниеносно сообразил, что он не успеет добежать до дерева, где скрывается Некрас, а согнать криком — выдать себя и дать тому спокойно уйти, тем самым обрекая Сороку — верно он опять попытается её убить или навредить. И в конце концов, зачем она ему нужна — неужели Военег узнал её истинное происхождение? Храбр, не теряя времени, не прицельно пустил стрелу в сторону Олега под ноги Лютого. Сейчас нельзя убивать Олега — устроят облаву, а вот падение наместника вызовет особое внимание бояр и кметей — те точно спугнут стрельца, а вот у Храбра будет возможность поиграть с ним в салки. Но тот выстрелил почти одновременно с Храбром.

Лучник взялся с места. Храбра вскоре догнал Извор. Полянин нёсся не разбирая дороги, больше заинтересованный тем, кто бежит впереди. Вот и сейчас полетел с обрыва! Храбр же нагнал стрельца, когда тот, уже не имея сил бежать, пал на четвереньки, глотая воздух ртом. Услышав шаги сзади, поднялся, переползая через поваленное дерево, получил кибитью по загривку, что ошарашило. Потерявшись на мгновение, повалился ничком.

Храбр даже ни о чём не спрашивал Некраса — он хотел убить. Скинув колчан, накинулся на оглушённого сверху, отвесив тому пару полновесных ударов, чтоб сильно не сопротивлялся — тот закопошился, уже понемного очухиваясь. Потом зацепил его шею кибитью и удерживая двумя руками изогнутое древко, тянул на себя, уперевшись коленом в спину северского, давил. Давил сильно, а тот хрипел и дёргался. Его дыхание с трудом прорывалось сквозь сдавленное горло, на немного продлевая жизнь. Некрас хватался крючковатыми пальцами за кибить, пытался скинуть с себя оседлавшего его, потом лишь слегка толкался, суча ногами, и затих.

Шум близившихся бояр вынудил Храбра торопливо покинуть это место, оставив лук, зацепившийся тетивой за мертвеца. Потратив много времени на обход, он достиг берега реки к сумеркам, и носясь в поисках Сороки, лишь неподалёку от становища выхватил удаляющийся зад гнедки. Он изъелся мыслями о самом плохом, что могло случиться. Ему было просто необходимо знать состояние Сороки, а потом только, узнав что та не ранена, воспылать ревностью, вспоминая слова Креслава.

Пробраться на становище не было самым трудным — к загонщикам особо не присматривались. А вот ловчии сами вызывали у Храбра подозрения. Вскоре ему стало понятно от чего, когда заметил в редколесье, как те казнили черниговских — они умело орудовали ножами и чеканами, потроша черниговских бояр, напомнив Храбру бойню, когда те без колебаний вспарывали брюхо кабанчикам или оленям. За этим с каменной личиной наблюдал воевода, сидя на поваленном бревне и даже недовольно выругавшись, когда брызнуло в его сторону фонтанирующей из вены рудицей.

Всё это было ожидаемо — Военег сегодня решил сделать свой ход и верно над Олегом с сыном тоже занесён меч возмездия, но вместе с ними под угрозой и Сорока, к которой Храбр не смог подойти из-за приставленной охраны в виде Федьки и двух амбалов. Нужно было действовать без промедления!

Рукоять сакса Извора уже стала привычной для Храбра. Он шёл почти не крадучись — на становище было подозрительно тихо, ко всему прочему, крайне странным показалось и то, что возле наместничьей палатки было пустынно. Храбр решительно вошёл внутрь. Олег сидел на краю ложа и не глядя на того протянул руку.

— Лечец, быстрее дай мне вина, — растопырив пальцы уже мысленно обнимая серебряные бока своего кубка, и представляя, как терпкий напиток захмелит, а ноющая боль под тугими повязками немного стихнет.

Тем временем, лечец, лишь протиснувшийся сквозь щель сомкнутых пол, был крайне удивлён такому предупредительноми жесту, но сославшись на чуткий слух и какую-то звериную прозорливость присущую бранникам не придал этому значения.

Олег был не менее растерян. Он-то был уверен, что лечец уже давно вошёл в палатку и мог даже поклясться, что чуял всем своим телом, как тот прошмыгнул рядом. Поднявшись с ложа, он покрутил головой, но не выказал ни тени подозрения, даже скучающе зевнул для пущей наглядности.

- Поставь там, — указал рукой на стол, догадываясь, что его разум не помутился от боли, а в его походном жилище притаился незваный гость. Олег даже предполагал кто это, осталось только убедиться, что он был прав.

— Олег Любомирович, — начал мямлить тощий инок, немного раболепно согнув спину и заискивающе заглядывая в глаза, — ещё что-то нужно? Если нет, может…

— Мне уже лучше, — перебил того и сам желая остаться наедине с собой или, если это не плод его воспалённого разума, с незванцем. — Можешь идти к себе.

— Ну, тогда я пошёл, — отклонялся, но был тут же остановлен.

— Погоди, милок! А охрана где?

— Охрана? — сам удивился, не сразу и заметив её отсутствие. — Сейчас кликну.

— Стой. Пусть молодцы отдохнут — сегодня все устали, — добро улыбнулся, а потом сдержанно крухнул, садясь на стул возле стола.

Поегозил на месте, выбирая позу поудобнее, чтоб было видно походное ложе и того кто скрылся за вспухшимся пологом, который сейчас был собран и подхвачен шнурком. Сделал большой глоток и, блаженно крякнув от удовольствия, угрюмо протомил:

— Долго там стоять будешь?