Анчутка

37. Спасти Сороку

Три седмицы назад

Извор гнал гнедку во весь опор. Тот, послушно следуя приказу своего взволнованного всадника, обогнул небольшой разлом и во все лопатки устремился к пологой балке. Потом преодолел холм, ещё один. А там рысью пустился по редколесью.

Извор боялся опоздать. И хотя он сразу же двинулся в путь даже не дождавшись конца случайно подслушанного разговора Военега с его супружницей, кое-что его всё же задержало неподалёку от кузнецкой слободы. Это кое-что, изрубленное, так и осталось валяться на дне буерака в густо-зелёных зарослях жгучей крапивы.

Копыта дробью отсчитывали стремительно сокращающийся путь, но казалось, что лес, где в глуши притаилась избушка, только отдалялся. Извор безостановочно клял себя, что слишком долго был в отцовских хоромах, выискивая потребное для Сороки. Уже собрав нужное, он вознамерился одолжить ещё и пару девичьих рубах у своей сестры — всё равно та не заметит пропажу.

На отды́хе, услышав мерный голос отца, растекающийся по терему тяжёлыми клубами густого гудения, похожего на низкие звуки жильных гусель, тут же принял разворот назад, никогда не имея привычки внемлить семейным перешёптываниям. В противовес Военегу мерзко зашипела Неждана. Её голос завился сначала по горнице, выполз в сени и, путаясь вокруг Извора, схватился за ноги не отпуская от себя.

Неждана недобро науськивала Военега на то, что Извор, может предать их, что он верно что-то задумал, что не понятно зачем сестру с толку сбивает, а хуже всего то, что Неждана припомнила Сороку с её матерью, своей покойной другиней. Говорила, что не к добру ей Дара приснилась, заставляя её простоволосую по площади перед храмом ходить и каяться в том, что дочь её за Любаву выдала.

— А коли она на своё наследство посягнёт? — почти взвизгнула Неждана сквозь шёпот.

— Но до сих пор ведь не посягнула.

— Извор зачем её себе приберёг? А? Не думал? Он ею ожениться хочет! — сама на свой же вопрос и ответила видя во всём лишь то, чем сама преисполненна была излишне: корыстью, жадностью.

— Окстись (Перекрестись, т. е. не наговаривай, курский диалектизм).

— Фроська, сенная моя, сказала, — Неждана вытянула шею словно гусыня, нашёптывая Военегу дальше, — что они с Миром из-за этого в бане подрались давеча. Сначала поубивать друг друга думали, а потом… Потом они о чём-то долго беседовали. Может побег хотели устроить?

— Охрана где была? — глаза Военега недобро вспыхнули.

— Извор тех отпустил, — ясноокая супружница передёрнула своими плечиками, что рясны звякнули.

— Кто они? Порешаю их лично, — Военег по столу кулаком бухнул, что поставец с орехами грякнул, а те, перекинувшись через тиснёный край, по столу запрыгали, скатились к краю и, вниз сорвавшись, по полу заплясали.

— Твой Извор их к теремным отправил, злотник на двоих один дал…

— Сукин сын… Ведаешь откуда?

— Что на дворе творится поболе твоего мне известно — девки розги свои получили уже. Один кметь твой до утра не дотянет — батоги для него слишком тяжки были. А другой в бегах. Хороши твои дружинники — подолы знатно у них задирать получается, и головы свои под теми прятать, а ответ держать — духом шатки.

— Попадись только, своими руками выпотрошу, — Военег шумно втянул в себя воздух, и приподняв плечи, размял с хрустом шею — тяжко всё же столько забот носить на своих плечах.

— Смотри, Военег, как бы он против тебя не пошёл — достояние Позвизда себе требовать начнёт. Что делать тогда станешь? Если дочь нашу обличат, то и ты за нами следом потянешься.

— Не посмеет — кишка тонка.

— А коли посмеет? Коли правда откроется, никто нам не поможет. Курские только Позвизда ради тебя терпят, что ты дочь его своей назвал, что ты ему побратимом был, что за него отомстил люто. Что тогда делать станешь, коли они бунт затеят? А коли они узнают, что не бояре черниговские, а ты Олега уморил, и того хуже станет — они его ценили крепко. Скрыться от их гнева где нам тогда?

— Язык, что помело, — на ту пришикнул, резко поднялся и в сени вышел, Извор только в сторону успел принять от отцовского взгляда.

Воевода прислушался — тихо. Подозрительный нрав дверь прикрыть за собой понудил. На двор выглянул. Охрана стоит на месте.

— Всеволод меня уважил — к чему эти разговоры? Ведь не просто так он меня наместником здесь посадил, — Военег дальше с супружницей своей беседует.

— Всеволоду некогда сейчас разбираться с этим — у самого дел невпроворот. По правую сторону Днепра орды половцев собрались. Всеволод у Святослава помощи запросил — Изяслав, то отказался. А коли дойдёт до них, что ты отравитель, и бояр черниговских оклеветал, не сносить тебе головы — Всеволод размениваться не станет.

— Чего каркаешь?! — огрызнулся Военег. — Ещё беду накличешь.

— Каркать уже не к чему. Дел наворотил ты, а меня виновной называешь, — слишком грубо тому ответила, а тот даже и не рыкнул — слово Нежданы, как вдовы боярской, получившей все позвиздовы земли, на вече не последним было — вот и прислушивался Военег к её мнению, вернее приходилось. — Избавиться от Сороки нужно. Слышишь?

В горнице тишина повисла, а у Извора, что за дверью стоял, в груди разом вниз всё оборвалось. Стоит, вдохнуть боится. Дальше слушает, испариной весь покрылся.

— Ну что ты молчишь? — Неждана зачеканила своими каблучками по дубовым половицам, явно от волнения расхаживая по горнице.

— Сядь, — Военег грубо осёк Неждану. — Не мельтеши — думать мешаешь, — помолчал немного всё осмысливая, да негромко пробурчал. — В твоих словах есть доля правды. Убивать её пока не стоит, а вот в обитель какую припрятать можно было бы — скажем, что она бесноватая — там её быстро охолонят, да и Извор запал свой умерит — коли постригут, сделать уже ничего не сможет. А коли убьём её, он этого просто так не оставит.

Говорит, а сам к двери крадётся — не отпускало того чувство, что их подслушивает кто-то. Знак Неждане дал рот закрыть. Шаги торопливые услышал. Да с Олексичем нос к носу и встретился.

— Ты? — Военег сотряс стены своим гласом.

— Разъезд вернулся — опять половцев встретили. Много их там, — запыхавшись от бега докладывает.

— Гостомысла кликни и вече собери. И ещё — Извора не видел?

— После пообеденя и не видел.

— Найти его и со двора не пускать.

На том откланялся Олексич и вышел из терема. Умолчал он, что Извора встретил на лестнице, умолчал и то, что всё слышал, и то что с Извором они на кургане, под которым Олег покоится, на рассвете вдвоём тризну тому совершили по просьбе Мирослава, которого со двора не выпускали — хоть в избе да сытый, но под засовами держали, шагу ступить не давали. А тот безропотно всё сносил. Ради Сороки всё терпел, чтоб угроза Военега явью не стала.

— Поздно уже, — наблюдая сверху за суетой во дворе, Неждана немного задумчиво произнесла вернувшись разговором к Военегу.

Зацепилась взглядом за Извора, выходящего из врат, очень сильно смахивающего со спины на отца — они вдвоём на всём дворе отличались от прочих такой величавой статью. Вспомнила, как обнимала мощную спину своего супруга, как ласкали её руки крепкие. Вздохнула, проглотив горечь женских сетований — давно это было.

— Извор, верно, бежать с ней собрался, — продолжила Неждана, встретившись взглядом с Гостомыслом.

Тот ей лёгким кивком обозначился, мимо терема проходя. Припомнила, ночную с ним встречу. Опять вздохнула, но уже по-другому, томно, с лёгкой усладой. Дальше льёт речью лукавой:

— Сегодня в хоромах что-то собирал, снеди много взял.

— И ты только сейчас о этом сказываешь? Недоумка! — Военег в сердцах на ту рыкнул, с места подорвался.

— Не суетись, — того нежно голосом унимает. — Я Гостомыслу указала молодцев надёжных подыскать — да в избушку охотничью наведаться — зверолова нашли знающего — он с докладами у меня часто бывает. Как Извор на дворе появился, они туда же сразу и вышли. Даже если и захочет, не успеет.

А Извор уже тем временем из детинца вышел. Поспешает. За слободами погоню заметил. Не оторваться от той. К реке по крутому берегу ведут, теснят к обрыву. Буян первым бой принял — свечой встал, окрысился, глаза выпучил, копытами бьёт. Одного опрокинул вместе с всадником, у второго загривок зубами рвёт. Извор мечом от кметей отбивается.

Ржание, рыканье ярое, стук копыт и лязг мечный — всё смешалось в едином хороводе.

Не выдерживая натиска боевых коней, завалился Буян на бок. На земле Извор с двумя оставшимися бой продолжил. Одного уложил в два счёта, а другого пытать начал.

Отирая кровь с щеки, не свою, а того кто под его тяжестью изнывал, Извор повторно рыкнул:

— Падла, кто убить меня приказал? — солёной от пота и крови слюной брызжет. — Отец? Говори, коли жизнь дорога. Кто послал вас?

Тому и вдохнуть мочи нет. Прохрипел сдавленным горлом надеясь на помилование:

— Гостомысл.

— Брешишь, гнида!..

— Правду говорю… Неждана Златовна срядилась с ним. Нам прещедро отвесила — серебром дала. А ещё, — сипит, в руки Извора, что слабеть начали, своими вцепился, — она к лесной избушке дружинников послала. Поспешай, коли с ней живой свидеться хочешь.

Нет времени Извору того кончать. На Буяне, на легке, в путь устремился. И не видит Извор, как кметь с земли поднялся, стрелу к кибите приложил, булатным наконечником полянина провожает — отсюда достать ничего не помешает. Сорвалась стрела, в высь летит, поёт свою песнь смертельную. Пропала в небе лазурном — не поймать её. Только дрогнул лучник в последнее мгновение — рубануло его меж лопаток острой кромкой чекана — то дружина Олексича по приказу наместника Извора настигла. Только дальше те его провожать не стали. Назад в город не сразу воротились — поблукатили немного по окрестностям да потом уж к Военегу пошли с повинной — дескать упустили.

Извор через время нескорое у рощицы, где избушка была, гнедку возле Лютого осадил, с коня спрыгнул. Насторожила недавно поломанная ветвь крушины — ещё та была влажная от выступившего сока. Извор к избушке шёл несмело. Остановился прислушиваясь к её тишине. Сороку кликать не стал. К двери приоткрытой крадётся. Девица не встречает его как прежде.

" Спит может? — сам себя успокаивает. — От чего же дверь не заперла? А вдруг?" — в голове сразу представилось что-то ужасное, всплыли красочные миниатюры, живописно расцвеченные всеми его страхованиями, и, настежь одним махом открыв дверь, ворвался внутрь и тут же о боги… Извор сразу забыл, что был крещён и почему-то припомнил Перуна с Велесом вкупе — верно от того что из глаз посыпались искры, осветив, как тому показалось, темноту в глубине избушки, затмив сим светом несуществующим внутреннее убранство.

Потом пляшущая зернь в его глазах куда-то схлынула, открыв взору не совсем ясному девицу, что в сем свете показалась ему немного пугающей — глазища ярые, гримаса лютая, волосы растрёпанные.

Пошатнулся, через силу удержался, шаг ступил навстречу к девице, что бадейку обняла. Та зенки-ледышки свои округлила, на того вытаращила, глядя как сей воин, что медведь-шатун, ось земную потеряв, неуверенно ступает, в сторону валится.

"Не ужился бы я с этой визгопряхой", — падая Сороке под ноги, мелькнуло у Извора в мутившейся голове, которая гудела так, словно она была медным колоколом, а скорее всего она была вместо твёрдого языка, и это ею били по колокольному телу.

Сорока так с бадейкой в обнимку и замерла. Подошла к Извору. Пополам над обездвиженной массой сломилась. Смотрит — у Извора щека опухать стала — на глазах прям растёт шишка, губы что вареники с вишней налились. Сорока к тому ещё ниже склонилась, слушает — тот дышит. Отлегло немного от сердца. Убить бы его ей не очень-то и хотелось.

Так занята была, что не заметила, как в избушку ещё один вошёл — она Извора разглядывая спиной ко входу повернулась. Сорока на пришлого взгляд испуганный через плечо кинула. Это был десятский гостомыслов. Тонкий скрежет ту из помутнения дёрнул. Меч острый в руках воина блеснул. Только взгляд ей не добрым показался — не спешит он девицу убить. Сорока бадейку, что в руках держала, на того кинула. Мигом к поясу изворову руки протянула, меч тяжеленный в её руки непривычно лёг. Она-то на более лёгких с Храбром училась биться, да и давно то было — по посемью так-то просто с оружием не походишь, лишь знать на это имеет право. Да и не было им надобности защищаться — все от них и так сами бежали.

Размахнулась Сорока, пошатнулась. Почувствовала, как её немного заносит в сторону. Повторила ещё раз — уже силясь. Ударом плашмя о бадейку себе немного времени выиграла — дружинник в очах горящий заступил. Запрыгал, с сапог огонек въедливый стряхивая. Пока дружинник кубылялся в огарках тлеющего очага, бранясь ором, Сорока выбежала. Там двое ещё на подступах. Позу приняла боевую. Меч еле в руках держит. Прядь из-под начелья выпавшую с лица сдувает. Те двумя волками на неё прут. Сорока к низенькой двери от тех пятится, понимая что нет спасения. Сзади подпаленный тихомолком крадётся. Сорока с разворота на тех с мечом кинулась, что подпаленный от неожиданности внутрь опять опрокинулся. А Сорока уже к паре дружинников с криком звенящим летит. Расступились воины, что девица между ними как в прогаль канула. Еле на ногах удержалась мечом по земле рубанув. Те к той уже втроём идут приступом. Щерятся, как есть звери дикие, холёные, статные да разудалые, один только немного порченный — с подпалинами.

Идут, губы языками, словно волки пасти свои, облизываю, слюной исходя по девичьей свежести, запалившись похотью от её дерзости. Позабавиться те решили с девицей. Окружили её со всех сторон. По одному на неё удары свои кидают. Не сильные, так — потехи ради. Вымоталась Сорока, сил больше нет. Поняла она для чего дружинники насмешничают, да как же не понять, коли те её скобрезностями пошлыми вместе с ударами одаривают.

— Извор! — кричит Сорока помощи требуя.

Смотрит на избушку — нет Извора — видать знатно приложила. Подсобралась, припомнив все наставления Храбра с Креславом, пальцами черен изворового меча покрепче сжала. Клинок вверх взметнула, выкладываясь по полной. Только тем-то что? — всю жизнь со степняками дело имеют — отбивались от той на раз плюнуть. Выдохлась Сорока. Еле дышит. А те лишь распалились ещё сильнее.

— Извор! Извор! — напоследок крикнула.

На его меч безрадостно взглянула и, вздёрнув кромку кверху, одним махом к своей шее тонкой приставила. Видела она один раз, как половчанка следом за убитым мужем отправилась, не имея желания по завету отцов к его брату женой идти. Потом только узнали, что брат тот, возжелав женщину эту, своего брата сам же и убил. Ему, как узнали руки скрутили, к лошади за ноги привязали и пустили в степь. Возили до тех пор пока кожу с мясом до костей не содрали.

Сорока припомнив, как половчанка то делала, глаза зажмурила, лицом тверда стала, вздохнула поглубже — страшно. А всё одно — не хочет тем невинность свою отдать, пусть мёртвой им останется. Уже под лезвием закровило, уже сердце в груди от ужаса замерло, как руки отдёрнуты её были. Меч на землю лёг под ноги. Заломали Сороку, скрутили. Один держит под грудь, а та извивается. Неужели судьбинушка ей поруганной стать? Не вопит девица — от ужаса гортань высушило, когда бугай, регоча и мерзко склабясь, к ней подступился. А Сорока на руках дружинника, что её удерживал, повисла, ноги к себе коленями прижала да и дала бугаю под дых, что тот зверем взревел диким, получив по уду своему похотью налившемуся. Повалился тот, отдышаться не может, то волком завоет, то медведем заурчит, а потом и вовсе дитём малым заверещал.

Двое других озлобились крепко. Скрутили её. На землю повалили. По щекам бьют, увесистыми оплеухами, запал девицы унимая. Один руки тонкие над головой девичьей держит, на её ногах другой сидит. Сорока под ним вьётся, пытается скинуть. Ногами голыми по сырой земле сучит, мох с листвой палой взрывает.

Гостомыслов дружинник за рубаху сорочью схватился, желая ту надвое разодрать, да захрипел как-то странно, руки расслабил к своей груди протянул, нащупал булат острый, что из его груди вырвался со спины зайдя. Кашлянул рудицей окропив Сороку мелко. На неё заваливаться стал соскользая с острия. Только пинком в сторону с Сороки откинут был, открывая взору девичьему своего выручителя. Зажмурилась, когда меч над её лицом воздух надвое рассёк. Не от страха зажмурилась, а от того, что кровь из шеи другого обидчика на неё сверху хлынула.

Руки сильные её с земли подняли. К груди мощной Сорока прижалась, трепеща в западне знакомых рук перепуганной птахой. Утишалась неспеша, пока Извор хребет подпаленному ломал. От хруста костей ещё крепче к груди воина, своего выручителя, прильнула. А тот ладонью своей уши прикрыл девице, чтоб звуки борьбы и стонов не слышала. А слышала гулкий бой сердца, сиплое дыхание, которое успокаивало её последние несколько лет.

— Здесь нельзя более оставаться. Они сюда обязательно вернуться, — просипел сквозь надорванный губы Креслав, уводя Сороку подальше от места побоища.

— Почему дверь не заперла? — Извор наконец смог процедить сквозь распухшие губы, затаптывая костёр, готовя для Сороки место для ночлега.

С его лица уже достаточно ушёл отёк. До этого, весь день, не говорил Извор с Сорокой не из-за обиды, не из-за того что не мог шевелить своими губами после удара бадейкой, хотя и это было веской причиной. Отчасти не говорил по своему вспыльчивому нраву, понимая, что затей он с той сразу ясниться — опять бы поругались.

Они с ней каждый день ругались. Сорока всегда находила причину с ним побрехаться, а у того всё аж бурлить начинало, когда она вновь визгопряхой оборачивалась. Заводился так, что потом приходилось где-нибудь подальше с самим собой мечом махаться, раж унимая.

Извор даже рад был, что Креслав к ним пришёл. При нём она ещё сдерживалась, а то начинала: то подай, то принеси, то воды наноси — что отрок на посылках, а она его хозяйка. Хотя не прочь Извор был, чтоб хозяйкой его она сделалась, да понимал, что сердце её другому принадлежит. От того верно его и кочевряжило.

Креслав к ним ночью одной пришёл, той самой, после мерзкого купания. Извор к нему с недоверием, а Сорока к огню усадила, еды предложила, а тот даже меч свой возле входа оставил, как то степняки делали, показуя добрые намерения. Сорока давай сразу того расспрашивать — что с Храбром, да как? Успокоилась от сиплого гласа ведуна… степняка… Да кто он такой на самом-то деле? Извор того пока пытать не стал — ему помощь сейчас нужна была хоть северского, хоть степняка, хоть лешего с нежитью. Понимал Извор, что хоть и мутный тип этот Креслав, но вот чего-чего, а подлости от него не дождёшься.

— Я на реку ходила… Ярко сегодня и жаром веет, — оправдывается Сорока. — Одёжу стирала…

Глаза стыдливо долу опустила, косу тугую на плечо с заду перекинула, провела будто по струнам псалтирных пальцами тонкими по ней, к груди округлой прильнувшей, а конец самый, свободный от накосника, перебирать возле своего бедра стала. Она когда так делает, у Извора внутрях всё бурлило. И сейчас уши зарделись, слова ратник могучий сказать более не может, немощью всего сковывает, от пят самых до маковки — от того на себя сам злиться начинает. А как представил, что она на реке делала, сглотнул, хрящем под кожей, гусиной кожицей покрывшейся, передёрнул.

— А потом, когда вернулась, услышала, что крадётся кто-то…

— Я их издали видел, — Креслав перемену томительную за боярином давно заприметил, на себя взор того обратил, покуда тому совсем худо не стало. — Они по лесу бродили. Думал на себя отвлечь. Только не знал, сколько их, а Сороку предупредить времени не было. Двоих с ловчим я ещё возле бора порубил, пару за оврагом, а возле избушки ты подсобил.

Извор задумался о чём-то. Тихо сидели, больше не разговаривали. Только, когда Сорока спать улеглась на кострище, укутавшись в походном покрывале, с Креславом говорить начал.

— Креслав, скажи мне, чего ради помогаешь нам?

— Ни тебе, ни Мирославу я помогать не стал бы, если бы ни Сорока. Я ей давно задолжал — время настало долг вернуть.

— Тогда просьбу мою выполни. Уведи Сороку отсюда подальше, — обернулись, посмотрели в три глаза на спящую девицу — та спит неслышно. — Нет ей житья здесь, покуда отец мой здесь всем заправляет.

— А сам что же? — Креслав недоверчиво того поддевает.

— Я ведь её давно не неволю, — начал Извор свою исповедь. — Предлагал ей со мной жить, венчаться, а она сказала, что лучше язык себе откусит, но согласительной речи не скажет. Думал увезти её куда-нибудь, а она не даётся — говорит, на прощание хочет Мирослава хоть глазком одним увидеть. Как?!.. — вскрикнул шепотливо. Опять на девицу посмотрели — пригрелась та, калачиком свернувшись на тёплом пепелище. — Даже если она отроком обрядится, на площади дружинники досматривают всех…

— Не уйдёт она добром, — просипел Креслав задумчиво — знал он сорочий нрав.

— При новых порядках, мне теперь на отчий двор путь заказан, Неждана меня ищет, а отец в тёмную посадит, коли покажусь. Я попробую Мира на венчании высвободить — Олексич обещался подсобить.

— Я с тобой, — щекотнуло возле уха Извора.

Посмотрел — Сорока возле него, что птичка-соименница опустилась, покрывалом, словно крыльями, себя объяла.