Анчутка

14. Чёрный полоз

— Вот они, голубчики? — шептались два северских, давешние побратимы, выглядывая с края холма, и прильнули разом к земле, когда в их сторону кинул взгляд половец во главе большого обоза, похожего на длинного змея, который неумолимо подползал к распадку, где затаился разъезд.

— Уже седмицу их ищем, — Щука приподнялся на локтях, чтоб получше разглядеть обоз.

— Моя Евфросиньюшка испереживалась поди, — Осляба припомнил с усладой свою пышногрудую, круглолицую, с покатыми мягкими плечами невесту.

Он с ней только сговорился о любомире, как раз на ярилины гулянья. Через костёр с ней прыгнул, руками сцепившись, да потом до её вотчины провожал, а когда назад вприпрыжку бежал, казалось, что летит, ещё немного и от земли оторвётся. Ох, так легко было, словно крылья за спиной выросли.

— А моя и не поверит. Скажет, что с волочайками шлялся, — еле слышно пробубнил Щука, но всё же, скучающе по своей супружнице, представил, как та с красными от гнева щеками у плетня встретит: руки в боки вперит, глаза свои распрекрасные вытаращит, а потом в бане веником его так оходит, что всё тело гореть начнёт; ну а дальше, как и подобается, мириться будут известным всем способом. — Военег поди в Курск уже вернулся.

— Чтоб ему с калинового моста свалиться! Всю честь решил себе присвоить, — не сдержался Осляба. — Как понял, куда Храбр нас ведёт, сам решил этих ватажников накрыть!..Вот гадёныши, — резко переметнулся других матюгами крыть, — мало того что своих обдирают, так ещё с этими басурманами вместе хороводят, — звучало немного громче обычного.

Щука, захватив Ослябу за загривок, припечатал того к земле, а сам выглянул за край и, убедившись, что половцы ничего не заметили, пошептом закончил за своего ближника:

— Военег только ватажников прихлопнул, а половцы ещё днём раньше ушли. Храбр словно знал, куда они пойдут — сразу сюда ринулся времени не теряя, в обход тех сопок, где они скрывались.

— Одно верно — кинул нас Военег. Давно я их костерки не видел…

— Тем лучше! Ночью огонь разжигать — последнее дело? Иной раз казалось, что они намеренно степь задымляют, чтоб пугнуть кого-то.

— Или предупредить…

Переглянулись, каждый об одном и том же думая. Вслух никто не говорил, а давно уже всем понятно было, что Военег не чист на руку, только сказать об этом страшились — больно братьев Всеволод Ярославович (Курск входил в состав Переяславльского княжества, хотя территориально был ближе к Чернигову, в котором сидел Святослав, второй сын Ярослава Мудрого) уважал — кабы что случись с теми, опала неминуема. А Олег то ли слеп был, то ли делал вид, что ничего не знает о промысле своего брата.

— Храбр своё дело хорошо ведает— я так по степи никогда не шёл — как у себя по двору гуляет, — заметил Щука.

— Знамо дело, ему здесь каждая кочка ведома, да и что степняки думают, тоже разумеет — столько лет в их куренях жил.

— Ага! Может и на наши земли сам захаживал.

Щука Ослябу опять в землю урыл и за ним следом сам распластался, понуждая того медленно отползти вниз от вершины.

— Откуда он так сече обучен? — не унимался Осляба. — Неужели, когда овец пас, скажешь, от волков защищался? Не доверяю я ему — улыбается широко, да только как зверь на всех смотрит.

— Может и захаживал, только нам сейчас, ох как нужен такой путеводитель. Лучше пусть он до времени нам служит, нежели ворогом его иметь.

— Лучше было, если Храбр этот и вовсе бы не нашёл сих басурманов, — передёрнул Осляба. — Глянь, сколько их! Чую, не к добру всё.

Соскользнули к подножию с другой стороны холма, да и мелкими перебежками пустились к месту, где разъезд сидел в засаде. Они ещё с две годины назад заметили вальяжно идущий половецкий отряд на горизонте и выжидающе следили за обозом, чая, что он свернёт именно сюда. Вернее это Храбр предположил, и он не ошибся. Хотя подход сюда и не был удобен, но в лощине между холмами протекал тонкий ручей — можно было бы передохнуть и напоить изжаждавшихся животных тянущих тяжёлые телеги, да и рабов тоже.

— Их намного больше, чем мы ожидали, — доложил Щука выклому Олексичу, когда достигли своих, притаившихся с противоположной стороны распадка.

— Ох, Военег, сучий потрох, бросил нас одних. Сам небось до Курска уже дошёл… — кто-то в сердцах выпалил и замялся, на Извора глаза вытаращил, а тот вроде и не заметил, что о его отце речь ведут.

— Он лишь малое взял. А сам высоко о себе мысля, верно думал, что мы одни побоимся так глубоко в степь зайти, да с пустыми руками назад воротимся, — недовольно бурчали северские.

— Представляю, как он усы свои кусать будет, когда мы всю пушнину отобьём, — вторили ему другие.

— Отобьём ли? Вон их сколько! Может пока они здесь отдыхать будут, мы в обход уйдём? — осторожно предложил Щука.

— Уйти всегда успеем, а вот одно мне совесть не велит… девок северских им на забаву оставить, — задумчиво поглаживая свои вислые усы, сказал Олексич, а сам от Храбра глаз не отводит — тот, словно змей какой, прополз вдоль лощины, да затих вжавшись в обрывистый край холма.

Когда по лощинам речь, что птичье курлыканье, растекаться стала, притаились северские: сидят по оврагам, да за холмами укрылись. А те уж становище разбили: телеги кру́гом поставили, а внутри палатки холщёвые натянули, под котлами походными костры развели.

— О чём говорят? — Олексич у Храбра испрашивает, видя, что тот речи их слушает.

— Кому сколько злата принадлежит, кто какую робыню себе возьмёт, а какую продать можно, — отстранённо ответил Храбр, даже не пошевелившись, оставаясь в том же положении. — С той стороны, — рукой махнул, — подход удобный к ним, а сверху вот на тех верхах, — в воздухе росчерком указывает, — лучников расставить нужно.

— Попытаться, конечно, можно… — Олексич, сразу понял, что Храбр замыслил. — Ещё одного вон там нужно, — своим пальцем его невидимый чертёж поправил, — лучше обзор и стрелец неприметным останется, — на что Храбр одобрительно кивнул. — Только всё одно — без подмоги не осилим, — засетовал Олексич, жалостливо девок рассматривая.

— Военег рядом уже, — бесцветно буркнул Храбр, ловя каждое слово на родном наречии долетевшее до него, и продолжил, опередив северского, чувствуя его удивление. — Скоро уж появиться должны.

— Заметил всё же, — а потом догадался и с ухмылкой покрутил головой, — Извор доложил?!

Манас всё же не пожалел, что побратался с вражим отпрыском, ведь сие занятное мероприятие открывает теперь для него много новых возможностей и знаний.

— Тварь всё-таки Кыдан этот, — между прочим заметил воин, сцепив в руке свои кольца в усах, чтоб не звякали — князю Всеволоду зароком дал, что отступит от Посемья, тот даже откупился перед ним дарами щедрыми, а он так вот клятвы данные своим же богам держит.

— Не его это люди, — всё также бесцветно шепнул Храбр.

— Не его, говоришь, а чьи? — примолк сразу, как только Храбр двинулся, хотя до этого с годину, а то и больше, словно чур, замершим был — навострился что-то выглядывая. Выклый за его взглядом проследил.

Видит, девку половец за косу куда-то тащит, а та поначалу отбивалась, а как получила пару заушений, то безвольно пошла, да и не пойди — меч свой достал да потряс им то перед ней, то на двух отрочат указывая. Идёт горемычная, спотыкается, на девиц других притихших, в глаза той не смеющих возрить, но одновременно испытывающих облегчение, что не они сейчас на её месте оказались, в кучку сбившихся, оборачивается. Вопросом изъедается: почему отца с матерью изрубили, почему дружинники на помощь не пришли, почему именно на неё выбор этого мерзкого душегубца пал, почему братья меньшие вместо сестры-невесты, которая под венец идёт, теперь смотрят, как она поруганной будет?

Половец сзади идёт, под спину подталкивает, чтоб не медлила. За холмом к ближайшим деревьям подвёл — в теньке тешиться вознамерился. Дёрнул на себя девицу, в лапах своих зажал, на своём половецком, что-то клёкает, а она дрыгается, лицо от того воро́тит. Об одном молится, чтоб закончилось уж всё поскорее, а в глазах одно видится, как с матушкой своей приданное собирала, как она для себя рубаху свадебную узорами вышивала, нити накладывала, заговоры на любовь в них вплетала. Где жених её теперь? Верно во́роны глаза выклевали или волки в лес утащили.

Повалил её половец на траву шёлковую — вот её первое брачное ложе, а треск срываемой рубахи завместо славословий на пире. Уста свои сахарные девонька закусила — убиться бы разом, да нельзя — два младших брата её ждут там. Ведь кто их окорми́т, кто утешит? Зажмурилась, вся трепещет, а половец над ней уж завис, штаны свои стягивает, на неё сверху навалился, под себя невинную приминает. Губами в шею впился, руками мнёт тело мягкое. Девица от страха вздохнуть не может. Да лишь от недоумения глаза вытаращила, когда половец вдруг легче пушинки стал, и в сторону как от дуновения ветерка слетел, а на её обнаженное тело пасконевый пыльник накинули, руками нежно объяли, да к кольчуге оберегающе прижали, словно тятенька то. В миг смекнула, что северские на помощь пришли. Уж не видела она, как половца того Храбр крепко пришиб.

Горело всё в Храбре лютой злобой — матушка его снасильничана была — нет для Храбра разницы, что девица не половчанка вовсе. Так лютовал Храбр, что Извор уж опасаться начал, что до смерти убьёт степняка. За плечи побратима своего схватил, на силу удерживает.

— Погоди ты! Его допытать сначала надобно! — рычит ему в ухо, а тот выбраться из цепких рук хочет, рвётся на степняка.

— Убью паскуду! — змеем Храбр шипит, да яростью словно ядом брызжет.

— Угомонись, малой, — Олексич к тому подлетел, да поплотнее к нему притиснулся, что б сей новак его ненароком не задел — дюже прытко он ногами махал. Успокаивать принялся. — Кровью его ещё утолишь жажду свою— не время пока его кончать. Получишь его, когда разузнаем чьих они будут, — в глаза с подпалинами смотрит, смекая, что и мать его тоже снасильничана была. — Отомстишь за матушку свою, а покамест попытать его надобно. Ты их язык знаешь, разузнай кто его хан. — А стрельцам кинул, — по верхушкам.

Ничего Храбр не ответил Олексичу, но утишился. Строптиво дёрнувшись, широкими махами плеч из хватки Извора выпростался, на него взглядом диким исподлобья зыркая, а в уме одно: "Отомщу и всему вашему отродью! Немного осталось!"

Тихомолком, пока пропажу не заметили, за холмом скрылись. Храбр сразу же за пытки принялся. Рубаху свою оправил, рукава повыше закатал, чтоб бить сподручнее было, да на половца пошёл, которого уж скрутили. Стоит половец на коленях, руки за спину ему заломили, а рот тряпицей заткнули.

— У тебя есть выбор как сдохнуть, — Храбр на половецком к степняку обратился, кляп изо рта того высовывая. — Легко и быстро или испытывая невообразимые муки…

— Это ты?! — осклабился половец, лишь на чёрного полоза взгляд уронив, не дав Храбру окончить.

— Знаешь меня?!

— По всей видимости, ты племянник Кыдан-хана, что сбежал с собственной свадьбы. Уж три года ищут тебя все. Мой хан, того кто тебя найдёт, обещал табуном наградить… Не думал, что им я буду. Свобода всё ждёт тебя, а ты с урусами путаешься…

Храбр с лёту размашистым ударом улыбку степняка сбил. Северские за новаком с немалым удивлением наблюдают, отмечая его хладнокровие и сноровку в сем рукоприкладстве. Мир с Извором переглянулись, хотя и слушают со вниманием, а слов, одно, не понимают.

Вскоре половец заскулил, растеряв всю свою заносчивость и понимая, что его участь предрешена — не будет возможности не то что на табун хана посмотреть, а и свой даже увидеть.

— Я скажу, господин, только отпусти…

— Говори, что здесь потеряли, — Храбр остановил истязания, ни сколько не устав от сего упражнения, а заметив, что разбил костяшки на своём кулаке о зубы половца, которые в кровавых плевках уже валялись где-то под ногами. — Ватажников откуда знаете?

— Я — Асуп, господин, — по сторонам дерзко зарится, и продолжил исподлобья поглядывая на Храбра. — Их воевода сам же и сказал, пограбить делянки. Только эти урусы решили себе всё присвоить, у нас поддержки выпросили, рассказав, где палисады не стоят, где и когда дозоры ходят. Всё гладко прошло. А как поделились награбленным, так каждый своей дорогой и пошёл…

— Что вы делаете здесь, на землях Кыдан-хана? — сдержанно протянул Манас, хотя в голосе скользило негодование.

— Ясинь-хан, позволил нам жить на его землях.

— С каких пор он распоряжается владениями Кыдан-хана?

— Это уже давно земли Ясинь-хана, господин. Тебе ли не знать?! — сквозь удивление половец передёрнул его слова. — Ааа… И верно, откуда знать можешь… Кыдан-хан давно уж с Ясинь-ханом объединился. Хотя нет, — его окровавленная улыбка зияющей дырой разорвало лицо. — Это Ясинь-хан просто позволил твоему дядьке пасти свой скот на его землях. После того как ты бежал… — слова оборвались — с хрустом его голову насквозь пробила своим булатным пером стрела меткая.

Не было времени рассматривать, кому она принадлежит. Дружинники, щитами прикрываясь, оборону приняли. Тихо стало, не дышат, глазами ищут откуда стрела прилетела. Да только шум разрастается со стороны половецкого становища, словно ливень на них катит.

— Военег! — кто-то из дозорных крикнул. — Он половцев сюда гонит!

— Откуда он взялся? — недоумевают северские, но всё же рады были — не бросил, значит!

Половцы на коней повскакивали, кто-то торопливо пытается украденное прихватить, да только от своей жадности сражённый тут же падает. Северская сотня с одного края степняков рубит, пока с другого те поспешно отступают в сторону узкого прохода меж двух холмов. Скачут на своих длинноногих скакунах, плетками их подстёгивают. Не ожидали они, что с другого края их засада ждёт. Встретил их стрелами северский разъезд. Завизжали от боли раненные лошади, падали приминая под собой своих растерянных седоков. Следом идущие спотыкались о них, под их копыта кубарем летели степняки, вылетая из сёдел, и в тех на полном ходу врезались другие, не успевая увести своих верховых в бок. Кони вставали на дыбы скидывая с себя степняков и забивая тех копытами, иные шарахались в сторону, бестолково кружились на месте. Отставшие смекалисто обходили лавиной эту копошащуюся, дико ржущую, разрываемую человеческими криками массу, обтекая с двух сторон, но смертоносный шелест сообщил и им о приближающейся смерти.

Стрелы впивались в животрепещущие плоти, с натужным гулом замирали останавливаемые круглыми щитами, которые степняки наконец-то сообразили во всей этой сумятице воздеть кверху, высматривая стрельцов на вершинах холмов и посылая ответные стрелы с плоскими наконечниками. У Щуки уже горели пальцы, а его с Ослябой колчаны неумолимо пустели.

Им, как и другим лучникам, отлично было видна вся эта заруба. Военег с сотней застряли возле становища, отбивая полон и обозы, потом, по ложбине вдоль ручья, растянулись бегущие половцы, и в узком проходе между двух холмов образовавшийся затор. К нему уже подступает их разъезд под прикрытием стрельцов, обильно осыпающих степняков пернатыми древками с булатными наконечниками. Олексич во главе размахивает секирой, он что-то кричит, а к его лицу приросла ражистая гримаса. Щука заметил одного из половцев натянувшего тетиву своего изогнутый лука до самого уха и верно целясь в голову разъезда. Только Щука был быстрее — половец дёрнулся, и его стрела улетела мимо цели, а сам вскинув руки вверх опрокинулся на спину. Его лошадь, растерянно, так и труси́ла с мёртвым всадником лежащим на её спине навзничь. Да и сам Щука, привставший на колено, чтоб удобнее было захватить цель, повалился рядом с Ослябой сражённый в ответ.

— Братко! Щука! — прильнул к нему побратим.

— Я первый, — проговорил Щука сквозь кровавый кашель. От ран своих руки отстранил, с шеи шнурок с кольцом дёрнул и трясущимися руками, ещё не успевшими стихнуть от ражистого запала, Ослябе протягивает. — Отнеси ей, пусть долго не горюет токмо, — замолчал, синими глазами в такое же синее небо устремившись, а в кулаке окровавленном так колечко обручальное и держит.

Некогда Ослябе брата своего оплакивать. Свечой на холме встал, вовсе в этот миг о себе не думая, стойку поудобнее принял. Посылает мстящие стрелы в половцев, а самого яростью душит.

Теснимые Военегом степняки, уже скинувшие свою первую оторопь, на разъезд ринулись, словно оскалившаяся пасть, лязгая мечами. Приминают под собой. Олексич из седла выпал, пешим рубится, обоеруко: секирой с крюком одной седоков стягивает, а другой — мечом пронзает уже на земле. Иные булавами голову расшибают, а другие сражённые, забрав и с собой нескольких, затихли навечно.

Запах крови повис в воздухе, окропляется земля ею и ею же наполняется вода в быстроструйном ручье, песнь которого уже и не слышна — заглушён её звон смертносным пением булатов.

Несколько дружинников с Извором гнали бегущих половцев назад к сотне Военега заключая их в отнюдь не приветственных объятиях. Меч Мира щедро рассыпает смерть всем ищущим её. Его взмыленный заряжающий не менее лихо отбивается от своих собратьев, кусаясь и забивая их копытами. В сей зарубе Манаса сейчас волновал более остальных этот сын волка. Хотя полянин и был окружён со всех сторон и тесним к обрыву тремя кыпчаками, Храбр не мог позволить им убить своего заклятого врага — он желал это сделать сам.

Его глаза видели только лишь его широкую спину, которую Мир опрометчиво освободил от кольчуги, пытаясь сблизиться с новаком. Манас устремился к этому обрыву, вытянувшись в полный рост. Зажав конские бока бёдрами, он облегчил коня, даря тому лёгкость бега. Бросив поводья достал из сайдака лук, которым одарил его наместник за спасение своего сына — ирония судьбы — именно этот лук и эти стрелы послужат отмщению. Одну стрелу Манас зубами закусил, другую в ладонь вложил, безымянным и мизинцем зажав, а третью уже запустил в полёт. Стрела попала в цель…

— Куда ты?! Стой! — Извор не мог поверит своим глазам.

Бегло окинул взглядом пустые вершины холмов. Лучники, лишь только опустошили свои колчаны, не теряя времени спустились вниз и пешими рубились: кто мечами, кто секирами. А этот новак, который больше десятка дней поражал Извора своей сообразительностью и лихачеством, конечно и сейчас удивил, но чрезмерным безрассудством, а ведь полянин даже начал гордиться тем, что именно Храбр стал его побратимом — с таким воином встань спина к спине, нечего страшиться.

— Стой! — орал Извор до боли в горле.

А вчера, когда решили помериться силой, Извор еле-еле его смог одолеть и то лишь от того, что ноги Храбра запутались в траве, и он растянулся в пожухлом ковыле. А меткости, с какой тот стрелял из лука, позавидовали бы лучники детинца, да и Осляба с Щукой нахваливали, по достоинству оценив его мастерство. А сейчас? Что он сейчас творит?

Молниеносно оценив ситуацию, Извор принял решение спасти своего брата. Он бросился наперерез, оставив разъезд, по крайней мере он осознавал, что те сдюжат — северские под началом его отца уже были совсем рядом и заступили в ложбину.

Скрип тележных колёс и перестук копыт заполонил весь детинец, сообщив о возвращении дружинников. Восторженный гомон нагло ворвался в самые верха терема, что сенные и теремные девицы в любопытстве, не имея природного усердия сдерживаться, повылезали из окон, откровенно любуясь этой мощью северских воинов.

Они, конечно, израненные, побитые, в окровавленных доспехах, в добавок изнурённые затянувшимся походом, но неимоверно довольные — отбили полон, обозы с пушниной и ещё с лихвой прихватили всякого добра, которые половцы награбили в соседних весях. Жены заботливо и с нескрываемой радостью бежали навстречу к своим мужьям, а те утопали в их нежных объятиях. Были, конечно, и те которые не сдерживали своих слёз… слёз скорби. Их молчаливо провожали печальными взглядами, не смея выказывать своей радости рядом с погибшими собратьями.

Сорока, с сердечным замиранием бегая между дружинниками, вспоминающими этот бой, искала Храбра. Нигде его не обнаружив, скрепив сердце, почти на негнущийся ногах направилась к телеге, возле которой стоял тихий плач. Проглотив своё волнение, которое стучало в висках и, отрицаясь даже помыслить о плохом, она наконец пересилив свой страх, открыла глаза, чтоб рассмотреть павших ратников. Такие молодые, светлые и красивые лица, но такие холодные и безжизненные.

Вот девица оплакивает своего жениха, а вот — жена с детьми погодками, с круглым животом склонилась над изувеченным телом. А рядом ещё одна припала к груди супружника, словно желая дыхание того уловить, а сама его кулак крепко зажатый, заботливо от запёкшейся крови отирает — не удалось ей обручальный перстенёк взять.

Одно лишь тело оставалась неоплаканным. Одиноко лежало на телеге, словно о нём все забыли. Лица не разобрать — шестопёром снесло.

— Храбр? — не веря увиденному и не желая принять злую действительность, Сорока вкопалась на месте. Пересилила свой страх — тяжело переставляя ноги, направилась к телеге. Шаг— в ушах глухо, два — в глазах пеленой слёзы встали. — Храбр, — выдохнула почти не слышно, руку протянула.

— Чего? — пронеслось возле уха сзади.

Сорока вздрогнула от неожиданности, узнав тот голос, и ещё не осознав происходящего, будто во сне Храбра видит, с вопрошающим взором на тело в телеге посмотрела.

— Осляба! — девица пышногрудая да круглолицая из рук бабы какой-то вырвалась, и не видя куда босыми ногами ступает, содрав ступни в кровь, к тому бросилась. Припала к нему, слезами его омывает, трясёт — добудиться хочет…

— Живой?! — заслышав знакомый голос, Сорока испытала облегчение, и нет чтобы последовать примеру остальных и припасть к широкой груди, вместо этого она с разворота принялась Храбра охаживать оплеухами.

— Живой, живой, — уворачивается тот из под несильных ударов. — А ты хотела, чтоб я мёртвым был?!

— Стой ты, визгопряха, — реготал Олексич, словами осаживая девку. — Мне такой ратник живым нужен!

Ликование, накрывшее детинец и одобрительные крики и славословия предназначенные Военегу и остальным дружинникам, немного поутихли, когда в главные ворота въехала последняя телега, почти пустая.

— Что вы замолчали, будто навь встретили? — недовольно гаркнул Извор, обведя всех раздражённым взглядом.

— Полуумок, — Военег сдержанно фыкнул.

— Нахваливают его, — бурчал Извор, пытаясь слезть с телеги. — Где бы он был сейчас, если бы ни я?

— Завидуешь? — беззлобно съерничал Мир, подставляя своё плечо брату.

— Кому? Этому межеумку?! С чего это?! — Извор горделиво отказался от помощи и поднатужившись, что краска к лицу прихлынула, ступил на земь. — Он так нёсся к тебе, что не видел этого поганого половца, который уже почти догнал его.

— Он спас меня, — Мир пытался того унять, окидывая не по делу чрезмерно кичливого воина беспокойным взглядом.

— А я его! — не желал униматься Извор, верно ожидая признания и своего отважного поступка. — Он, пока этих половцев как белок отстреливал…

— Одному в глаз, другого в шею, а третьего прям меж бровей! — восхищались дружинники.

— Я такого не видел за всю свою жизнь, — подхватывали иные. — Казалось, что это его полоз на руке стрелы метал…

— Он на полном ходу троих в миг уложил. Одна, вторая, третья…

— Да не, — перебил его другой, — он их все сразу выпустил! — воздел невидимый лук и неказисто растопырил пальцы правой руки, слово разом три стрелы между ними зажал, натянул к уху несуществующую тетиву и, резко отпустив её, щёлкнул языком.

— Так вот, — недовольно протянул Извор, явно теряя терпение, что его вечно прерывают, — вижу, тот его уже настигает, уже булаву достаточно раскрутил, сейчас запустит — и не будет у Храбра его головушки светлой. Кричу ему: стой!!! А ему хоть бы хны — вторую стрелу метнул, третью, что в зубах держал, уже готовит — не слышит.

— Ты поэтому сам под булаву решил подставиться?! — не выдержал Военег такого сыновьего безрассудства.

— Да она лишь краюшком меня задела!

— Видел я его, просто понимал, что сначала тех степняков должен прикончить, — гонорился Храбр, наконец отделавшись от погони Сороки, которая вкопалась на месте и, вздёрнув брови, всё это с замиранием сердца слушала. — Орал так, что половец видно с перепугу в тебя булаву метнул, — совсем не радостно ответил Храбр, при этом испытывая сожаление, что не успел завершить задуманное, а Извор своим криком нарушил его планы. — Я бы и сам справился!

— Не думаю! — в ответ огрызнулся Извор и обратился к двоюродному брату который с лёгкой усмешкой наблюдал за всей этой перепалкой. — Мир, а я был против, чтоб он был моим побратимом! Видишь, какая у него благодарность?!

Наверное, в глубине своей души Манас действительно понимал, что не успел бы — он и в правду не рассчитал своих сил и, самонадеянно полагаясь на удачу, действовал крайне опрометчиво, что могло стоить ему жизни. И от этого в большей степени ему было нестерпимо тяжело сейчас оставаться среди дружинников, разделять это ликование новоиспечённых братьев — широко развернув плечом он удалился.

— Идём, — сдержанно бросил Сороке, проходя мимо неё.

Злоба и негодование стремительно рвались наружу. Лишь понимание, что Сорока следует за ним, останавливали Манаса, чтоб не дать им изрыгнуться наружу. Как же он хотел сейчас обернуться и получить спокойствие, утонув в её голубых, почти прозрачных озёрах. Как он хотел заключить её в свои объятья, чтоб затихли все его треволнения. Уже возле наместничьего подворья он резко остановился и обернулся назад, чтоб наконец признаться в своих чувствах к ней. И как же он был удивлён не обнаружив Сороки рядом.