Царствование Розы

Глава

6

АРВЕН

Лазарь не позволил себе даже тени ухмылки, когда я к нему присоединилась.

Его неотрывный взгляд был невозмутим, и я вспомнила, что он читает мои мысли, словно я произношу их вслух.

Он ничего не сказал, когда я ступила одной ногой на мелкие ступени и затем спустилась, пока мое тело не погрузилось в воду. Шум ручья и бульканье родников оглушили меня, и я нырнула.

Меня объяла теплая тишина, и я слышала лишь собственный пульс в ушах.

Полная, безмятежная гармония.

Когда я вынырнула и протерла глаза, но Лазарь даже не удостоил меня взглядом.

— Что за спектакль, — произнес он, стоя ко мне спиной и обозревая свое наполненное паром царство из воды и зелени. — Я бы озаглавил его Как Женщина Пытается Доказать, Что Она Изменилась.

Я лишь нахмурилась.

Изуродованный шрам бороздил мускулистую спину по всей длине. Искривленная кожа задвигалась, когда он раскинул руки по воде. Это Кейн нанес ему эту рану. Клинком Солнца, много лет назад.

Я усмирила трепет своего изувеченного сердца, заставила его смолкнуть. Тоска моя не должна достичь ушей Лазаря.

Но я могла обуздать эту ярость. Попытаться обратить каждую украденную минуту наедине с ним себе на пользу.

— Это была твоя собственная месть? Тогда, в Хемлоке… Сквозь адскую боль я вызвала в памяти истошные крики Кейна. — Ты заставил его поверить, что я мертва?

— Ничего подобного. — Лазарь повернулся, выражение лица все так же нечитаемое. — Мой сын всегда был игрушкой в руках собственных чувств. Я лишь довел их до предела. Вот только, кажется, я слегка перестарался — твоего принца никто не видит уже месяцы. Может, я и впрямь сумел его сломать. Может, он тронулся умом от горя. Или же… его постигла участь куда плачевнее: он свел счеты с жизнью.

Даже сквозь сжимающий душу страх я не оторвалась от его пристального взгляда.

— Кейн никогда не оставил бы свой народ.

Лазарь откинулся у края бассейна.

— Твоя любовь вызывает зависть. Моя собственная жена умерла много лет назад.

Я готова была закричать.

— Ты убил ее.

— Говоришь как тот, кого никогда не заставляли жертвовать ради высшей цели.

Я бы без колебаний отдала жизнь, чтобы покончить с тобой.

Если он и услышал мои мысли, то не подал вида.

— Но придется. Мы с тобой, Арвен, последние из оставшихся в живых чистокровных. Вместе мы возродим целую расу сильных, могущественных Фейри. Никаких слабых полукровок, никаких грязных смертных. Эта жертва станет твоим наследием. Ты должна стоять на коленях и благодарить меня за такую честь.

Прежде чем я успела плюнуть на него, голос Кейна мягко прорычал в моем сознании. Не ведись на его игру, пташка. Это то, чего он хочет.

Нас всего двое, у нас никогда не получится целое королевство истинных Фейри. Им придется…

Меня остановило его торжествующее, довольное выражение лица, от которого у меня свело желудок.

— Кровосмешение?

— Многие великие монархии поддерживали чистоту кровной линии именно так. Как древние Фейри, так и смертные.

Эта отвратительная картина была слишком ужасна для осмысления. Мои собственные дети, вынужденные вступать в связь друг с другом. Со своим же отцом, несомненно.

— Ты омерзительный, гнусный…

— Эти ожоги. — Лазарь указал на мой торс. — Они от моего сержанта, которого ты убила?

Я боролась с желанием прикрыться, пока воспоминание о раскаленном железе Халдена шипело на моей коже.

— Да.

— А этот, через ключицу, или те, что вдоль спины — тоже его работа? Изрядно же он погряз в садизме, мой сержант. — Лазарь цокнул языком, будто это было досадно. — Изуродовал мою собственность… Я бы отнял у него и вторую руку за это, будь он жив.

Жгучее отвращение сковало меня изнутри от осознания, что Лазарь разглядывал мое голое тело с таким пристрастием, словно я — редкий экземпляр для его коллекции. Эти шрамы были моей историей. Моей силой, что давала отпор его волкоподобному головорезу. Несгибаемой волей, что выдержала удары ремня отчима.

Я усмехнулась ему.

— Не надо, — отчитал он. — Морщины испортят лицо моей королевы.

Я скривила рот еще сильнее, но он лишь усмехнулся и двинулся под мраморную колонну в форме рыбьей пасти, из которой била струя пара. Он запрокинул голову, подставив поврежденную спину под потоки горячей пресной воды.

— Мэддокс доложил, что ты выпытывала у Вин о моих намерениях.

Мои глаза предали меня, вонзившись в ледяной, не моргающий взор Мэддокса. Непонятно, почему я вообще удивлялась. Он был подл и жесток и явно готов был лизать пятки Лазарю ради повышения в статусе. Но шпионить за Вин и мной… подслушивать наши сокровенные беседы…

Возможно, больше всего меня задело осознание: с тех пор как меня привезли сюда, у меня не было ни секунды по-настоящему личного пространства.

Но теперь самодовольная усмешка, искривившая губы Мэддокса, не могла меня задеть. Ничто в сравнении с ужасом в полных смятения глазах Вина. Дрожь пробежала по моему позвоночнику от того, как нервно вздрагивал его кадык. Сработал какой-то странный инстинкт, заставлявший путать исцеление с необходимостью защитить.

— Я уж думала, ты давно бы приказал мне явиться в свою постель, — призналась я Лазарю, готовясь. — Но ведь это и есть причина моего присутствия, не так ли?

— Сведи поскорее ноги, нетерпеливая девчонка.

Сквозь шум воды до меня донеслось, как Мэддокс прервал свой вечный безладный напев, чтобы язвительно хихикнуть.

— Люмерианское солнцестояние через несколько дней. Каждый год в честь конца осени и богатого урожая мы устраиваем бал, и я намерен представить тебя на нем в качестве моей невесты.

Я нахмурилась на него.

— А почему просто не заставить меня? К чему все это?

— Это было бы не слишком подобающе для твоего будущего супруга, не так ли? С тобой плохо обращались здесь, Арвен? Никаких темниц, никаких пыток, никаких страданий. По правде говоря, я все еще жду твоей благодарности.

Я открыла рот, чтобы сказать, что ждать ему этого придется чертовски долго, но…

Он нуждался во мне. Ему нужно, чтобы я вела себя подобающе рядом с ним. Чтобы присутствовала добровольно. Может, мне стоит использовать эту возможность, этот крошечный козырь, чтобы что-то выведать.

— А что именно вы празднуете? Какой урожай? В Люмeре не осталось посевов, которые народ мог бы собирать.

Ухмылка Лазаря была исполнена такой жестокости, что, казалось, выжигала все вокруг.

Что говорил мне Кейн все те месяцы назад в своем винном погребе? Что лайт — это ресурс, рожденный в каждом Фейри из земли Люмеры, и если его использовать чрезмерно — будь то сбор с граждан Лазаря или приток переполненных трущоб — страдает сама земля.

Я указала на свои покрытые синяками вены от месяцев сбора.

— Твоя земля умирает из-за этого. Именно поэтому воздух за пределами моей комнаты спертый и пыльный. Поэтому сегодня утром шел огненный дождь. Потому что ты выжимаешь соки из собственного народа до последней капли.

Его зубы блеснули в клубах пара, когда он вновь резким движением указал подбородком на мои вены.

— Возможно, это и есть тот самый щедрый урожай, который мы празднуем здесь, в Солярисе.

Конечно. Лайт. Весь лайт, который что позволяет его людям купаться в излишествах, пока все остальные за стенами столицы мучаются.

И весь лайт, который он собирал для своей войны.

— Ты еще одумаешься и примешь мои методы, — добавил он. — Когда мы возьмем Эвенделл и сравняем с землей все бесполезные жизни смертных, у нас с тобой будет свежая земля для наших наследников. Мы построим из Эвенделла нечто более великое, чем сама Люмeра. И однажды только истинные Фейри будут населять тот мир. Разве ты не хочешь мир, полный таких же, как ты? Разве твоя сила не одинока?

Ярость сжала меня, сдавив сердце стальной хваткой.

— Все эти люди, убитые… Я никогда не помогу тебе в этом. Никогда не рожу тебе детей. И никогда не пойду на твой жестокий, варварский ритуал, притворяющийся праздником.

В его бездонных, серебряных глазах мелькнул не гнев, а любопытство, пока он приближался, рассекая воду. Низким, хриплым голосом он произнес:

— Октавия просто неутолима в своем интересе к тебе. Жаждет увидеть, как ты ползешь по ее раскаленным углям. И с такими ожогами, — он провел сморщенным пальцем по коже у самой груди, и я отпрянула, ощутив, как по коже бегут мурашки, — полагаю, ты особенно сильно боишься огня, касающегося голой плоти. Узнаем?

Не успел он произнести эти слова, как двери купальни с оглушительным грохотом распахнулись. Я вздрогнула, несмотря на себя.

Вошла Октавия, унылое серое платье свободно свисало с ее костлявой фигуры и впитывало воду, пока она шла по мокрому полу.

— Вон, — рявкнул он на меня, и его голос стал резким, как никогда.

Несмотря на жар от пузырящихся источников и пар, поднимающийся с моей кожи, мои вены наполнились льдом. Я замерла, дрожа. Я могла остаться на месте и быть вытащенной из воды силой, или выйти по своей воле и добровольно подвергнуться пыткам Октавии. И не просто любым пыткам — не избиению или порке — а сожжению моей плоти.

Я… я не могла этого сделать.

Пропитанные запахом дыма видения: раскаленное докрасна железо Халдена, прижатое к моему животу в сырых джунглях Перидота, — заставили мои пальцы затрястись.

У меня было немного лайта — я не была полностью бессильна.

Но когда я поднялась из воды, и прохладный воздух, окутанный паром, коснулся моей шеи, груди и бедер… я подумала, не стала ли я еще более беспомощной, чем прежде. Обладая крупицами своей силы и не будучи в состоянии использовать ни капли. Это был едва тлеющий огонек. Меня бы мгновенно подавили.

Собрав все свое мужество, я подошла к Октавии. Она была всего на несколько дюймов выше меня, и я подняла подбородок, пока она оценивала мое мокрое тело.

— Ты не представляешь, — прошипела она, — как долго я ждала этого.

И теперь я поняла почему. Она считала, что я не ценю то, о чем сама мечтала: место рядом с Лазарем. Я хотела сказать, что она может его забирать, я уступаю. Мне это было не нужно.

С тихим шепотом незнакомых слов и вихрем земного ветра вокруг мрамора и мыльной пены, у моих ног возникло ложе потрескивающих углей.

Каждый шипящий звук, когда пузырящаяся лужа поблизости плевала каплей воды на них, напоминал мне звук, который я услышала бы — звуки, которые я издала бы — когда меня заставят встать на колени, все еще совершенно обнаженной. Моя кожа будет плавиться…

— Впрочем, — сказал Лазарь из непрозрачного бирюзового бассейна, колыхаясь, пока он шел по нему, — ты могла бы присутствовать на Солнцестоянии.

Ненависть вонзилась мне прямо в сердце, а по шее побежали мурашки, пот выступил на лбу и подмышками. Мое тело помнило эту боль. Оно знало: даже если я сейчас смирюсь, в тот миг, когда раскаленные угли коснутся моей плоти, я буду бороться как одержимая.

Насколько я буду обнажена и унижена. Уже была.

Но если он хотел объявить меня своей королевой двору — если ему нужно было показать свою силу, свою щедрость — то я не могла позволить ему. Ни при каких обстоятельствах.

Поэтому я ничего не сказала.

— Отлично. — Октавия ухмыльнулась.

Храбрость покинула меня, и я вздрогнула, когда она потянулась к моей голове. Ее змеиная улыбка растянулась, когда она схватила меня за волосы, и кожа головы уже заныла от боли.

— Погоди, погоди, — небрежно протянул Лазарь. Скучающе. — Так не годится.

О, Камни, что теперь…

— Октавия, начни с ее хромого охранника, хорошо?

— Что? — Мой тонкий голос выдал мой ужас.

Королевские гвардейцы по другую сторону купальни пошевелились. Глаза Мэддокса вспыхнули от восторга.

— Ваше Величество, — запинаясь, проговорил Вин. — Почему?

— Ты не надеялся же избежать наказания? За твою болтливость?

Вин открыл рот, чтобы что-то сказать, но что именно — я так и не узнала. Безжалостная магия Октавии схватила его там, где он стоял у подножия этих просторных алебастровых лестниц, и рванула к углям.

— Остановись, — закричала я, царапая Октавию. Лайт заструился под моей кожей, но мое тело замерло. С помощью какого-то заклинания, колдунья опустила Вина на колени и прижала его лицо к углям. Готовая, жаждущая вонзить его в одеяло шипящих камней ниже.

Вин дрожал. Молча, но дрожал. Он стиснул зубы, когда ее магия тянула его вниз.

Мольбы вырвались из меня.

— Хватит, пожалуйста…

Этого не должно было случиться, только не с ним. Я не переживу этого кошмара. Мой умоляющий взгляд метнулся к Лазарю и вновь увидел в его глазах не злость, а любопытство.

И тогда… тогда я поняла, зачем он это делает.

Потому что я не могла вынести этого кошмара.

Почему Лазарь наказывал Вина. Не за его нескромность. А потому что он знал, что я никогда не позволю кому-то другому страдать за мой выбор. Он использовал мои принципы как оружие. Ждал, что я сломаюсь…

И когда Октавия прижала чистую, золотистую кожу Вина к шипящим углям… я сломалась.

— Ладно, ладно, я пойду!

Мой голос прозвучал достаточно громко, чтобы они услышали его поверх треска углей и гула горячих источников где-то глубоко под нашими ногами. Щека Вина зависла не далее дюйма над камнями.

— Я приду. Я буду послушной. Пожалуйста, просто остановите это.

Октавия скользнула глазами к своему королю.

Я сделала то же самое, хотя тошнота скручивала мой желудок. Я сглотнула, поморщившись.

— Насколько послушной? — спросил Лазарь, приподняв одну седеющую бровь.

— Настолько, насколько нужно.

После краткого, отрывистого кивка своего короля, Октавия освободила меня и Вина от чар, и угли испарились в туман.

не смотрел на меня, когда наши одновременные выдохи пронзили зал.

— Я знаю, ты считаешь себя очень храброй, — сказал Лазарь, выходя из воды. Его рельефные плечи и мощные, крепкие ноги не выглядели как у человека его лет. Они выглядели так, словно могли раздавить меня одним движением. — Что твой принц придет спасти тебя или что, как какая-нибудь героиня с мечом, ты удивишь всех и спасешь себя сама. Но будешь ли ты улыбаться и принимать это, как подобает королеве, украшенная драгоценностями и облаченная в роскошь Соляриса, или же будешь связана и заткнута по уши в моих темницах, как свиноматка для случки, — ты родишь моих наследников.

Его глаза разрывали меня на части, когда он приближался, и я боролась с желанием отпрянуть.

— Ты не избранная. Не героиня. Не предреченная спасительница царств. Ты, Арвен, всего лишь чрево. И останешься им до самого своего смертного часа.

Октавии не понадобились ее угли. Его слова могли с тем же успехом быть клеймом.

Я взглянула на него и подумала: когда-нибудь я увижу, как ты умрешь, и этот день не настанет никогда.

Но Лазарь не удостоил меня ответом. Он лишь позволил набросить на себя шелковый халат и удалился, оставив застывших, как изваяния, Вина и Мэддокса.

В глазах Мэддокса читалась хищная ухмылка, и моя шея и щеки горели от стыда. Я опустила глаза на свое бесполезное обнаженное тело и свои бессильные руки, все еще покалывающие от лайта.

— Пошли, чрево, — прошипел Мэддокс.

Вин, все еще стоявший на коленях на мокром полу, ничего не сказал.

Легкое журчание купален и шум водопадов заполнили мой разум, заменяя всю ярость и ненависть к себе. Все одиночество и отчаяние. Я пошла на нетвердых ногах, надела свое влажное, порванное ночное платье и последовала за Мэддоксом по той каменной лестнице. Вин тихо хромал позади нас.

Тихий плеск воды и журчание фонтанов заполнили собой сознание, затопив ярость и ненависть к себе. Всю боль одиночества. Я натянула порванную влажную сорочку и на подкашивающихся ногах пошла за Мэддоксом вверх по лестнице. Вин ковылял следом.

Октавия знала, что делала, когда заставляла его встать на колени. Горячий, свежий гнев просочился сквозь меня.

— Извини, — выдохнула я чуть слышно.

— А в чем, собственно, тебе извиняться?

— Они воспользовались тобой, чтобы сломить меня.

Вин покачал головой, каждый шаг заставлял его доспехи звенеть, а кудри шелестеть на его лице.

— Мне не следовало говорить тебе то, что я знал. Здесь везде уши.

Эти слова прозвучали в моем сознании.

Лазарь намеренно проигнорировал все ядовитые мысли, что я посылала ему в голову. Это было непохоже на него. На человека, который всегда стремился показать, насколько глубоко он может проникнуть в твое сознание и как ты не можешь ему помешать. Я никогда не забуду тот леденящий ужас, что испытала, когда он впервые ворвался в мой разум в Бухте Сирены. Как даже мои собственные мысли стали его

— Сегодня он не лез ко мне в голову. — Я едва пробормотала эти слова. Служанки и гвардейцы проходили мимо нас, пока мы шли по черно-белым стенам залов, и Мэддокс был всего в нескольких футах впереди нас, эта непрерывная мелодия сочилась с его губ.

Вин пожал плечами.

— Возможно, он не счел твои мысли достойными внимания.

Я угрожала ему. Говорила, что увижу, как он умрет. Он даже не усмехнулся.

Возможно ли, что сегодня он был слабее? Может, болен?

— Вин, зачем ему нужен мой лайт?

Вин оскалился так, что стало ясно — боль в колене усиливалась. Эти коридоры были бесконечными — извилистыми и полными головокружительных зеркал и потайных ходов. А те вычурные потолки с их арками и изящной лепниной, такие, такие высокие — все это было создано, чтобы вызывать головокружение и боль в усталых, беспокойных глазах.

— Лайт, который он собирает, питает все, — сказал Вин, поморщившись. — Этот город. Этот дворец. Его наемников. Его оружие. Всю военную машину Люмeры.

— Но он истощает меня, хотя я должна быть полна лайта, чтобы зачать. Он должен нуждаться именно в мой лайт.

— Ты чистокровная. Твой лайт сильнее всех, кроме его.

Разве Кейн не говорил мне, что многие Фейри и смертные в Солярисе стали зависимы от лайта, как только начали потреблять больше, чем производило их тело? Стал ли Лазарь зависим от него? Я была единственной другой живой чистокровной Фейри. Может быть, ему нужен мой лайт, чтобы поддерживать его собственный.

Он был слаб. Должно быть, так оно и было. Почему он не позволял мне иметь даже достаточно лайта для зачатия. Он и сам не мог произвести наследника.

— Вин…

Но гримаса Вина сказала мне то, что подтвердили его следующие слова.

— На сегодня вопросов достаточно.

— Только один…

— Я не могу.

Я остановилась на месте.

Вин поморщился от боли, последовав моему примеру, и потер ногу. Его поножи все еще были мокрыми там, где он стоял на коленях на скользком мраморе.

Конечно, он не мог обсуждать это со мной. Физически, морально — я подумала, что наша зарождающаяся дружба, возможно, буквально убивает стражника.

И это было глупо с моей стороны. Разве я не усвоила урок? У меня здесь не было союзников. Кто-то всегда слушает, всегда готов использовать тебя или твои слабости против тебя. Я не могла доверять Вину. Я была совершенно одна.

— Ладно, — сказала я, мои глаза уставились на пол, мое собственное отражение кроваво-красным и искаженным. — Я знаю.

— Мне жаль, Арвен. — Когда я подняла подбородок, Вин шагнул ближе, его глаза мерцали большей печалью, большей виной, чем я могла вынести. — Правда. Мне жаль. — Он снова схватился за колено, скривившись от боли.

— Стой смирно. — Прежде чем Мэддокс мог заметить, я опустилась на землю и прижала обе руки к больной ноге Вина. Жаждущий лайт выпрыгнул из моих кончиков пальцев, в восторге от того, чтобы сделать что-то, прежде чем его снова вырвут из моих вен.

Хрящ под его доспехами был старым и покрытым шрамами, но с той небольшой силой, что у меня была, свежие мышцы и сухожилия проросли под моими ладонями, укрепляя более слабые суставы, которые болели десятилетиями.

Когда последняя скудная капля моей силы просочилась в кожу Вина, я встала.

— Что… — Вин с недоверием согнул ногу. Проверил сустав и перенес на нее вес. Когда его глаза снова встретились с моими, они наполнились слезами. — Зачем ты это сделала?

Я сглотнула ком в горле.

— Я не могла больше смотреть, как ты хромаешь.

— Да, — он не отводил взгляда, полный тихой уверенности. — А могла бы.

Слова показались мне знакомыми, хотя я не могла их вспомнить. Но воспоминание померкло, пока мы молча шли обратно в мою позолоченную, бархатную тюрьму.