Царствование Розы

Глава 46

КЕЙН

Это был звук, которого я ждал больше пятидесяти лет — и самый ужасный, что мне довелось услышать.

Я открыл глаза и увидел перед собой одного лишь Гриффина. Его глаза были красными от слез.

Нет.

Возможно, я произнес это вслух. Возможно, взмолился…

Но это не имело значения.

Я не мог думать.

Не под этот визг, рев, звериные небесные вопли боли. Не тогда, когда я не знал, от кого они исходят.

Я рванул на этот звук, а Гриффин что-то кричал мне вслед.

Гул битвы почти стих. Но звуки схватки в небесах — тот визг и тот лязг — лишь нарастали. Ноги несли меня сквозь ледяной туман, по утоптанному снегу, через попадающиеся ветки и сучья. Лишь бледный свет щедрой луны урожая освещал мой путь, позолачивая каждый лист, ствол и замерзшую лужицу.

Сквозь густые кроны деревьев почти ничего не было видно. Лишь проблески вздымающихся серых крыльев и…

И что-то золотое.

Словно раскаленные угли, пылающие в темном ночном небе.

И сквозь просвет в деревьях…

Моя пташка. Сияющая, пернатая жар-птица. Могучая, как заря, объятая упоенным огнем.

Феникс.

Конечно же. Мое сердце забилось чаще, и ноги тоже. Быстрее, быстрее…

Мерзкий, раздирающий душу стон агонии прокатился по ночи, сотрясая деревья, обрушив на меня лавину снега, который забился за воротник и пополз по спине. Я носился меж огромных, старых стволов.

Еще один стон боли. Женственный, мелодичный, пронзительный…

Звук умирающей птицы.

Я тогда понял, что буду слышать этот звук каждую ночь до конца своих дней.

Это был звук разрываемой надвое моей души.

Мой рев сотряс землю. Повалил дубы. Разорвал поляну, почву и корни у меня под коленями. Я задрал голову…

Я, блядь, не видел…

Но в конце концов, мне и не потребовалось бы. В одно мгновение рев, который я душой узнал как рев моего отца, рассек ночь, словно топор полено, а в следующее…

В следующее мгновение все ночное небо вспыхнуло, словно яростное, трескучее пламя. Каждый уголок мира над нами, где обитали звезды, лунный свет и безмятежная тьма, сменился ослепительным белым, золотым и шокирующим красным. Закат в глухую ночь.

Я прищурился, поднеся руку, чтобы прикрыть глаза, пока бежал. Я знал, что не один — я слышал это по отсутствию звона металла о металл, по затихшим боевым кличам, по неуверенным шагам воинов, прекративших мародерство.

Тишина, опустившаяся на лес. Тишина, которую нарушали лишь две смерти над нами и топот моих ног.

И в моем разуме — тоже тишина.

Я замедлил шаг. Не мог вдохнуть сквозь боль. Мои кулаки испускали зловещий черный лайт сквозь землю, пока деревья не рухнули на заснеженную землю.

Ярость и полное отчаяние сдавили меня так сильно, что я почувствовал вкус боли в горле и на языке. Более душераздирающий, более сокрушающий, более мучительный, чем что-либо. Каким-то образом еще ужаснее, чем когда я потерял ее на Острове Хемлок. Потому что я нашел ее вновь. Я влюбился в эту женщину еще сильнее. Я женился на ней.

И потому что у меня была одна-единственная глупая искра надежды. Один-единственный шанс взять ее ношу на себя. И я упустил его.

Я взревел от несправедливости.

Мы не успели сказать друг другу все, что хотели. Не нахохотались. Мы не нацеловались, не ссорились, не спали допозда и не изучили друг друга вдоволь.

Мы не жили. Мы лишь выживали.

Я не осознавал, что плачу, пока слезы не замерзли солью на моих щеках.

Она сама этого хотела. Она сама этого хотела…

Это не было утешением. Я был слишком эгоистичен. Слишком разбит. Мне было все равно.

Горе вырывалось из меня черными, безобразными волнами.

Ее жизнь, ее прекрасная, яркая жизнь… угасла.

А моя душа рухнула в пустоту.

И когда я выдохся, стоя на коленях, рыдая над промерзлой, голой землей, небо снова стало черным как смоль. Беззвездным и пустынным. Гром над головой уже сменился завывающим ветром. С неба падал снег, ложась на мою голову и нос. В воздухе витал запах дыма.

Нет…

Не снег. Пепел.

Пепел сыпался с неба.

Пепел моего отца. И женщины, которую я любил.

Вернись ко мне, умолял я. Я — ничто без тебя.

Позади меня раздался единственный прерывистый вдох. Это был Гриффин. Его искаженное болью лицо, когда я откинул голову назад, было мокрым от слез и выражало смятение. Его губы прошептали: Мне жаль.

Я чуть не велел ему возвращаться в крепость. Что я останусь здесь на несколько часов. На несколько месяцев. Что все они могут возвращаться в мир, который Арвен оставила для них…

Но я не мог позволить горю поглотить себя целиком. Я был обязан своему народу. Я знал, что должен пожать руки выжившим воинам и оплакать погибших. Укладывать доски, сажать новые саженцы и разнести весть по всему континенту от имени Оникса, что мы победили.

Как человек, перед которым они преклонили колени. Их король и победитель.

Хотя какой же победитель позволяет женщине, которую любит, нанести смертельный удар и поплатиться за это жизнью, я не знал.

Все, что я знал, — это одно-единственное, яростное желание покончить с собой и найти ее в том, что ждало нас дальше. Я прожил чертовски долго.

Издалека сквозь мое горе прорвался одинокий высокий голос.

— Как… — произнесла Мари. — Я не понимаю…

А потом Гриффин, подошедший ко мне ближе.

— Кейн…

Их голоса не были утешающими. Не были надломленными или пустыми. Нет, они оба звучали… потрясенными.

Глаза у меня почти заплыли от слез, но я из последних сил заставил себя открыть их.

Своей яростью я сравнял с землей целый лес. Оставшиеся корявые стволы и тонкие ветви отливали призрачным бледно-голубым светом — это самые первые лучи солнца пробивались с востока.

И через долину поваленных деревьев перед нами открылся вид на то, что было впереди.

Во мне пронзительной песней отозвался благоговейный ужас при виде сияющей белой поляны передо мной. Радужное пространство, раскинувшееся по лесу — из мягкого свежего снега и капель утренней росы, что украшали, словно жемчуга, каждую ветвь и лист. Жемчужная, вечная картина, купающаяся в утреннем свете и все еще лежащих синих тенях ночи.

И в самом центре: Арвен.

Распластанная на снежном покрове — с закрытыми глазами, ресницы припорошены снегом. Губы лиловые, а темные волосы раскинулись вокруг, бледная кожа испачкана пеплом.

Безмятежная, безмолвная, совершенно нагая…

И дышащая.