Царствование Розы

Глава 2

АРВЕН

Я закричала, как банши⁵, извиваясь и вырываясь из рук стражников, не пытаясь сдержать ни капли своей бешеной, кипящей ярости.

И дело было даже не в боли. Вернее, я уже почти не чувствовал боли.

После всех этих недель, когда у меня забирали свет, это воспринималось скорее как надругательство, причинявшее гораздо больше душевных страданий, чем физической боли.

— Не двигайся, — хрипло произнес Мэддокс, его серебряные доспехи переливались на напряженных мускулах. — Ты лишь усложняешь процесс.

Вот почему я кричала.

— Хорошо, — выплюнула я в тупоголового королевского стражника и его невыносимо квадратную челюсть. Я беспорядочно забила ногами и попала Вину по коленной чашечке.

— Ай, — простонал он, и мягкие темные волосы упали на его детское лицо.

— Этого бы не случилось, если бы ты встал на колени, как я, — прошипел Мэддокс на своего подчиненного из своего низкого положения, прижимая меня к стулу. Затем, вполголоса: — Ни на что не годный слабак..

— Отпусти! — выкрикнула я. — Вы оба, жалкие, пресмыкающиеся…

Октавия прервала меня.

— Как же я ненавижу этот голос.

Я могла бы сказать то же самое о колдунье, что сейчас вытягивала лайт из моих вен. В промежутке между первым ее визитом за урожаем, когда я рыдала в голос, и пятнадцатым — тем днем, когда я таки плюнула ей в лицо, — мне начало казаться, что Октавия похожа на старую самку питона. Верховную хищницу, чья чешуя уже поблекла, но что изо всех сил старалась доказать свою мощь, всю бездну своей злобы всякому, кто согласен был внимать. А тем, кто не был согласен, — порой даже с особым, лихорадочным усердием.

Она также говорила с таким же змеиным шипением.

— Представь, если бы я просто вырвала его.

Я открыла рот, чтобы высказать проклятие, но ничего не последовало. Тишина, сколько бы я ни кричала, ни хрипела, ни хныкала.

— Так гораздо лучше.

Октавия вернулась к кровавой работе: поправила трубки, вживленные в тыльные стороны моих ладоней и сгибы рук. Когда я вздрогнула, мне поклялось, что в ее улыбке проглянули клыки. Она изучала бледно-белый свет, что сочился через ее конструкцию в огромные стеклянные сосуды у ее ног. Ее поседевшие волосы до бедра скользили по моим ногам, пока она возилась. В ушах стоял зловещий напев Мэддокса. Нездоровая радость от моей боли, извивавшаяся в его голосовых связках. Интересно, слышит ли он сам этот раздражающий гул?

Я вновь обмякла в кресле, и с моего лица взметнулись и опали пряди волос, гонимые вздохом поражения.

В то же самое громадное бархатное кресло, в котором я сидела почти что каждый день. В той же самой роскошной комнате, в которой я очнулась два месяца назад. Которая располагалась на вершине все той же душной высоченной башни в том же самом дворце в той же самой столице того же самого кошмарного Царства Фейри, который, казалось, мне никогда не покинуть.

Когда Октавия вытянула из моих вен последнюю каплю света, Вин уложил меня — опустошенную и все еще немую — на обманчиво роскошную кровать. Руки бессильно упали на тело, и я сжалась в комок. Мне было все равно, кто на это смотрит.

И, возможно, дело было именно в этом — в принятии, в молчаливом согласии с ее властью, — но, выходя из комнаты, Октавия одарила меня змеиной улыбкой и легким движением запястья. После очередного приступа кашля я обнаружила, что ко мне вернулся голос.

Королевская гвардия вошла сразу после ее ухода. Их доспехи напомнили мне панцирь редкого серебряного ракообразного — ни кожи, ни стали, а более блестящий, чешуйчатый сплав, который переливался на сгибах суставов. Шлемы были такими гладкими, словно их черепа окунули в эту субстанцию. Лицо закрывал лишь прозрачный красный визор, и у меня мелькнула случайная мысль, что окажись я в ситуации, где придется сражаться с одним из этих людей, это будет единственная точка для удара моим клинком. Я была уверена, что ни одно оружие, созданное человеком, не сможет пробить то, из чего были сделаны их нагрудники и поножи.

Разве что Клинок Солнца. Мой клинок… которого у меня больше нет.

Мускулистые стражи вынесли тяжелые бочки с моим лайтом из комнаты, где-то в глубине души возник странный, щемящий стыд. Я запрокинула голову, уставившись в парящую под потолком люстру, сплошь покрытую жемчужной россыпью.

Как только дверь за ними захлопнулась, я тут же села, запутавшись в многослойных мягких складках своей юбки.

Мои две тени задержались, как всегда. Мэддокс с его холодными глазами-бусинками, резкой челюстью и короткими соломенными волосами стоял по стойке смиренно у моей двери, тот же тревожный мотив бессознательно вылетал из его носа. Вин, ковыляя, направился к умывальной и теперь возвращался с холодным компрессом для моего лба. Его колено сегодня болело сильнее — ведь я его пнула.

Я отвернулась от его протянутой руки.

— Не знаю, зачем ты утруждаешь себя. — Мое горло было хриплым от заклинания Октавии.

— А я не понимаю, почему ты каждый раз сопротивляешься, — промолвил он, но все равно приложил прохладный компресс ко лбу. Влажная прохлада приятно охладила мои виски.

Это был странный приказ, который Лазарь отдал моим двум стражам недели назад: держать меня здесь, в этой могучей нависающей башне, высоко над остальным дворцом — еще выше над обнесенным стеной столичным городом Люмеры, Солярис⁶, в котором, как я знала, меня и держали, но которого не видела ни крохи, если не считать головокружительный вид из моего единственного окна. Даже ценой моего здоровья и их собственного, как я узнала в первые недели своего пребывания здесь, когда я чуть не выцарапала Мэддоксу глаза в попытке сбежать, а он ударил меня по челюсти с такой силой, что мое лицо неделю восстанавливалось.

И все же, одновременно, служить мне. Создавать мне комфорт, ублажать меня айвовыми пирожными и ароматом можжевельника, изящными опахалами из перьев скопы⁷ в самый зной конца лета. Зажигать те удушающие, отвратительно сладкие сандаловые свечи каждый день. Главное — чтобы я не выходила из покоев, а в остальном — следить, чтобы я была довольна. Развлекать меня повторяющимися карточными играми, фруктовым вином и стопками и стопками книг, насквозь пропитанные восхищением властного и праведного Короля Фейри Лазаря Рэйвенвуда. Вершина героизма, справедливости и силы. Обожаемого и боящегося в равной мере. Какая же это чушь.

Связанная пленница и почетная гостья. Узница, которая вскоре станет королевской супругой.

Вин был более искусен в обхаживании, чем его напарник. Из них могла бы получиться хорошая команда, если бы они не питали друг к другу почти такой же ненависти, какую я питала к ним обоим.

Вин осторожно провел салфеткой по моей ключице. Я бы оттолкнула его, если бы у меня остались силы. К его чести, Вин никогда не позволял своей заботе становиться неуместной. Ну, или была настолько почтительной, насколько это вообще возможно, когда твоя основная работа — тюремщик и соучастник пыток.

Даже когда Вин держал руки при себе… я все равно яростно сопротивлялась ему. И Октавии тоже, даже зная, что мне никогда не сломить ее мучения. Потому что остановка — остановка означала бы, что я сдалась. И я отказывалась терять надежду, что однажды, даже если это будут столетия спустя, я могла бы узнать, каково это — быть свободной.

И когда сомнения подкрадывались, как сегодня, так яростно, я думала о кривой улыбке Кейна. Когда я визжала так громко, что они затыкали уши, или кусалась так сильно, что пускала кровь, его слова были теми, что звенели в моем сознании, как храмовый колокол. Это моя свирепая пташка. Какие когти. Какие жестокие, великолепные когти.

Я впервые услышала его всего несколько недель назад. Или, как мне показалось, это было несколько недель назад. Я совсем потеряла ощущение времени, запершись в этих комнатах с мраморным полом, обитых алой парчой. Лишенная света, все время одна, бледная от недостатка солнечного сна и хмурая от постоянного головокружения…Воображаемый голос Кейна в моей голове — вот и все, что у меня осталось.

Дверь моих покоев скрипнула, и от этого моя кровь застыла в жилах. Мэддокс высунул голову в щель, чтобы перемолвиться с кем-то снаружи, и я замерла, не дыша.

Прошла одна минута.

Затем другая.

В итоге он лишь молча кивнул и снова захлопнул массивные двери цвета антрацита⁸.

Я не позволила себе задуматься, что будет дальше.

— Она прибыла на несколько дней раньше, — бросил Мэддокс Вину. — Его Величеству требуется больше стражников. Останешься с ней, пока я помогу им?

— Конечно, — сказал Вин.

Но Мэддокс только нахмурился на него.

— И не испортишь нахрен?

Вин решительно кивнул, никакого закатывания глаз, что лично для меня было бы трудно.

Тупоголовый стражник покинул богато украшенные двери, и снаружи щелкнул замок, как это бывало каждую ночь.

Мои силы наконец немного вернулись — вероятно, из-за всплеска адреналина, последовавшего за перерывом, — и я выхватила компресс из рук Вина. Промокая им свои руки и вниз до того места, где мои вены были перевязаны, я постаралась, чтобы мой голос звучал непринужденно.

— Кто прибыл раньше?

Вин прихрамывая, щадя правую ногу, подошел к карнелиановым⁹ шторам, вышитым золотыми и эбеновыми¹⁰ деталями. Он раздвинул их и позволил тусклому дневному свету проскользнуть внутрь и поблестеть на его теплой бронзовой коже и зачесанных темных кудрях.

С некоторым трудом я подтянулась, чтобы сесть на край кровати.

— Раньше чего? — настаивала я, все еще не получая ответа.

Вин только смотрел в высокие оконные стекла, явно пытаясь разглядеть, кто прибыл.

— Почему ты позволяешь ему так с тобой разговаривать?

— Он мой старший, — сказал Вин стеклу. — И по возрасту, и по званию.

Перевернув теперь уже тепловатую тряпку в руках, прежде чем промокнуть ею шею, я лихорадочно искала вопрос, который мог бы вознаградить меня еще одним настоящим ответом.

Вин, морщась от боли, с трудом опустился в кресло напротив полированного камина, развернувшись ко мне. Исказившись от боли, он приподнял больную ногу и водрузил ее на бархатный пуфик.

Я заметила хромую конечность в первый день нашей встречи. Мое сердце екнуло, несмотря на все немыслимые вещи, которые он позволял со мной делать.

— Извини за свое колено. Я не целилась в него.

— Все в порядке.

Я оценила его, пока он массировал сустав.

— Сколько тебе было?

Выражение лица Вина было крайне удивленным. Снова нахмурив брови, он сказал:

— Три.

— Что случилось?

— Я упал со шкафа. Так до конца и не зажило.

— Что ты делал на шкафу?

Уголок рта Вина дернулся вверх, когда он оценивал свою поднятую ногу.

— Моя мать продает шпильки для волос.

Мои брови нахмурились. Я терпеливо ждала продолжения.

— Она делает их из металла и припаивает к ним маленькие цветы, согнутые вручную. Так она кормила и одевала семерых детей.

— Это очень много шпилек.

— Несомненно. Я спал, когда упал. Спал на шкафу, потому что на полу уже не было места.

Сердце предательски застучало снова, и я поймала себя на этом. Почему я должна испытывать жалость к этому человеку? Даже если он больше мальчик, чем мужчина, на самом деле.

Я твердила себе, что мое сердце сжимает сама суть этой истории, а не страдания Вина. Кейн предупреждал меня, что подавляющее большинство Царства Фейри живет в трущобах, не сравнимой ни с чем из моего детства. Аббингтон — это всего лишь сельскохозяйственные угодья и горстка домиков. По крупицам я поняла: за стенами сияющего Соляриса царила такая нищета, что и представить страшно.

Много лет назад люди Лазаря собирали как монеты, так и лайт со всех крупных городов, пока от них не остались лишь остатки былой славы — обычные трущобы, — а затем использовали их для дальнейшего укрепления собственной столицы короля от всех тех, кто стремился заполучить то, что он украл. Убежище, ресурсы, безопасность. Но также и очарование, удобства, излишества… Он построил еще один ряд стен вокруг берегов Люмеры, запретив любому смертному или Фейри в стране бежать в Эвенделл. Канал — единственный путь между мирами, если вам не посчастливилось познакомиться с могущественной ведьмой, способной перенести вас отсюда, — охранялся днем и ночью. Кейн как-то мимоходом обмолвился, что Лазарь планирует полностью закрыть это место.

— Выходит, ты ненавидишь Лазаря не меньше, чем мы все, — попыталась я.

Взгляд Вина стал острым.

— Он мой король.

Я невинно поиграла с торчащей ниткой на пододеяльнике.

— Одно другому не мешает.

— Король Лазарь предоставил мне возможность, которая выпадает раз в жизни, несмотря на мою травму. Возможность перевезти мою семью в безопасный Солярис. Тот, кто долго служит в его гвардии, может рассчитывать, что король примет его родных ко двору. Вот что значит быть великодушным правителем.

— Мне трудно поверить, что Лазарь нанял тебя, несмотря на твою проблему, из бескорыстных побуждений.

— Не закатывай глаза, пташка, — пророкотал у меня в сознании голос Кейна. Меня буквально пронзила дрожь. Похоже, я и вправду схожу с ума.

Вин поджал губы.

— Я искусный боец. Мне пришлось им стать, чтобы выжить за стенами. В детстве… — Его карие глаза обратились к колену. — Я заслужил свое место в его гвардии.

— Мэддокс тоже надеется купить своей семье безопасный проход в Солярис?

— Мэддокс? — Вин усмехнулся. — Мэддокс вырос здесь, и к тому же у знати. В свой первый день в полку он был в золоченом уборе Соляриса. Он скоро будет командовать всем отрядом.

Я посмотрела в высокое окно. С головокружительной высоты башни было мало что видно. Вся промышленность и производство Соляриса загромождали городской пейзаж густыми серыми облаками, которые напомнили мне комки пыли, что находишь в верхних шкафах и старых ящиках. Неприятное напоминание о всей той грязи, о которой ты никогда не знала, что она витает в твоем доме.

Раздался стук в дверь, и Вин поднял свою больную ногу с пуфика и прихрамывая пошел открывать. Стук не пугал меня. Стучали только слуги. Стражи были не настолько вежливы.

Вин вернулся через несколько мгновений с чашкой и свежим чайником и, поставив их на блестящий лакированный шкаф, налил мне чашку и, прихрамывая, вернулся ко мне. Я потягивала ароматный ройбуш¹¹ с лакрицей в тишине, позволяя ему успокоить мои огрубевшие голосовые связки. Все эти беззвучные крики……Когда я выпила айвори¹², маленькие чайные листочки превратились в расплывчатое изображение на поверхности жидкости. Я подумала, что это похоже на ягненка.

— Почему она так меня ненавидит? — Вин нахмурился на меня, а я закатила глаза. — Не могу представить, что бы то ни было, что вендетта¹³ Октавии против меня — это какой-то придворный секрет. Это из-за моей связи с Кейном? Все в Солярисе знают его как великого предателя, верно?

Мягкие кудри Вина колыхнулись от его вздоха.

— Большинство из них вообще забыли о восстании. Лазарь позаботился об этом. — Он поправил ногу, явно раздумывая, о чем еще рассказать.

Я затаила дыхание.

— Октавия, как и покойная жена Лазаря, больше ведьма, чем Фейри, но в ней течет кровь и тех, и других. Я думаю… — Глаза Вина встретились с моими, и он поморщился. — Я думаю, она жаждала роли, для которой тебя готовят.

Тот чай поднялся, как кислота, у меня в желудке.

— Она хотела быть королевой?

Вин лишь кивнул.

— Но она не может родить ему чистокровных наследников.

Я было хотела спросить, с чего это Октавия вообще решила, что может править рядом с Лазарем, но в моей голове родился новый вопрос.

— Почему Лазарь еще не пришел за мной?

Я была здесь месяцы и не видела Короля Фейри с моего первого дня в Люмере. С тех пор как меня пронзили высоко над Островом Хемлок, похитили и я очнулась, прикованной к той роскошной, удушающей кровати.

Вин вздохнул.

— Это твой последний вопрос?

— Если я скажу да, ты ответишь на него правдиво?

Он, казалось, обдумывал мой вопрос, прежде чем сказать:

— Ты не можешь зачать без своего лайта.

— Тогда зачем истощать меня? — Разве не в этом была единственная причина, по которой Лазарь все еще не убил меня? Чтобы оплодотворить меня истинными Фейри, которых можем создать только мы двое? — Для чего ему так срочно понадобился мой собранный лайт?

Вин оставался молчаливым, хотя в его глазах не было неудовольствия. Может, просто усталость. Так или иначе, я знала, что мои расспросы бесполезны. Я выжала из него все ответы, что могла.

Мой взгляд упал на золотые шпили, проглядывающие сквозь смог за моим окном.

— Уже зима?

— Я думал, это был твой последний вопрос.

Когда я промолчала, его плечи поникли.

— Нет. Зимнее солнцестояние через неделю.

Я кивнула своим ладоням.

— Значит, завтра мой день рождения.

Мне исполнится двадцать один.

Двадцать один, и я узница. Заточенная в башне так высоко, что, возможно, никогда больше не увижу землю. Ожидающая участи хуже смерти, каждый день приближающий меня к ней, и без капли лайта, ни единого союзника или даже хоть сколько-нибудь правдоподобного пути к побегу.

Двадцать один, и я угасаю.

А позже той ночью, как и всегда, я заснула с кошмарами, такими жестокими, такими отвратительными, что я начала возмущаться тем, что мой собственный разум создал их. Ли, рыдающая над телом нашей матери. Пауки с женскими головами, звери-волки и серые чешуйчатые драконы. Кейн, весь в крови, отчаянно борется за жизнь.

Когда я проснулась, вся в поту и тяжело дыша, перед моим взором предстало нечто новое. На моей подушке лежала ничем не примечательная коричневая коробка, перевязанная бечевкой.

С меньшей осторожностью, чем следовало бы, я смахнула остатки сна с глаз и открыла ее.

Внутри лежала изящная, резная шпилька для волос.

Два одинаковых железных копья сходились наверху, где три ромашки разного размера изгибались вокруг распростертых крыльев ласточки в полете.

Улыбка, что тронула мои губы, была первой за многие месяцы.