Хрупкий побег

22

Шеп

Как только я переступил порог старого фермерского дома, выйдя из мягкого света раннего утра, меня встретил насмешливый голос Энсона:

— Ты что, выдул дюжину «5-часовой энергии» и фигачил всю ночь?

Вопрос был понятен. За несколько часов вчера вечером мы с Теей продвинулись дальше, чем с Энсоном за два предыдущих дня. Частично потому, что теперь я знал, где проложены трубы и электрика, и мог двигаться быстрее. Но еще и потому, что Теа оказалась прирожденной в деле сноса.

Я невольно усмехнулся, вспоминая ее: волосы собраны в пучок, огромные очки и респиратор, вся в пыли от гипсокартона и кричащая какую-то нелепицу, размахивая кувалдой, как настоящий берсерк.

— Эй, ты в порядке? — Энсон щелкнул пальцами перед моим лицом. — У тебя, случайно, не инсульт?

Я отмахнулся:

— Радуйся, что работа так продвинулась.

— Рад, конечно. Но решил, что что-то стряслось, раз ты пошел все сносить с таким остервенением. А ты, гляжу, еще и улыбаешься. Такого я от тебя уже месяц не видел.

С тех пор, как пропал Роудс. Он этого не сказал, но я и так понял.

Я провел рукой по щетине на щеке:

— Я вчера привез Тею. Ей нужно было выпустить пар. Через пару часов от стены ничего не осталось.

Энсон помолчал, а потом произнес:

— Ты спросил у нее про Брендана Босмана.

Одного упоминания имени хватило, чтобы ярость внутри меня снова вспыхнула, как пламя.

— Да, спросил.

Энсон молчал. Это было его умение — знать силу тишины.

Но я к этому привык. Уже несколько лет как он работал у меня, и я знал его мрачную манеру общаться. Я выдержал его взгляд, достал бумажник, вытащил однодолларовую купюру и протянул ему.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я стану танцевать для тебя стриптиз за один бакс.

Я показал ему средний палец:

— Я хочу тебя нанять.

— Шеп, я вообще-то уже работаю на тебя. Лет как сколько?

Я покачал головой:

— Я имею в виду твою «психотерапевтическую половину». То есть то, что сказано между нами, остается между нами, да?

Энсон напрягся. Сразу видно было — включилась тревога:

— Я больше не психолог. Никогда и не практиковал всерьез, кроме учебы.

— Но все равно связан профессиональной тайной.

Он прищурился:

— Даже если бы моя лицензия была действительной, конфиденциальность соблюдается, пока я не решу, что кто-то представляет угрозу себе или другим.

— За это не переживай. Только если Брендан, мать его, не твой пациент.

Энсон опять замолчал. Потом поднял купюру и, наигранно торжественно, убрал ее в карман:

— Хорошо. Конфиденциальность соблюдается. Хотя, знаешь, можно было бы и просто попросить.

Возможно, и можно было бы. Но Роудс дружит с Теей. Она ей небезразлична, и Энсон это знает. Он мог бы проболтаться, если бы я не дал четко понять, что речь идет о доверии — и о его нарушать нельзя.

— Теа была с Бренданом много лет, — начал я.

— Абьюзер? — быстро спросил Энсон. Ничего не упускал, как всегда.

— Да. Но не в том смысле, в каком ты подумал.

И я все выложил. Постарался говорить максимально обтекаемо — я знал, что Теа не хотела бы, чтобы я делился всем. Но я был в отчаянии. Я не знал, насколько все серьезно, и какие меры нам стоит предпринять. А Энсон — знал.

Чем дольше я говорил, тем мрачнее становилось его лицо. Он начал ходить по комнате, отбивая пальцами ритм по бедру. Когда я закончил, он остановился и повернулся ко мне.

— Ну и что думаешь?

— Думаю, все это полный пиздец. И я бы с удовольствием лично оторвал Брендану яйца.

— Благодарю за профессиональное мнение, доктор Хант.

Он вздохнул, потер шею сзади:

— Я не могу поставить диагноз без обследования или хотя бы очного общения.

— Но? — уточнил я, чувствуя, что он не договорил.

— Похоже, у него признаки личностного расстройства. Резкие перепады в восприятии людей — от идеализации до обесценивания, особенно в романтических отношениях. Рискованное поведение — вроде алкоголя и наркотиков, о которых упоминала Тея.

— И что это значит для нее сейчас? — спросил я, чувствуя, как сжимаются голосовые связки.

Энсон покачал головой:

— Может, ничего. Люди с такими расстройствами живут и лечатся. Методов полно. Но то, что она почувствовала необходимость исчезнуть с лица земли после разрыва… Это тревожно. Значит, есть еще что-то.

Я и так знал, что есть. Без малейших сомнений.

— Я не могу настаивать и копаться в ее прошлом.

— Нет. И не должен. Она сама решит, что рассказать. Но судя по поведению Брендана, там явный уровень одержимости.

— В смысле?

Энсон встретился со мной взглядом:

— Его объект зацикленности исчез из поля зрения. И если за это время у него не появился новый, значит, он все эти годы закипал изнутри.

Это не сулило ничего хорошего.

— А если он узнает, где она?

— Если Брендан сейчас узнает, где она, — это может привести к насилию. Даже если раньше его не было.

— Как нам ее защитить? — слова едва прошли сквозь стиснутое горло.

— Не думаю, что мы можем сделать многое, кроме как помочь ей восстановиться, — тихо ответил Энсон. — То, что она открылась тебе, — уже огромный шаг. То, что она впустила Саттон и Роудс хотя бы частично, — тоже хороший знак. Ей нужно вернуться к жизни, но в своем темпе. Все, что ты можешь — поддерживать ее в этом.

У меня все внутри сжалось, но я все же смог выговорить:

— Я не позволю ему причинить ей боль.

Энсон посмотрел на меня:

— Мы не всегда можем все контролировать. Но мы можем сделать все, что в наших силах, чтобы она была в безопасности.

Черта с два. Я уже однажды не уберег того, кто был мне дорог. И с Теей я такого не допущу.