Развод. Испеку себе любовь

30. Бабочка-дочка

Выступление для родителей было ярким пятном в серой череде дней. Аля вырвалась на два часа, купила и примчалась в зал, украшенный бумажными гирляндами.

Соня, увидев её, просияла и побежала к ней, обнимая её за колени в пышном пачке.

— Мама, ты пришла!

Аля присела, чтобы обнять её крепче, вдыхая знакомый запах детских волос. В этот момент она почувствовала себя просто мамой. Не директором, не должником, не бойцом. Счастье было настолько всепоглощающим, что аля была готова расплакаться.

Оно длилось ровно до того момента, пока она не увидела Илью. Он стоял в другом конце зала, с видеокамерой в руках, снимая выступление дочери. Его взгляд скользнул по Але, и он едва заметно кивнул — холодно, без эмоций. Рядом с ним стояла та самая Марина Станиславовна из опеки. Они о чём-то тихо беседовали, и женщина что-то записывала в свой блокнот.

Лёд пробежал по спине Али. Он привёл её сюда. Намеренно. Чтобы продемонстрировать: он — образцовый отец, присутствующий на жизни ребёнка. А она — мать, которая примчалась на час, с помятым лицом и в рабочей одежде.

Когда Соня вышла на сцену, Аля поймала на себе оценивающий взгляд Марины Станиславовны. Она видела, как взгляд сотрудницы опеки скользнул по её простым джинсам и куртке, а затем перешёл на дорогой костюм Ильи. Это была безмолвная, но унизительная оценка.

После выступления Илья подошёл к Соне, пока девочка бегала с друзьями.

— Костюм неплохой, — сказал он, — но, кажется, маловат. Рукава короткие. Надо было померить.

— Я купила его сегодня утром, — сквозь зубы ответила Аля.

— Вижу, — он кивнул с притворным сочувствием. — Спешила, как всегда. Как и с тем заказом для кафе. Как и со всем в последнее время.

Он не повышал голос, но каждое слово било точно в цель.

— Марина Станиславовна впечатлена нашими условиями, — продолжил он. — Отдельная комната для Сони, развивающий центр рядом, регулярное медицинское наблюдение. Всё, что нужно для гармоничного развития.

— У меня тоже всё будет, — прошептала Аля, сжимая кулаки. — Скоро.

— Скоро? — он мягко усмехнулся. — Аля, посмотри на себя. Ты на взводе. Ты не справляешься. Дай мне возможность дать дочери стабильность сейчас. Пока ты… приводишь дела в порядок.

Это было предложение капитуляции. Красиво упакованное, но капитуляции. Сдаться сейчас — значит, признать его правоту навсегда.

В этот момент к ним подбежала Соня.

— Папа, мама! Вы видели, как я танцевала?

— Конечно, солнышко, — Илья подхватил её на руки. — Ты была самой лучшей бабочкой. Поехали домой? Я купил тот торт, который ты хотела.

Соня посмотрела на Алю.

— Мама, ты поедешь с нами?

— Мама не может, родная, — мягко, но твёрдо сказал Илья, не давая Але вставить слово. — У мамы очень важная работа. Но мы с тобой её очень ждём в гости. Правда?

Девочка кивнула, но в её глазах мелькнуло разочарование. Илья понёс её к выходу, даже не оглянувшись. Марина Станиславовна последовала за ними, бросив на Алю последний, ничего не обещающий взгляд.

Аля осталась стоять посреди опустевшего зала, в котором теперь пахло конфетти и детским потеющим телом. Она смотрела на блёстки от костюма дочери, прилипшие к полу. Они блестели, как слёзы.

Она проиграла это сражение. Без единого выстрела. Просто потому, что у него было время, деньги и возможность быть "идеальным отцом" здесь и сейчас. А у неё была лишь надежда на счастливое будущее, которое всё отдалялось.

Вернувшись в цех, она не пошла в офис. Сняв с крючка тяжёлый фартук, она прошла прямо к печи, и надела его. Денис смотрел на неё с вопросом в глазах.

— Алёна Игоревна? У нас сегодня планы по тесту для пиццы…

— Отменяем, — коротко бросила она. — Будем печь ржаной. По бабушкиному рецепту. Тот, что с тмином.

Она подошла к мешку с мукой, с силой дёрнула за верёвку и начала замерять муку в огромную чашу. Движения её были резкими, почти яростными. Она не замешивала тесто. Она вымешивала свою злость, своё унижение, свою боль.

Она не могла позволить себе слабость. Не могла позволить себе быть просто мамой. Потому что мир жесток, и в нём побеждает тот, у кого длиннее руки и толще кошелё. Но она не сдастся. Она будет бороться. Даже если для этого придётся забыть, что такое нежность. Даже если её единственным ответом на удар будет — новый каравай хлеба. Тёмного, горьковатого, как её жизнь. Но своего.