Развод. Испеку себе любовь

31. Точка кипения

Тёплый, душистый ржаной хлеб с тмином вышел идеальным. С толстой, хрустящей корочкой, с мякишем, упругим и пористым, от которого по цеху разносился терпкий, почти хмельной аромат. Но для Али он был безвкусным: она пробовала хлеб и не чувствовала ничего, кроме кома горечи в горле.

События в лагере отдавались в ней глухим эхом унижения. Воспоминание о взгляде Марины Станиславовны — том самом, холодном, оценивающем — жгло сильнее, чем жар раскалённой печи. Она видела, как Денис украдкой поглядывает на неё, чувствуя напряжение, но боясь нарушить его вопросами. Галина Ивановна работала молча, не обращая на Алю внимание. И она была ей благодарна.

Тишину разорвал звонок. Аля вздрогнула, словно её поймали на чём-то запретном. Звонил незнакомый номер.

— Алло, — произнесла она, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Алёна Игоревна? Говорит секретарь суда по делам семьи и опеки. Уведомляем вас, что предварительное слушание по вашему делу назначено на пятницу, ровно через две недели. Начало в 10:00. Явка обязательна. Рекомендуем подготовить все документы, подтверждающие вашу платёжеспособность и стабильность жилищных условий.

Голос на том конце провода был безжизненным, как голос автоответчика. Каждое слово падало на Алю свинцовой гирькой. Три недели. Двадцать один день.

— Спасибо, я… я поняла, — выдавила она и положила трубку, не дослушав стандартных пожеланий «хорошего дня».

Аля медленно прошла в офис и опустилась на стул перед ноутбуком. Экран был открыт на таблице с финансовыми прогнозами. Цифры, которые ещё вчера казались обнадёживающими, теперь выглядели жалкой пародией на успех. Чистая прибыль за месяц едва переваливала за сто тысяч. Даже если бы она вся уходила на погашение долга, до двух миллионов нужно было копить полтора года. А у неё оставалось чуть больше месяца. И теперь ещё суд, который может в любой момент лишить её главного мотива — дочери.

Отчаяние, холодное и липкое, поползло изнутри. Она схватилась за край стола, чтобы не упасть. Всё было напрасно. Все эти ночи без сна, горы муки, сломанные печи, унизительные переговоры… Всё это не имело никакого смысла. Она проиграла. Илья с самого начала был прав. Она — авантюристка, не способная на настоящий успех.

Из кармана джинс снова раздался звонок. На этот раз Илья. Она почти машинально ответила.

— Аля, — его голос звучал мягко, почти ласково. Неожиданно. — Я только что разговаривал с нашим общим знакомым из опеки. Слушай, я могу отозвать иск.

Аля замерла.

— При каком условии? — спросила она, уже зная ответ.

— Вернись. Хотя бы попробуй. Поживи здесь, в доме. Мы не будем сразу как раньше. Просто… начнём заново. Для Сони. Она скучает по тебе ужасно. Вчера плакала, что мама ни разу не ночевала в её новой комнате.

Его слова были отточенным кинжалом, который вошёл точно в самое больное место. Он не давил на деньги, на бизнес. Он снова давил на материнство, на её самое слабое место.

— Илья… — её голос сорвался. — Я не могу.

— Не можешь или не хочешь? — его тон оставался спокойным, но в нём послышалась сталь. — Аля, оглянись! Ты по уши в долгах, твой бизнес висит на волоске, а суд может оставить Соню со мной. На каком основании? На основании того, что у неё есть своя комната, а у тебя — диван в маминой хрущёвке! Ты действительно готова ради своего упрямства потерять дочь?

Она молчала. Слезы текли по её щекам сами собой, оставляя солёные дорожки на пыльной от муки коже.

— Я пришлю за тобой машину в семь, — сказал он, уже командным тоном. — Собери вещи. Ненадолго. Просто на пробу.

Он положил трубку. Аля сидела неподвижно, глядя в тёмный экран ноутбука, в котором отражалось её искажённое болью лицо. Он предлагал лёгкий выход. Тот самый, о котором она иногда думала глубокой ночью. Сдаться. Вернуться. Перестать бороться.

Она спустилась в цех. Денис и Галина Ивановна смотрели на неё с тревогой.

— Всё в порядке? — осторожно спросил Денис.

— Нет, — честно ответила Аля. — Совсем не в порядке. Я… мне нужно уйти пораньше сегодня.

Она не стала ничего объяснять, быстро собралась и вышла на улицу. Свежий воздух ударил в лицо, но не принёс облегчения. Аля пошла не к маме, а к дому. Она подошла к калитке, открыла ее и медленно прошла во двор. Перевела взгляд на окно комнаты Сони, где горел свет. Она представила, как дочь играет там, в своей новой комнате, которую обустроил Илья. Комнате, в которой не было ни одной её, Алиной, вещи.

И тут её взгляд упал на старую яблоню в углу сада. Ту самую, под которой они с отцом когда-то закопали «клад» — стеклянную банку с её детскими рисунками и запиской «мои сокровища». Отец тогда смеялся и говорил: «Вот вырастешь, откопаешь, посмеёшься».

Аля подошла к дереву. Земля у корней была мягкой после дождя. Она упала на колени и начала рыть руками. Ногти забились землёй, но она не останавливалась, рыла с какой-то отчаянной яростью, пока пальцы не наткнулись на что-то твёрдое и холодное.

Это была мутная стеклянная банка. Аля с трудом открыла крышку, которая плохо поддавалась — руки, испачканные в земле, постоянно скользили по стеклу. Внутри лежал свёрток, обёрнутый в промасленную бумагу. Она вытащила его дрожащими руками и развернула. Там были её детские каракули. И записка отца, написанная его твёрдым почерком: «Алёнушка, помни: самый главный клад — это вера в себя. Даже если всё рушится, не сдавайся. Ты сильнее, чем думаешь. Твой папа».

Аля сжала пожелтевший листок в руке и прижала его к груди. Рыдания вырвались наружу — громкие, неуправляемые, очищающие. Она плакала за всё: за развод, за потерянную карьеру, за унижение, за страх потерять дочь. Она плакала, сидя на земле у яблони, в своём украденном саду.

Но когда слёзы закончились, на смену отчаянию пришло странное, ледяное спокойствие. Она поднялась, отряхнула колени. Листок с отцовскими словами она аккуратно сложила и спрятала в самый надёжный карман.

Аля посмотрела на освещённое окно комнаты дочери. Нет, она не вернётся к Илье. Не сдастся. Она будет бороться до конца.

Аля достала телефон и послала Илье короткое сообщение: «Нет. Я не приеду. И забудь о моём согласии на «пробу». Мы встретимся в суде».

Ответ пришёл почти мгновенно: «Твоя ошибка. Жаль».

Аля выключила телефон. Она повернулась и твёрдым шагом пошла прочь от дома. Не к маме. Она шла обратно на завод. К своей печи, к своему тесту. К своей войне.

У неё было две недели. Не чтобы подготовить документы для опеки. А чтобы совершить невозможное. И теперь она знала, что сделает это не ради мести Илье. И даже не ради денег. А ради той маленькой девочки, которая когда-то закопала здесь свои сокровища и верила, что всё обязательно будет хорошо. Ради себя самой.

Она зашла в цех. Денис и Галина Ивановна всё ещё были там.

— Всё, — громко сказала Аля, и её голос прозвучал непривычно твёрдо. — С сегодняшнего дня работаем в новом режиме. Круглосуточно. Я знаю, как нам нужно действовать. Они смотрели на неё, и в их глазах читался вопрос. Но теперь в Алином взгляде была такая уверенность, такая неукротимая воля, что они просто молча кивнули.

Битва за дочь только что перешла в свою самую ожесточённую фазу. И Аля была готова к ней, как никогда.