Развод. Испеку себе любовь

35. Ночное притяжение

Первый "Утренник" пышно подрумянился в печи, наполнив цех сладковатым ароматом ржи, солода и мёда. Этот запах был настоящей победой, физическим воплощением её решимости. Аля, надев грубую рукавицу, вынула хлеб и поставила его на решётку остывать. Золотисто-коричневая корка, украшенная единственным глубоким надрезом — тем самым "шрамом", — выглядела идеально, по-своему цельно.

— Получилось, — констатировала она больше для себя, чем для Артёма.

— Я никогда не сомневался, — отозвался он из дальнего угла, где тихо переговаривался с телефону с Денисом. Ночью Василий Юрьевич выходит в первую смену, Денис обещал проконтролировать.

Они продолжали работать в молчаливом тандеме ещё около часа. Аля делила тесто, Артём помог расформовывать булочки для утренней отгрузки. Рутинные действия создавали иллюзию нормальности, но невысказанное напряжение, рождённое их последним разговором, никуда не делось. Оно витало в воздухе, густея с каждой минутой, смешиваясь с запахом теста и горячего металла.

Когда была закончена последняя форма, Аля сняла фартук. Внезапная тишина, нарушаемая лишь ровным гудением оборудования, оглушила.

— Кажется, на сегодня всё, — сказала она, чувствуя, как накатившая усталость подкашивает ноги. Эмоциональная буря и несколько часов физической работы сделали своё дело.

Артём кивнул, вытирая руки полотенцем. Он погасил основной свет, оставив только дежурную лампу над столом, и цех погрузился в полумрак, став уютным и камерным. Он подошёл к ней, чтобы попрощаться. И остановился в шаге.

— У тебя… — он сделал нерешительное движение рукой.

— Что?

— Мука. Во волосах.

Аля машинально провела рукой по волосам, но только размазала белую пыль по светлым прядям.

— Да где? — она попыталась увидеть себя, будто это было самое важное дело на свете.

— Дай я, — его голос прозвучал тише. Он шагнул ближе. Аля замерла, чувствуя, как учащается пульс. Артём медленно, почти с нежностью, протянул руку и осторожно стряхнул муку с её виска. Его пальцы едва коснулись кожи, но по телу Али пробежала волна жара. Его взгляд был прикован к её лицу, тяжёлый, тёмный, полный того самого невысказанного, что висело между ними всю ночь.

Он не убрал руку. Его пальцы скользнули вниз, от виска к щеке, задели линию скулы. Дыхание Али перехватило. Она видела каждую ресницу, тень от его бровей, лёгкую щетину на щеках. Весь мир сузился до этого пятна света, до его руки на её коже, до гула расстоечной камеры, звучавшего как нарастающий гром.

Это произошло само собой. Не было ни мысли, ни расчёта. Только притяжение, против которого у неё не осталось сил. Артём наклонился, а она потянулась ему навстречу.

Их губы встретились.

Это был не нежный, вопросительный поцелуй. Это была вспышка. Взрыв долго сдерживаемого влечения, восхищения, одиночества и потребности в поддержке. Его губы были твёрдыми и требовательными, её ответ — таким же яростным и отчаянным. Он притянул её к себе, его руки упёрлись в стол по бокам от неё, а её пальцы впились в ткань его футболки, прижимая его ближе. Пахло им — кофе, ночным воздухом и едва уловимым дорогим парфюмом, который сводил её с ума.

Казалось, поцелуй длился вечность и мгновение одновременно. Мир перевернулся и замер.

Аля первая опомнилась. Она резко оторвалась, отпрянув назад, наткнувшись на стол. Грудь вздымалась, губы горели.

— Что мы делаем? — выдохнула она, больше ужасаясь себе, чем ему. — Артём… мы… мы партнёры. Это… неправильно.

Он отступил на шаг, проводя рукой по волосам. Его обычно уверенное лицо было растерянным.

— Я знаю, — его голос охрип. — Чёрт, Аля, я знаю. Прости. Я не должен был…

— Нет, это я… — она закрыла лицо руками, чувствуя, как жар заливает щёки. Стыд, замешательство и остатки адреналина били в виски. — Это непрофессионально. Глупо. Мы всё испортим.

Он молчал, давая ей пространство. Воздух, секунду назад бывший раскалённым, резко остыл, наполнившись неловкостью.

— Мне… мне надо идти, — проговорила она, глядя в пол. Ей нужно было бежать. Остаться одной. Переварить это. — Утром еще поставка…

— Да, — согласился он, и его тон снова стал деловым, отстранённым, будто между ними ничего не произошло. Но эта искусственность была хуже любой истерики. — Я заеду к десяти, посмотрим на выручку с новой точки. И свяжусь с юристом.

— Хорошо. Спасибо. За всё.

Он лишь кивнул и, не оглядываясь, вышел из цеха. Дверь закрылась с тихим щелчком.

Аля осталась одна в тишине. Она медленно опустилась на стул, всё ещё чувствуя на губах вкус его поцелуя, а на щеке — прикосновение его пальцев. Прямо перед ней на столе остывал "Утренник".

" Что мы наделали?" — подумала она, и ответа не было. Только запах свежеиспечённого хлеба и тревожное, сладкое предвкушение чего-то нового, страшного и неотвратимого. Битва за дом и дочь внезапно усложнилась ещё на один, совершенно непредвиденный фронт.

Аля шла до маминой квартиры, как по ватной палубе корабля. Ноги не слушались, в висках стучало, а на губах будто до сих пор горел отпечаток его поцелуя. В подъезде она остановилась, прислонившись лбом к прохладной стене, пытаясь отдышаться. "Взрослые люди, — твердила она себе, — деловые партнеры. Безумие".

— Хлеб принесла, — сказала она, переступая порог и протягивая маме тёплый, завёрнутый в полотенце каравай. — Новый рецепт. "Утренник".

Маргарита Вениаминовна взяла хлеб, но взгляд её прилип к дочери.

— Алёна, ты вся раскраснелась. И руки дрожат. Что случилось?

— Устала, мам. Просто устала, — Аля отвернулась, снимая куртку. — Три смены почти без перерыва. Всё нормально.

— Нормально? — мать не отступала. — Дочка, я тебя тридцать лет знаю. Это не усталость.

— Мама, пожалуйста, — голос Али дрогнул, и она тут же взяла себя в руки. — Всё хорошо. Правда. Пойду, душ приму.

Под струями почти холодной воды она закрыла глаза, и сразу же перед ней возникло его лицо — так близко. Пальцы, смахивающие муку с виска. Твёрдые, но нежные губы. Шероховатость его щетины. Она провела ладонью по своему лицу, словно стирая следы, но они въелись глубже кожи. Стыд полыхал где-то на периферии, но его с лихвой перекрывало другое — жгучее, навязчивое желание, чтобы этот миг повторился. Чтобы его руки снова обняли её, чтобы этот поцелуй не заканчивался.

Лёжа в постели, вдавливаясь в подушку, она снова и снова прокручивала тот момент. Представляла, что было бы, если бы она не оттолкнула его. Если бы осталась в его объятиях. Тепло разливалось по телу, щёки горели, и ей было мучительно стыдно — но не за поступок, а за то, что ей так отчаянно, так позорно этого хотелось. Она натянула одеяло на голову, пытаясь спрятаться от самой себя, но перед сном её последней мыслью было: " А что, если это не ошибка?"