Развод. Испеку себе любовь

40. Островки

Суд был назначен через две недели. Каждый день превращался в марафон: встречи с адвокатом, сбор документов, бесконечные звонки в опеку и, конечно, сама пекарня, требовавшая всё больше внимания из-за растущих заказов. Жизнь Али напоминала скоростной поезд, мчащийся по краю пропасти.

И именно в этом безумном ритме возникли островки — маленькие, украденные у суеты моменты, которые становились якорями, державшими её на плаву.

Первым таким островком стала машина Артёма: теперь он часто отвозил её вечером к дому, чтобы Аля могла повидаться с Соней хотя бы перед сном. Эти двадцать минут в салоне тёплой иномарки стали для неё священными. Они не всегда говорили о важном, иногда молчали, слушая музыку. Иногда Аля, закрыв глаза, просто отдыхала, а он не мешал ей, лишь снижал громкость.

В один из таких вечеров, когда дождь стучал по стеклу, заставив мир за окном расплыться в светящихся пятнах, Артём неожиданно заговорил.

— Знаешь, я чуть не забыл, какая тут осень бывает, — сказал он, глядя на мокрый асфальт. — В Калифорнии дождь — это событие. А здесь… это просто фон. Как дыхание.

— Скучал? — спросила Аля, поворачиваясь к нему на сиденье.

Он задумался.

— Не за дождём. А за этой… нормальностью. Там всё время нужно быть на гребне волны. Успешным, ярким, голодным. Улыбаться, когда не хочется. Зарабатывать, чтобы тратить на показную роскошь, которая тебя на самом деле бесит. Однажды я понял, что мой пентхаус с панорамными окнами пахнет… ничем. Стерильно. Как гостиничный номер.

Аля слушала, затаив дыхание. Это был первый раз, когда он так откровенно заговорил о своём прошлом.

— А что пахнет "нормальностью"? — тихо спросила она.

Он посмотрел на неё, и в уголках его глаз собрались лучики морщинок.

— Твоя пекарня. Горячим хлебом, дрожжами и… жизнью. Даже когда ты вся в муке и готова сорваться, это пахнет по-настоящему.

Вторым островком стал случайный совместный ужин. После особенно изматывающего дня, когда они оба засиделись в цехе, Артём вдруг сказал: "Я голоден. Хочу не бутербродов, а нормальной едой". Они поехали в крошечный грузинский дворик, который днём работал как столовая, а вечером превращался в почти домашнее кафе.

Ели хачапури и салат из печёных овощей. Говорили не о бизнесе и не о суде: Артём рассказывал, как в десять лет тайком от бабушки лазил за яблоками к соседям и как его поймал суровый сосед-фронтовик, который вместо того, чтобы ругаться, научил его отличать спелую антоновку от недозрелой. Аля смеялась, представляя его, сорванца, и впервые за долгое время смеялась не потому, что надо было снять напряжение, а потому, что было смешно.

— А почему ушёл из большого фонда? — спросила она, отламывая кусочек теста от хачапури. — Ты же был на вершине.

Его лицо стало серьёзным.

— Потому что перестал видеть в проектах людей. Видел только цифры, графики окупаемости. Один раз я провалил сделку, которая могла спасти маленькую семейную мастерскую. Не потому, что она была плохой. А потому, что окупаемость её инвестиций была ниже на полпроцента, чем у очередного модного приложения для доставки еды. В день, когда они закрылись, я получил бонус за ту самую "успешную" сделку. И понял, что задыхаюсь.

Он говорил, а Аля смотрела на него и видела не уверенного в себе инвестора, а человека, который ищет искупления. Который в её хлебе, в её борьбе увидел шанс вернуть себе что-то важное.

Когда он отвозил её домой, у подъезда она задержалась.

— Спасибо за ужин. И… за рассказ.

— Спасибо тебе, — он положил руку на руль, но смотрел на неё. — За то, что напомнила, за что стоит бороться.

Он снова не пытался её поцеловать, потому что понимал — сейчас это было бы слишком просто. Слишком похоже на те самые быстрые решения, от которых он сбежал из прежней жизни. Их зарождающаяся близость была важной и такой хрупкой — она требовала не страсти, а уважения.

Артем видел, как Аля устала, видел следы сегодняшних переживаний в уголках её глаз. И потому его рука на руле оставалась неподвижной. Этот момент, эта тихая благодарность в полумраке салона были ценнее любого поцелуя. Они были обещанием. Обещанием того, что здесь, в этом городе, в этой непростой истории, он научился ждать. Ждать, пока не будет готовы они оба.

Аля поднялась в квартиру, где уже спали мама. Она стояла в темноте, прислонившись к двери, и чувствовала, как внутри неё растёт что-то новое, сильное и тёплое. Это было не просто влечение. Это была связь, рождённая не в идеальных условиях, а в гуще общего хаоса и борьбы. И от этого она казалась только прочнее.

Аля поднялась в квартиру. Было тихо и пусто. Мама, видимо, уже спала. Аля прошла в маленькую комнату, где теперь жила сама, и где всегда в ожидании маленькой хозяйки стояла аккуратно застеленная кровать Сони. Сейчас она была пуста, и Але было очень больно это видеть. Игрушки лежали в коробке, будто ожидая хозяйку. Глиняная кошка, подаренная Артёмом, одиноко красовалась на тумбочке.

Она стояла в дверном проеме, глядя на эту пустоту, и сжала кулаки: “ Спасибо за то, что напомнила, за что стоит бороться ”.

Она провела рукой по холодному одеялу. Это была не просто борьба за дом или бизнес. Это была борьба за право услышать вот здесь, за этой дверью, ровное дыхание своего ребенка. За право будить её по утрам и читать ей на ночь старую книгу о географии.