Развод. Испеку себе любовь

8. Ночь гнева и дрожжей

Для Али Сосновск оказался осязаемой паутиной чужих взглядов. На скамейке у подъезда маминой квартиры, как неотъемлемая часть пейзажа, восседала Нина Семеновна, местная домовая книга. В её цепких глазах, будто на кассету, мгновенно записывалось всё: во сколько Аля приходила к матери, во сколько уходила, во что была одета и сколько пакетов унесла с собой. Аля ловила на себе её пристальный взгляд и понимала: любое её даже самое неинтересное действие уже через час, обрастая невероятными подробностями, погуляет по всему двору, а может, и всему Сосновску. И, чем черт не шутит, возможно долетит и до Ильи.

Этот город все больше и больше напоминал ей муравейник, где кажный оставшийся муравейчик будто тыкал в нее палочкой и говорил: ”Ты уехала и бросила нес. А теперь вернулась. Получается, ты неудачница?”.

Но были и другие краски. Например, Дядя Витя, когда-то учивший её с отцом рыбачить на местной речушке, увидев её возню с мешком муки, молча подошёл и отремонтировал шатающуюся дверь сарая, бросив на прощание: «Коли что — свисти». И в этом молчаливом жесте, в противовес сплетням, была настоящая, непарадная душа этого места — душа, которая помнила её девочкой и была готова помочь, не требуя ничего взамен.

Утро началось не с запаха дыма, а с резкого звонка будильника в пять-тридцать. Тело ныло так, будто её переехал тот самый автобус "Москва-Сосновск". Каждая мышца кричала протестом. Но Аля не собиралась сдаваться.

Ярость — отличная закваска. Она поднимается быстрее дрожжей, пенится горячее опары и придаёт тесту упругую, несгибаемую силу. Вся злость, всё унижение, вся боль от разговора с Ильёй и матерью вылились в то, как Аля месила тесто в ту ночь. Она вбивала в липкую массу каждый его спокойный довод, каждый мамин упрёк, каждый холодный взгляд нового замка.

Вика застала её в таком состоянии — с разгорячённым лицом, в муке по локоть, сжимающую ком теста с таким напряжением, будто это была шея Ильи.

— Ого, — восхищённо выдохнула подруга, настраивая камеру на штативе. — Вот это энергетика! Никаких тебе "милые пирожочки". Сегодня печём "Хлеб ярости"? Без шуток, отличный хештег!

Аля не ответила. Она отломила кусок теста, с силой шлёпнула его о столешницу и снова принялась месить.

— Дорогая, а что с лицом? — продолжала Вика, снимая крупным планом. — Не надо делать "я добрая фея". Оставь всё как есть. Уставшая, злая, решительная. Это же правда жизни! Людям надоел гламур!

Правда жизни заключалась в том, что Аля чувствовала себя загнанной в угол. Осознание того, что Илья не просто отобрал дом, а поставил на него юридическую броню, делало её попытки заработать смешными. Как её пекарня на колёсах сможет соревноваться с его капиталом и расчётом?

— Он оформил дом как объект культурного наследия, — вдруг выдохнула она, перекладывая тесто в миску для расстойки. — И похоже, что это он настучал участковому о “несанкционированной торговле”.

Вика опустила камеру.

— Что? Какого ещё наследия?

— Культурного. Чтобы я не могла его потом перестроить или продать. Чтобы навсегда законсервировать. Как музейный экспонат.

Вика присвистнула.

— Блин, вот же гениальный козел. Ну ничего, — она снова подняла камеру. — Значит, наш ответ — не просто вернуть дом, а сделать его самым популярным местом в городе! Чтобы его "объект наследия" трещал по швам от количества гостей! Придумаем что-нибудь эдакое.

Идея, конечно, была бредовой. Но в этой бредовости был вызов. Аля достала закваску, которую наконец-то вывела за последние дни. Она была живой, пузырящейся, с резковатым хмельным запахом. Не идеальной, но своей.

— Ладно, — сказала Аля, смазывая миску маслом. — Сегодня экспериментируем. Готовим не просто хлеб. Сделаем его с характером.

Она порылась в маминых запасах и нашла пакетики с ромашкой, мятой и сушёным чабрецом, собранным за домом. Она собиралась эксперементировать. Пусть на первый взгляд странные — её новая стратегия, воплощённая в тесте. Местные, узнаваемые вкусы, которые пахли этим садом, этим небом.

Весь вечер и всю ночь летняя кухня напоминала алхимическую лабораторию. Аля пекла одну партию за другой. Простой деревенский хлеб. И хлеб с чабрецом. И на закуску — небольшие булочки с мятой и щепоткой перца. Вика не отходила от неё, снимая процесс под треки агрессивного трип-хопа, который, как она утверждала, идеально передавал "позитивные вибрации борьбы".

Они выкладывали сторис почти в реальном времени. "Героиня не спит, чтобы вернуть свой дом", "Смотрим, как рождается "Хлеб мести" #шутка”, "Кто оценит мятную булочку?". Отклик был ошеломляющим. Комментарии сыпались как из рога изобилия. Люди подписывались, спрашивали, советовали, поддерживали. За несколько часов количество подписчиков в их новом канале перевалило за тысячу.

Аля, уже на автомате замешивая очередную порцию, чувствовала странное, двойственное ощущение. С одной стороны — адская усталость. С другой — прилив энергии от этой безумной, живой обратной связи. Она была не одна. За её борьбой следили, в неё верили.

Поздний вечером в летней кухне, освещённой тусклым светом фонарика, царил творческий хаос. Мука покрывала всё, как иней, в углу подходило тесто, а Аля, сгорбившись, пыталась вывести в блокноте хоть сколько-нибудь вменяемый финансовый план. Цифры не сходились, и отчаяние снова подступало комом к горлу.

— Слушай, а если мы добавим воронку продаж? — Вика, сидя на полу и монтируя очередной ролик, посмотрела на подругу. — Что-то ты совсем приуныла.

Аля отложила блокнот и провела рукой по лицу, оставив белую полосу на щеке.

— Воронка... Раньше я такие воронки для брендов с многомиллионными оборотами строила. А сейчас не могу посчитать, сколько мне нужно испечь булок, чтобы хватило на пачку масла. Смешно.

— Ничего смешного, — Вика отползла от ноутбука и устроилась рядом на табурете. — Это сейчас булки. А завтра — своя пекарня. Я же вижу, как у тебя горят глаза, когда ты его из печи достаёшь. Этот твой хлеб.

— Это не просто хлеб, Вик, — тихо сказала Аля, глядя на тёплый, душистый каравай на столе. — Это... моя декларация независимости. Пафосно, да?

— Нет, — Вика покачала головой, и её лицо стало серьёзным, без привычной клоунады. — Говори.

— Я столько лет была «женой Ильи». Потом «мамой Сони». Потом «сотрудником на удаленке». А кто я сама? Аля... кто? — Она сжала кулаки. — Я в этом доме выросла. Я на этом заборе сидела, я на этом чердаке секреты хранила. А он приехал и купил его. Как вещь. Как будто и мое прошлое, и мои корни — это тоже лот на его аукционе. И теперь, чтобы доказать, что я не вещь... я должна продать кучу других вещей — булок. Замкнутый круг.

— Ты не вещи продаёшь, — поправила её Вика. — Ты себя отстраиваешь. Кирпичик за кирпичиком. Каждой булкой. Илья тебя в роль загнал, а ты из неё вылезаешь. Со скрипом, с кровью, но вылезаешь. И я... я просто снимаю этот увлекательный сериал под названием «Возвращение Али».

Аля посмотрела на подругу, и впервые за долгое время её глаза не потемнели, а, наоборот, посветлели.

— А если ничего не выйдет? Если я не успею?

— Значит, не успеешь, — пожала плечами Вика. — Но ты будешь знать, что билась до конца. Не как удобная картинка, а как настоящая, живая, дерзкая женщина. И Соня, когда вырастет, тоже это поймёт. Она увидит не неудачницу, а бойца. А это дороже любого дома.

Они сидели в тишине, слушая, как потрескивают угли в печи. И в этой тишине не было пустоты. Она была наполнена тяжёлым, но прочным пониманием. Аля снова взяла в руки блокнот. Цифры не изменились, но смотреть на них стало легче.

Под утро, когда первые птицы начали перекликаться в саду, а у Али от усталости начали слипаться глаза, Вика вдруг ахнула.

— Аля, смотри! — она протянула телефон.

Аля взяла его. На экране был комментарий под их последним постом. Аккаунт с именем Artem Kirillov и аватаром, на котором был силуэт человека на фоне панорамы Сан-Франциско.

Комментарий был лаконичным и чётким, как удар копья:

"Выпечка выглядит достойно. Готов рассмотреть инвестиции. Практическое испытание: доставьте 200 булок по 150 грамм к зданию бывшего завода "Прогресс" к 8:00 утра послезавтра. Ассортимент — на ваше усмотрение. Если справитесь — обсудим дальнейшее. Артём Кириллов".

Аля перечитала сообщение три раза. Двести булок. К восьми утра. Послезавтра. Похоже, начали сказываться последствия недосыпа. Шутка-ли, несколько суток подряд почти без сна! И Вика с ней — это у них начались массовые галлюцинации.

— Не может быть, — прошептала Вика. — Это наш местный парень, который уехал учиться в Штаты, заработал кучу денег и начал вкладываться в стартапы! О нём все говорят! Он скупает старые заводы под IT-кластеры и в свои 28 лет сам добился нереального! Неужели он вернулся к нам из Калифорнии…

— Двести булок, — растерянно повторила Аля, окидывая взглядом свою маленькую печь. — Но я же физически не успею! Я делаю десять штук за раз, и то с трудом!

— Значит, надо искать решение! — Вика схватила её за плечи. — Аля, это шанс! Настоящий! Он смотрит, потянешь ли ты объемы и стоит ли вкладываться в твой бизнес. Двести булок — это же копейки для него! Ему важно увидеть, как ты работаешь в условиях хаоса! Твою организованность!

Логика в словах подруги была. Но паника уже накатывала. Двести булок. Это же тонны муки, горы теста, часы у печи. Это невозможно. Сейчас она начала вдруг вспоминать, сколько раз сама ставила такие невыполнимые условия на бывшей работе. И не прошедших списывала как “недостаточно оптимизированных”. А теперь она сама оказалась такой. Неликвидной.

Она посмотрела на таймер в телефоне. Каждый упущенный час все больше отдалял её от цели. Аля перевела взгляд на комментарий Артёма Кириллова. На вызов.

Невозможно — это всего лишь слово. Как "развод". Как "долг". Как "объект культурного наследия". И она уже научилась бороться со словами.

— Ладно, — хрипло сказала Аля, снова подходя к мешку с мукой. — Значит, не спим. Начинаем сейчас. Нам нужен план, мука и ещё одна печь. Или две.

Она отправила короткий ответ в комментарии:

"Будет сделано. Ждите в 7:55".