Прекрасное изгнание

11

Арден

Двигатель моего пикапа тихо урчал, когда я остановилась у одного из трех светофоров в Спэрроу-Фоллс. Я смутно помнила, какой была пробка в Бостоне. Как отец ругался, застревая на часами на въезде или выезде из города. А теперь меня раздражали три машины передо мной.

Мне нравилась простота жизни здесь. То, как никто особо никуда не торопился. Я скользнула взглядом по мужчине, шедшему по улице с камерой на шее. Я его не знала. Мозг тут же начал лихорадочно перебирать образы, пытаясь сопоставить — не тот ли это, кто когда-то пытался причинить мне вред или хуже.

Я постоянно играла в эту игру. Летом было особенно тяжело — из-за наплыва туристов. Обычно я знала в лицо процентов семьдесят пять жителей, а в это время года — в лучшем случае половину. Приходилось оценивать каждое новое лицо. Проблема лишь в том, что человек, который стоял за всем этим, до сих пор оставался безликим призраком. Только голос из кошмаров.

Сзади коротко посигналила машина, и Брут недовольно зарычал. Это была вежливая форма сигнала: светофор явно уже переключился. Я убрала ногу с тормоза и извинилась перед миссис Питерсон за мной, помахав ей рукой.

В животе неприятно скрутило. Очередное доказательство того, что мой мозг — место не из простых. Постоянно играет со мной злые шутки. Как раз поэтому я сбежала с сэндвичей с Линком, как пугливая лань.

Жжение в животе сменилось раздражением, а потом и злостью. Это была не я. Я не убегаю. Не с той ночи четырнадцать лет назад. Именно ради этого были бесконечные тренировки с Каем. Именно поэтому у меня есть Брут. Чтобы не бояться.

Я проехала мимо пекарни Саттон, The Mix Up, и желудок заурчал. Обязательно заеду туда на обратном пути, даже если будет немного тоскливо — Саттон и Лука теперь в Сиэтле с Коупом. Проехала мимо The Pop и решила завтра заглянуть туда за бургером. Знать, что ты будешь есть — это тоже важно.

Почти на выезде из города включила поворотник и свернула налево. The Collective находился в двух кварталах от Каскейд-авеню, но все еще достаточно близко, чтобы туристы могли туда заглянуть. И при этом это расстояние от главной улицы делало аренду гораздо доступнее — даже несмотря на простор.

А нам нужен был простор. Галерея с естественным освещением. Студии для художников. Залы для занятий. У меня был план сделать все еще масштабнее. Но для этого нужны были деньги. Я не возражала финансировать большую часть из доходов от продажи картин, но если мы хотели устойчиво развиваться в масштабах всего города, нужны были пожертвования. И я надеялась, что предстоящий сбор средств станет первым шагом.

Поворачивая на боковую улицу, я заметила, что почти все парковочные места уже заняты. Туристы. Хотелось верить, что хоть что-то они покупают в галерее, чтобы оправдать эти неудобства.

Под ритм барабанов в песне, что гремела из колонок, я вскинула кулак, когда заметила, как кто-то выезжает с места впереди. Быстро заняла его и вышла из машины. Повернулась к Бруту и подняла поводок:

— Ты знаешь правила, приятель.

Он опустил голову и посмотрел на меня с осуждением.

— Прости. Но ты же знаешь — Трейс выпишет штраф нам обоим, если мы не будем соблюдать правила. — Как будто по волшебству, мой телефон завибрировал в кармане. Кай изменил название группы на: Мы знаем, что ты сделала.

Кай: Спойлер: Арден не только чуть не распорола Линку сонную артерию, но еще и пригрозила натравить на него Брута.

Я нахмурилась, уставившись в экран.

Фэллон: Эй, А? Может, стоит повторить уроки «будь дружелюбной»?

Господи. Теперь они не отстанут. Я убью Кая.

Кай: О, она хочет быть очень дружелюбной с Линком. Особенно когда он спаррингует без рубашки.

Ну и все. Пошла лавина сообщений.

Шеп: Он тебя беспокоит, Арден?

Трейс: Хочешь, я с ним поговорю? Объясню кое-что?

Коуп: Я его убью.

Я открыла камеру, сделала фото, где показываю средний палец, и отправила в чат.

Я: Это было адресовано исключительно Кайлеру.

Роудс: Черт. Она назвала тебя по полным именем. Прячься.

Я: А остальным моим восьмидесяти двум старшим братьям — я справляюсь. У меня есть пес, коричневый пояс по джиу-джитсу, нож или электрошокер всегда при мне. Помните?

Ответов не ждала — просто отключила звук на телефоне и засунула его обратно в карман. Я почти слышала, как Трейс бубнит в моей голове, что бесшумный режим — это риск для безопасности. Но мне было плевать. Я покинула WITSEC в восемнадцать ради того, чтобы жить. Вот только не уверена, что действительно начала это делать.

Пора.

Расправив плечи, я подняла поводок и подала Бруту знак. Он спрыгнул, как я велела, но глянул на меня с укором, когда я пристегнула карабин к его ошейнику.

— Знаю, приятель, — сказала я и потрепала его за ухо. — Дам тебе индейку, когда вернемся домой.

Это подействовало. Хвост замахал, зад задрожал от радости. Индейка и бургеры были его любимыми.

Обмотав поводок вокруг руки, я направилась к The Collective. В городе Брут чувствовал себя прекрасно — ему нравилось все новое: запахи, люди. Пока никто не приближался ко мне с недобрыми намерениями, он вел себя, как обычный веселый пес. Хотя некоторые обходили нас стороной. Понимаю. Он был огромен. Но добрее собаки в жизни не встречала.

Когда мы подошли к The Collective, я нахмурилась и взглянула на часы. Было без двух минут полдень, но внутри не было ни души. Раздражение вспыхнуло, когда я открыла дверь и позвала:

— Денвер?

Ответа не последовало.

Похоже, я сегодня составляла себе список жертв. Сначала Кай. Теперь Денвер — за то, что оставил галерею открытой и без присмотра. Я прошлась по пространству, осматривая стены и скульптурные зоны. Все вроде бы на своих местах.

Я видела нежные акварельные пейзажи Ханны, яркие и экспрессивные смешанные техники Фары, чувственные и фактурные скульптуры Айзайи. И свои работы. У меня все было перемешано: масло, пастель, уголь, акрил, металл и даже иногда глина. Но все объединяло одно… тьма.

И впервые за долгое время это вызвало у меня легкое беспокойство. Я приняла свою тьму, считая, что мои картины — честное отражение человеческой природы. Но вдруг мне показалось, что я что-то упускаю.

Над дверью зазвенел колокольчик, и я резко обернулась — оголенная, уязвимая в своем сомнении. В The Collective зашел высокий, мускулистый мужчина лет на десять старше меня. По бокам его голова была выбрита, а на макушке — тугие косички. Он широко улыбнулся, белые зубы ярко блеснули на фоне темной кожи.

— Арди.

В этой озорной насмешке, прозвучавшей в прозвище, было что-то такое, от чего мне пришлось сдерживать улыбку.

— Исайя, — поздоровалась я.

Он вошел в мое личное пространство, совершенно не обращая внимания на Брута. Наклонился, чтобы обнять меня, и поцеловал в обе щеки.

— Я безумно по тебе скучал. Почему ты все время разбиваешь мне сердце?

Я фыркнула, когда он отпустил меня:

— Вряд ли ты будешь страдать долго.

Он был слишком красив, талантлив и обаятелен для этого.

Улыбка Исайи стала еще шире:

— Ты же знаешь, я не выношу тишины.

— И пустую кровать, — пробормотала я.

— Ты знаешь меня слишком хорошо.

Колокольчик снова зазвенел, и в галерею вбежала Ханна, слегка взъерошенная. Рыжие волосы были закручены в небрежный пучок на макушке, а на ней было платье с тонкими бретелями и цветочным принтом.

— Арден, привет. Мы уже начали думать, что ты не придешь.

Меня кольнуло чувство вины. В последнее время я крутилась между искусством и семьей, но в The Collective почти не появлялась.

— Я здесь. А где Денвер? Хочу накричать на него за то, что оставил галерею открытой без присмотра.

Из глубины помещения донесся пренебрежительный смешок. Вошла Фара, и уголки ее губ изогнулись в характерной кривоватой ухмылке. Черные волосы были подстрижены под углом, одета она, как всегда, в черное — настоящий образ художницы. Как эта новенькая вообще оказалась в Спэрроу-Фоллс, я до сих пор не понимала, но обожала ее язвительную честность.

— Он пошел раздавать листовки по поводу сбора средств и подлизывается какому-то репортеру, — буркнула Фара, бросив стопку листовок на стол в углу.

У меня пересохло во рту.

— Ты сказала… репортеру?

Колокольчик снова зазвенел, и в галерею вошел Денвер. Рядом с ним был мужчина с сединой в темных волосах. Лицо Денвера скривилось.

— Привет, Арден.

Я смерила его хмурым взглядом:

— Хочешь мне что-то рассказать?

Он сглотнул, кадык дернулся.

— Да. Все произошло очень быстро. Сэм Левин — репортер из Aesthetica. Он готовит большой материал о программах поддержки искусства в небольших сообществах. Приехал аж из Нью-Йорка.

Я не упустила, как он сделал акцент на аж, будто пытался заранее предупредить: «Только не взрывайся». Печатных изданий об искусстве не так уж много, и Aesthetica — лучшее из лучших. Если он напишет про нашу программу, это может стать для нас настоящим прорывом.

Но это также может вновь сделать меня мишенью.