Прекрасное изгнание

24

Линкольн

Я откинулся в кресле на заднем патио Коупа и уставился в темноту, будто там могли скрываться ответы на все мои проблемы. А может, и правда скрывались — если смотреть достаточно долго. Если нет — для этого у меня был бурбон.

Пальцы сжали стакан, словно в нем можно было найти хоть какое-то утешение. Я поднес его к губам, сделал глоток и позволил вкусам сливы и корицы поиграть на языке. Тепло скатилось по горлу, разливаясь по груди. И это было кстати — после заката в горах становилось холодно.

Но и холод помогал. Он притуплял грани. Просто — не до конца. Как и бурбон, даже если осушить весь бутылку.

Я не услышал ее, пока она не опустилась в кресло рядом. Брут тут же сел у ее ног, а она выключила маленький фонарик. Луна была почти полной, и в ее свете Арден казалась чем-то волшебным — любой художник убил бы за возможность это нарисовать. Она устроилась поудобнее, подтянула колени к груди и свернулась калачиком.

— Что у тебя там?

Произнесла, не глядя, просто уставившись в горизонт.

Мне хотелось отругать ее за то, что пришла сюда одна, в темноте, пусть даже с Брутом и всей ее подготовкой. Но я не мог оторвать от нее глаз. Лунный свет скользил по скулам, подчеркивал россыпь крошечных веснушек, изгиб ее тела — как у чертовой скульптуры, которую хотелось изучить пальцами. Языком.

Блядь.

— Бурбон, — хрипло выдавил я.

Арден повернула ко мне голову, на губах заиграла легкая улыбка:

— Не думала, что ты по бурбону.

— А по-твоему, что мое?

Мне вдруг стало до одержимости интересно, как она меня видит. Да что уж там — меня интересовало все, что творилось в ее сумасшедшей, прекрасной голове.

Улыбка стала чуть шире:

— Шампанское? Или какой-нибудь безумно дорогой шотландский виски?

Я снова сделал глоток, позволив теплу разлиться, а потом поставил стакан на подлокотник:

— Если тебе от этого станет легче — это чертовски дорогой бурбон из Кентукки.

Арден рассмеялась, и этот звук обволок меня, вошел под кожу:

— Приятно знать, что я иногда бываю права.

Она протянула руку и взяла стакан. Поднесла его к губам и отпила. Не глотнула, не залпом, а как будто хотела прочувствовать вкус до последней ноты. Я мог это уважать.

Я смотрел, как она глотает, как горло движется, как капелька влаги остается на ее губах. Никогда еще не ревновал к неодушевленному предмету, но сейчас… дьявол, я завидовал бурбону.

Она вернула стакан на подлокотник:

— Так, расскажешь, зачем ты так сверлишь темноту взглядом?

Я не отрывал от нее взгляда. Не мог. Даже если бы попытался.

— Только если ты скажешь, зачем пошла меня искать.

Арден долго молча смотрела на меня, словно читала мысли.

— Сегодня в твоих глазах были тени. Знакомые. Не захотела оставлять тебя с ними наедине. Только если ты сам этого не хочешь.

Господи, она — удар под дых. Эта ее прямота. Искренность. Доброта. Все это было слишком.

— Ты была права. Я боюсь, что Элли пойдет по стопам нашей матери.

Сказать это вслух было одновременно облегчением и пыткой. Потому что, раз произнес — значит, вероятность становится реальнее.

Арден развернулась ко мне всем телом:

— Она знает, через что прошла ваша мама? Что делал с ней ваш отец?

Всегда бьет в самое сердце. Всегда видит главное.

Я сжал стакан:

— Нет.

Губы Арден поджались:

— Почему?

Я думал об этом больше раз, чем мог сосчитать. Может, это кое-что бы исправило, но разрушило бы гораздо больше.

— Она была слишком маленькой. Мало что помнит из плохого.

— Ты уверен? — тихо спросила Арден.

Я напрягся, пальцы сильнее сжали стакан:

— В каком смысле?

Она чуть отвернулась, взглянув в сторону главного дома, будто проверяя, можно ли делиться. Но кругом была только луна.

— Мы немного поговорили сегодня. Похоже, она понимает, что в ее семье тогда — и сейчас — чего-то не хватает.

Что-то сжалось внутри. Я так старался оградить Элли. Дать ей место, куда можно сбежать, если станет плохо.

— Было мало.

Брови Арден сдвинулись:

— Чего именно?

— Меня. — Этот одинокий ответ болел сильнее всего.

В глазах Арден мелькнула боль, но за ней — вспышка ярости:

— Это бред.

— Прости?

— Ты все правильно понял. Это бред. Стоит хоть пару секунд посмотреть на вас вдвоем и становится ясно: ты для нее — надежный тыл. Она с тобой в безопасности.

— Тогда почему, черт возьми, она не остается? Завтра возвращается в Нью-Йорк. К этому скользкому хрену Брэдли. К нашему отцу.

Уголки губ Арден дернулись:

— Подожди… ты только что назвал его скользким хреном?

— Может, стоит попросить у Лолли картину на эту тему, — пробормотал я.

Арден захохотала, поперхнувшись:

— Вот это было бы зрелище.

Мы замолчали. Но взгляда не отводили. И в этой простоте, в этом молчании, было что-то удивительно успокаивающее.

— Я оберегал ее всю жизнь. А теперь… теперь не могу. Не могу уберечь.

Арден посмотрела мягче:

— Ты был для нее больше, чем брат.

— Может быть.

— Но однажды тебе придется отпустить. Дать ей расправить крылья. Она сильнее, чем ты думаешь. Она справится.

Я знал, что она права. Знал, что не могу решать за Элли. Ей нужно пройти этот путь самой. Но я боялся волков, поджидающих на этом пути. Тех, кто может искалечить ее жизнь.

— Я просто не могу выбросить из головы ту аварию, что случилась с мамой, — прошептал я.

Арден обняла колени, прижав их к груди:

— Знаю это чувство. Как будто не можешь от него сбежать. Что бы ни делал.

Я кивнул:

— Пробежал десять километров в спортзале Коупа. Не помогло.

— Думаешь, если рассказать Элли, станет легче? — мягко спросила она. — Это слишком тяжелый груз, чтобы нести одному. Слишком много притворства. И это тебя изнутри разъедает. Я это увидела сегодня, когда ты тренировался у Кая.

Я стиснул челюсти, злость и бессилие закипали внутри. Потому что она была права. Это жгло меня. Этот заразный секрет отравлял все. Но если рассказать… это может разрушить для Элли весь мир.

— Я боюсь темноты, — вдруг сказала Арден.

Я несколько раз моргнул, собирая в голове эти кусочки мозаики, и вдруг все встало на свои места. Быть запертой в потайном шкафу и наблюдать, как твоя мать уходит у тебя на глазах, ничего не в силах сделать… Ощущать страх, что умрешь вместе с ней… Такая травма укоренит страх в любом человеке. Теперь я понимал, почему свет был повсюду в орбите Арден. Ночные светильники. Автоматические фонари снаружи дома и мастерской. Карманные фонарики в кухонном ящике со всякой всячиной.

— Но знаешь, что с тьмой? — сказала она. — Она пугает только до тех пор, пока не включишь свет. — Арден вытащила из кармана связку ключей и щелкнула маленьким, но неожиданно ярким фонариком.

Потом погасила луч, но глаз от меня не отвела.

— Вытащи все наружу. Во свет. Возможно, будет не так тяжело, если ты доверишься Элли и позволишь ей нести этот груз с тобой.

Она поднялась с места, но вопреки моим ожиданиям не ушла. Вместо этого сделала шаг вперед, войдя в мой личный пространство, подойдя вплотную. Ее ноги встали по обе стороны от моих. Она оперлась руками на подлокотники кресла и наклонилась ко мне. Я не мог даже дышать — только смотреть, только ждать, пока все внутри меня жаждало схватить ее. Посадить себе на колени. Или прижать к спинке кресла. Все, чего я знал точно — я хотел утонуть в Арден.

Ее волосы опустились вокруг нас, щекоча мою грудь. От нее пахло вишней и чем-то неуловимо притягательным. Я не дышал, не двигался. Не хотел рисковать ничем, пока не пойму, на какую сторону она склонится.

Ее губы коснулись уголка моих — едва, как перышко. Это было почти неощутимо, но все мое тело напряглось. Каждая клеточка взывала о продолжении, требовала дозу этого наркотика по имени Арден.

Она медленно выпрямилась, не отрывая взгляда от моего. Будто в этот миг я одновременно терял ее… и получал все. Удовольствие и боль столкнулись лбами — точно как в ее картине.

— Ты не один. Только если сам не захочешь быть один, — прошептала она. И ушла, включив фонарик. За ней побежал Брут.

А я так и остался сидеть, не в силах сдвинуться с места. Прикованный ее прикосновением, которое и поцелуем-то назвать нельзя. Я провел языком по тому месту, где побывали ее губы, в жажде — жажде большего, всего, что связано с ней. С губ сорвался стон. Этот вкус… солнечный свет, бурбон и вишня — на фоне самой черной ночи.

Она говорила мне включить свет. Но Арден не знала — она уже зажгла его во мне. Одним своим присутствием.