Княжий венец

Глава 20.

Утро, свежее, ранее. Птичий гомон и прохлада сырая, от которой даже нос неохота из-под одеяла высунуть. Да только «надо» - слово наипервейшее для того, кто венец княжий носит. Сызмальства к нему приучают. Ибо не заслуга венец, а тягло[1], которое ты с честью исполнить должен да потомкам передать в наилучшем виде. Чтоб, когда за Калинов мост[2] перейдешь – не плевали тебе вслед ни живущие, ни ушедшие.

Открыл глаза Велеслав, едва шорох услышал. Приподнял голову – глядь, а валорка его у ближайшей ели стоит. И чего подскочила? Ведь едва рассвело. Склонилась над веткой пушистой, всматривается, а у самой на устах улыбка. Что нашла? Опять ворожит что ли?

- Что там у тебя? – гаркнул сосна хриплым голосом

Вздрогнули от неожиданного испуга тонкие плечи. Обернулась, и улыбка нежная шире стала.

- Доброе утро! Ничего особенного.

- А чего глядела так… - недоверчиво покосился, поднимаясь. Взъерошил пятерней темную шевелюру, чтоб пригладить то, что за ночь растрепалось. Это вовсе не перед ней хочется прихорошиться да приосаниться!

- Не бери в голову.

- Скажи, - поднялся на ноги, с хрустом расправил широкие плечи. Рубаха натянулась, обрисовывая крепкие мышцы груди.

- Ты смеяться будешь.

- Опосля вчерашнего? Я что – дурноватый?

Тамирис с неохотой отошла от пушистой елочки. Подошла ближе. Замялась, смущенно пряча нос в мех плаща. Румянец нежно коснулся щек, а ему самому, до одури захотелось ее лица коснуться. Прижать к себе, чтобы обняла за пояс и все-все рассказала. Ее, хрупкую, укрыть плащом и руками от этого мира.

- Мне… понимаешь та Тьма, что во мне, ей нужно то, что вызывает радость. Вкус жизни. Чтобы она не хотела уйти туда, откуда пришла. Иначе я уйду за ней. Мне трудно объяснить… Это как ты коня кормишь, чтобы вез тебя куда надо.

- А у тебя навроде кошки домашней?

- Ну… наверное, - рассмеялась она.

- И чем кормила «мурку» свою?

- Радостью. Она разлита в этом мире, ее только видеть нужно. Я на ветку глянула – а там каждая иголка капельками росы покрыта, будто бриллиантами. Ровнехонькие, как бусы, один к одному и переливаются, не хуже драгоценностей. Смотрю – а душа от восторга замирает.

- Роса? – изумился он.

- Роса. Тебе вода мокрая, а мне источник радости, - развела она руками, - поэтому, если я в дороге засмотрюсь на что-то – не смейся. Мне для дела нужно, правда.

Просительно на него посмотрела. Да разве ж откажешь, когда глазищи эти неземные на тебя глядят? Хоть Луну с неба.

- Ладно. Только для дела надобно сперва тебя накормить. Росою сыт не будешь. Схожу на родник, умоюсь да воды наберу. Поставим взвару горячего, поутренничаем, чем Боги послали.

- Тогда костер пока разожгу. Не хотела тебя будить.

- Сумеешь?

- Я в походах за «неспящими» с отрядом ездила. Потому вся «мужская» работа мне знакома, - не удержалась, клюнула.

- Бунтарка валорская, - усмехнулся мужчина, подхватывая котелок.

- Тиран миргородский.

- Я?

- Конечно. Хорошо, что ты не правитель. Иначе наверняка запретил бы женщинам в штанах ходить, а Рысиную школу и вовсе – закрыл бы.

- Вот Рысиную школу – вряд ли. У Яры не забалуешь, всяк по-своему вывернет. Легче сразу согласиться, - ухмыльнулся Велеслав.

- Как хорошо, что нашлась такая женщина. И князь ваш – молодец, не против новизны. Вот уж кто точно не делит работу на женскую и мужскую.

- Ну… Вот познакомишься и сама узнаешь, - ухмыльнулся Велеслав.

Рассеянно кивнула девушка. Взгляд вдруг затуманился, но на почти сразу сморгнула оцепенение. Не время о плохом думать. Даже если знаешь, что наверняка оно случится. Сегодня ночью снова матушка снилась, печальная. Обнимала и утешающе по голове гладила, будто маленькую… Говорила что-то да не упомнишь сейчас. Нет, не буду думать! Нужно руки делом занять, что б в голове пустых мыслей меньше стало.

Огляделась девушка по сторонам и начала собирать хворост для утреннего костра. Не волновало ее что ветки влажные. Тьма умеет напомнить мертвому насколько оно мертво. Например, высушить пуще прежнего.

Когда Велеслав с котелком воды вернулся – огонь вовсю горел, потрескивая умело сложенными ветками, а одеяла были аккуратно свернуты. Девушка, сидела на своем плаще, и изо всех сил старалась переплести косу. Тяжелые длинные жгуты волос путались, заставляя ее сердито поджимать губы.

- Прости, с этим не пособлю, - Велеслав отвлекся на минуту всего, пристраивая котелок над огнем. А в следующую секунду кое-как заплетенная роскошная коса … безжалостно перепиливалась засапожным кинжалом самой хозяйки. Да еще на ладонь выше локтя! Кинулся было к ней мужчина, инстинктивно защищая такую красу – да поздно было.

- Ты что натворила, глупая! – зажал тонкую кисть и отобрал отрезанную косу, - замуж же теперь не выйдешь!

В Миргороде не особо, а вот в других княжествах, слыхал он, был такой обычай – после замужества отправлять домой отрезанную косу молодицы, как знак того, что не в девичестве она более, а замужем. А порой мужчина мог заявиться в дом красавицы и ежели предъявлял ее косу – то имел на ее право.

- Надоела она! И не собиралась я замуж. Отдай, ее в костер надо!

- Не отдам. Ишь, что удумала.

- Отдай, Леслав! Волос для ворожбы могут использовать, - спокойнее попросила девушка. Поняла уже, что нахрапом не проймешь властного десятника. А вот если объяснить доходчиво, то и убедить получится.

- Я – так точно ворожить не умею. А потому, пусть у меня побудет. Вернемся, тогда и отдам.

Сам не знал зачем, но завернул отрезанную косу в рубаху и убрал на дно седельной сумки. Пальцы сами огладили тугой шелк. Ведь с его руку толщиной, как решилась такое богатство срезать?

- Делай, что хочешь, - надулась валорка. Наскоро расчесала укороченный вполовину волос и споро заплела, - зато голове легче стало.

- Не серчай. Я не со зла. А пошто сказала, что замуж не пойдешь? Обет какой богам дала?

- Да какой обет! Вот ты вчера видел, что я могу. Скажи – кто захочет такую как я, замуж?

- Ну…

- Вот и я о том. Всем нужна покорная да покладистая. А не та, что покойников назад в могилы кладет.

- Может и найдется такой, кто ради твоей красы…

- Ради моей красы – что? Запрет меня в тереме и заставит детей рожать? Так не заставит, даже если по рукам свяжет. С детства я знала, что замуж не позовут. - криво улыбнулась девушка, пряча застарелую печаль. - И сама не стремилась. Кто-то в этот мир приходит для семьи, а кто-то – для дела. Чтобы другие могли спокойно свои семьи растить. Ничем моя доля не хуже других. Иная, но не хуже.

Сказала – как отрезала. Смутился князь. Был резон в ее словах, но еще кое-что было. Готовность жизнь свою на алтарь положить за-ради других. Разве можно, чтоб это девка делала? Мужи должны собой жертвовать, чтобы бабы детей ростили. А тут наоборот выходит.

Поутренничали споро, свернули нехитрый лагерь и выехали на дорогу, с которой давеча свернули. Привстала валорка в седле, прислушалась.

- Прямо пока поедем. Позже свернуть надо будет, - потом огляделась по сторонам, повела плечами. - Потеплело? Или мне кажется?

- Твоя правда – теплее стало. Сказывали, что бывает такое на Болотах. Когда осень теплая, а зимы и вовсе не случается. Поговаривают, особое благословение Велеса это гиблым землям. Навроде утешения.

- Значит, зря я теплую одежду брала? Почему не сказал?

- Никто не знает, когда сие наступит. И предсказать не могут. То бывает две осени подряд тепло, а то – с десяток и все холодные.

- Хм… Удивительно как, – посмотрела в ясное голубое небо, будто выискивая ответы на терзавшие ее вопросы.

Вторую свою «работу» говорящая с Тьмой у воды решила делать. Место попалось чудное – озерцо малое, да вода в нем чистая, будто не болота кругом, а земля обычная. И деревца вкруг ровнехонькие – березки в золотой листве, а ольха так и вовсе стоит зеленая – будто лето кругом, ни тебе желтого али багрянца.

Светло кругом и благостно, даже не верится, что смерть рядом рыщет, кривыми зубами щелкает. Потеплело – так и вовсе пришлось плащи меховые снять, в одних рубахах остаться. Шерсть тонкая, но в ней тепло, не жарко.

Дивно как валорке расшитые славянские рубахи к лицу. Та, что на ней – белоснежная, с голубым обережным узором по вороту и рукавам. Будто березка стройная, широким поясом подпоясанная. Ей-то обереги может и пригодятся, а вот что ему с бешенным желанием делать? Смотрит он на ноги стройные, а в голове одна мысль – как меж них оказаться, утоляя собственную страсть и умело вызывая ответную. Чтоб с полных губ стоны нежные раздавались, а тело к нему жалось, умоляя разбуженный голод утолить.

Велеслав костер на берегу разводил, да нет-нет поглядывал на свою… как она сказала? Соратник? Когда-то давно Яра ему те же слова сказала. Вот же усмешка судьбы – отчего-то лучшие девки к нему не в постель, а в со-трудники хотят. Но если с Ярой все понятно было – ежели сама решила, не переменит решения. И тогда, отказывая ему, она о благе княжества думала.

Тогда как эта… Тамирис – птичка райская. Отчего не утолить страсть, когда с бедою покончено будет? Замуж валорка не стремится, да и он, понятное дело, не позовет. Князю на безродной девке жениться – глупость и невместно. А вот жаркие ночи вместе проведут обязательно. Не одну и не две, чтоб унялся голод по ней лютый.

А опосля уже можно и женитьбой заняться. Пора уже, сколько можно откладывать? Раз не дают боги любви как у друзей его ближних, так значит просто семья у него будет. Как у всех. За-ради наследников. Вернется в Миргород, еще раз глянет на боярских дочерей. Выберет такую, чтоб лицом не дурна и бедра пошире. Наследник княжеству нужен, хватит уже о себе думать и напрасными надеждами маяться. Тошно стало от этой мысли, да только желания свои надобно в дальний угол задвинуть, когда долг пред землей стоит. Нет его выше.

Жарко разгорелся костер, как желание его, что внутри бушевало. Встал он позади, как уговорено было, да только ноздри аромат ее щекочет. Дразнит дикими травами и сладким чем-то. Склонил он голову, едва не утыкаясь носом в ее макушку. Ох, вовек не надышаться! Без шапки нонче, гладкий темный волос блестит на солнце вороновым крылом. Так и просит, чтоб по нему ладонью провели. Потом спустились по длинной шее да тонкую спинку. Ровнехонько ее держит, словно кланяться не привыкла. А пред ним и его желанием склонится! Вот только бы с мертвяками покончить быстрее и уж он своего не упустит.

Подался ближе, не касаясь, но чтоб тепло его тела чувствовала. А если качнется назад, то и обопрется на него. Пусть привыкает к нему, кобылка необъезженная…

Поет она тягучую песню, а голос низкий, бархатный. Манит и приказывает одновременно. Ох, как хочется, чтоб его имя с губ ее слетало! Да только не время сейчас о постели думать.

В чем там дело было – не знал Велеслав, да только нонче мертвяков более двух десятков набилось. Шли, кто ногу приволакивал, кто без руки, у кого башка проломлена. Куски плоти обезображенные, а идут, скаля зубы. Рука невольно схватилась за меч. И вмиг из головы все хмельные мысли выветрились. Это ж уже цельный отряд мертвячий! Справится ли птичка его? С тревогой посмотрел на темноволосую макушку. Не видел ее лица, но отчего-то уверенность ее чувствовал. Будто словами сказала.

Нонешние мертвяки злее вчерашних были. Будто прознали про гибель таких, как они. Пуще прежнего бросались на стену защитную. Ногти ломали, кровь гнилая брызгала, скалили зубы, рыча дикими зверями. Казалось еще немного – и проломят стену дымчатую, доберутся до несносных живых. Особливо до той, из чьих рук черные нити потянулись.

И ей видать тяжко пришлось. Пошатнулась она, когда нити свои выпростала. Инстинктивно за плечи схватил. Сжал осторожно, чтоб опору чувствовала. Холодны плечи и будто озноб ее бить начал. Задрожала, но рук не опустила, выдирала куски темные из мертвяков раз за разом. Те выли как безумные, со всех сторон. Кто-то даже на четвереньки опустился, да вверх прыгнул, надеясь стену перепрыгнуть. Но не смог, заскреб в бессильной ярости скрюченными черными пальцами. Безумие вокруг – не иначе. Куда голову не поверни, всюду вой и морды безобразные, ничего человеческого не осталось. Вдруг раз – и закончилось все. Тишина.

С тихим стоном подогнулись ноги Тамирис. Не дал упасть, прижал ее спинку к свой груди и осел осторожно, внутренне радуясь, что может сейчас ворожею свою в объятьях баюкать. Да только совсем она холодна, будто из прорубь вынула. Велеслав укутал ее в плащ, начал ручки растирать. потом ко рту поднес, дыханием согревая.

- До что ж ты окоченела-то совсем, а? Разве можно так… - бормотал князь, энергично растирая тонкие пальцы. А на них кожа нежная-нежная, никогда такой не видывал. Обычно руки у баб, даже знатных, грубые – кто вышивальной иглой портит, кто нитками от кружев. А тут… бархат невесомый. Не сдержался, прикоснулся губами к тыльной стороне ладони. И будто молния крошечная теплая проскочила. Его пронзила, а на руке оставила крошечный след легкой розовинки. Может и взаправду помочь ей так можно? Коснулся губами щек прохладных, лба высокого. Мерещится – или правда кожа розовеет от ее поцелуев?

- Я ж тебя всю зацелую, только в себя приди. Что ж ты так… - пробормотал мужчина, касаясь кончика изящного носа. Холодного, будто она его в снег всунула. Полувздох-полустон был ему наградой. Затрепетали длинные ресницы, да только сил у нее не был даже глаза открыть.

- Давай, птичка, возвращайся в наш мир, - ласково пророкотал он, поглаживая розовеющую скулу, - открывай очи колдовские.

Распахнула она глаза, да только отчего-то не на бусы свои смотрела, а в глаза его неотрывно.

- Что с тобой, девочка? – нахмурился князь.

- Глаза… красивые…

- Так я весь такой. А ты все нос воротишь, - ухмыльнулся, выдыхая про себя, когда очи ее цвет начали менять на привычный.

- Вот дурак… - прошелестела девушка. А ему и не обидно даже. Все оттого, что улыбка губы красивые тронула.

- Какой есть. Как себя чувствуешь?

- Совсем без сил. Пальцем пошевелить не могу.

- Это…

- Хорошо это! – раздался глумливый голос откуда-то сбоку, - значит заберем девку твою без напряга и глупостей.

На поляну один за другим вышли семеро.

[1]Тя́гло– (здесь) тяжесть, бремя.

[2]Кали́нов мост– мост через реку Смородину в русских сказках и былинах, соединяющий мир живых и мир мертвых.