Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1

Глава 19

Спальня Лу Синя в казарме дворцовой стражи была воплощением аскезы: голые каменные стены, жёсткая койка, грубый табурет да небольшой сундук с немногими пожитками, умещавшими всю его жизнь. Но главное её достоинство заключалось не в уюте, а в окне. Крошечном, с мутным, волнистым стеклом, но выходящем прямиком в запущенный внутренний садик покоев первой госпожи.

Он не спал. Стоял в кромешной тьме, прислонившись плечом к холодной стене у окна, и смотрел. Рана на плече туго ныла, напоминая о каждом странном, немыслимом моменте прошедшего вечера. О её прикосновениях — точных, профессиональных, — которые жгли его теперь куда сильнее, чем демонические когти.

В её покоях ещё горела свеча, отбрасывая на бумажную ширму беспокойный, мечущийся силуэт. Он видел, как она ходит взад-вперёд, словно загнанная тигрица в клетке, как её руки взмывают вверх, будто она говорит с невидимым собеседником. Видел, как она схватилась за голову, будто пытаясь физически выдавить из себя ответы на неведомые ему вопросы.

Безумие, — холодно констатировал он про себя, но уже без прежней слепой уверенности. Слишком много в её «безумии» за последние дни проступило странной, пугающей и оттого ещё более опасной логики.

И тут её движения внезапно стали… целенаправленными. Она отошла от окна, встала в центр комнаты, замерла. Приняла какую-то глупую, нелепую позу, размахивая руками, будто готовилась не к изящному танцу, а к прыжку через пропасть.

Лу Синь нахмурился, всматриваясь сквозь мутное стекло, стараясь разгадать новый ребус её поведения. Что, чёрт возьми, она теперь задумала?

Он увидел, как она сделала короткий, но решительный разбег и… с размаху врезалась головой в ту самую злополучную колонну. Намеренно. С явным расчётом и силой.

В немой тишине его камеры он почти физически услышал глухой, отчётливый стук. Её силуэт дёрнулся и грузно осел на пол, скрывшись из виду за ширмой.

Лу Синь замер. Его собственное дыхание застряло в горле. Все теории, все подозрения и ненависть смешались в один немой, ошеломляющий вопрос, повисший в тёмном воздухе его кельи. Что за невообразимый спектакль он только что лицезрел? И ради чего?

Тело его напряглось инстинктивно, мускулы спины и плеч сжались в тугой узел, словно он сам почувствовал тот оглушительный удар. Он замер у окна, не в силах поверить в увиденное. Его мозг, отточенный годами для распутывания сложнейших дворцовых интриг, для расчёта и холодной мести, отказался обрабатывать это зрелище. Логика дала сбой.

Она… она только что… добровольно…

Это было за гранью любого притворства, любой хитроумной уловки, которые он мог себе представить. Никто, даже самый изощрённый актёр, не станет наносить себе такие травмы, с такой силой, ради игры. Это было что-то иное. Чистое, животное, неконтролируемое отчаяние. Или… настоящая, клиническая безумство, сметающая все границы.

Он видел, как её силуэт отшатнулся и грузно осел на пол, скорчившись от боли в неестественной позе. И в этот миг в его душе что-то перевернулось и разбилось вдребезги.

Вся его ненависть, всё его презрение, вся его железная уверенность в том, что он имеет дело с исчадием зла, — всё это дало глубокую, неизбежную трещину. Перед ним была не монстр. Не холодная и коварная интриганка.

Перед ним была загнанная в ловушку, отчаявшаяся душа. Это было одновременно жалко и ужасно.

Он затаил дыхание, ожидая, что она позовёт на помощь. Зарыдает. Сделает что-то, что вернёт его к привычной картине мира, где она — зло, а он — мститель.

Но она просто сидела на полу, сжав голову руками, безмолвная. А потом… её поза изменилась. Напряжение, вызванное болью, казалось, отступило, сменившись… ошеломлённым шоком. Она замерла, выпрямив спину, уставившись в одну точку перед собой, будто увидела призрака. В её застывшей фигуре читалось уже не физическое страдание, а леденящее, всепоглощающее осознание. Она что-то видела. Что-то ужасное. И этот безмолвный ужас, увиденный через мутное стекло, ударил по Лу Синю.

Что-то она там, в своём повреждённом, отчаявшемся сознании, увидела. И этот безмолвный, леденящий шок, застывший в её силуэте, был страшнее её истерики. Он говорил о встрече с истиной, от которой не убежать.

Лу Синь отшатнулся от окна. Его собственное дыхание, обычно ровное и сдержанное, стало срываться, становясь учащённым и прерывистым в гнетущей тишине.

Лу Синь стоял, вжавшись в холодную стену, и образы начинали складываться в чудовищную мозаику. Его ум, заточенный на вычисление угроз, теперь работал против него самого, выстраивая пугающую логическую цепь.

Добровольный удар головой о колонну. С размаху. С отчаянием в глазах.

Это был не жест театрального безумия. Это было… саморазрушение.

И словно вспышка молнии в сознании, его мысль рванулась к другому недавнему событию — к тому, с чего началась вся эта перемена. К озеру.

«Падение» в озеро.

Все тогда говорили: несчастный случай, скользко, оступилась. Он и сам поверил. Почти.

Но что, если… это было не падение?

Ледяная волна прокатилась по его спине. Он представил её не шатающейся на скользком камне, а стоящей на берегу. Неподвижной. Смотрящей в тёмную, холодную воду. И делающей… шаг. Добровольный шаг.

Она пыталась убить себя тогда.

А сегодня, она пытается сделать это снова. Другим способом. Более отчаянным и прямым.

Его дыхание перехватило. Вся её странность, её метания, её «безумие» — всё это обретало новый, ужасающий смысл. Это была не игра. Это был крик. Крик такой громкий, что он был слышен только в тишине её покоев и в грохоте удара о дерево.

Он смотрел на свет в её окне, и ему вдруг стало физически плохо. Он был её тюремщиком, её надзирателем, её палачом по обету. А она… она была пленником, приговорённым к жизни, от которой сама же и пыталась сбежать. И он, слепо следующий за своей ненавистью, даже не видел этого.

Его план, его кропотливая месть, вся его чёрно-белая картина мира, выстроенная на фундаменте ненависти, рассыпалась в прах, словно подкошенная. Он не мог мстить безумию. Не мог наносить удар отчаянию. Это было бы так же бессмысленно, как пытаться заколоть тень.

Он по-прежнему не знал, кто она. Призрак, вселившийся в тело? Дух, пришедший из иного мира? Или просто безумие, надевшее маску его врага?

Но он теперь знал одно с железной, неопровержимой уверенностью: та, за кем он наблюдал, была не той Тан Лань, что холодно отдала приказ выкинуть с дороги его мать. Та женщина никогда бы не стала биться головой о стену и наносить себе увечья. Она бы сожгла весь дворец дотла из чистой, ядовитой ярости, не сомневаясь ни на миг.

Он закрыл глаза, пытаясь заглушить хаос, бушевавший у него в голове. Но под веками чётко стоял один и тот же образ: она, сидящая на полу в пучине собственного отчаяния, маленькая и сломленная. И он, смотрящий на неё из темноты, как вор, как подглядывающий за чужой болью.

И впервые за долгие годы его сердце, закованное в лёд, сжалось не от привычной, спасительной ненависти. Оно сжалось от чего-то другого, гораздо более опасного, непонятного и разоружающего.

От щемящего, незнакомого сострадания.