Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1

Глава 81

Зал сиял мрачным великолепием. Вместо некогда украшавших его светлых шелков и изящных нефритовых изделий, повсюду ниспадали тяжёлые знамёна с грозной символикой дома Цан — свирепый чёрный дракон на багровом, как запекшаяся кровь, поле. Воздух был густ и тяжёл, наполнен удушающим ароматом редких, дурманящих благовоний, призванных усмирить злых духов и возвещать о мощи нового повелителя. Придворные, тщательно отобранные Цан Синем или вовремя преклонившие колени, стояли в почтительном, неестественном молчании, потупив взоры.

Цан Синь восседал на троне, высеченном из цельной глыбы чёрного обсидиана, в котором отражались искажённые лица придворных, словно их души уже попали в плен к тени. На нём были тяжёлые парчовые одеяния императорского дома Цан, а в руках он сжимал Скипетр Абсолютной Власти — древний артефакт, вынесенный тайно его верными слугами из гробниц предков тридцать пять лет назад. Каждый предмет одежды, каждый символ был частью до мелочей продуманного ритуала, призванного узаконить его власть в глазах Неба и людей.

Великий Жрец, человек с безразличным, восковым лицом, словно сам уже был живым мертвецом, монотонно возносил молитвы тёмным богам и духам предков Цан. Его голос, заунывный и бесстрастный, эхом разносился под сводами зала:

— … и да примет он бремя власти из когтей дракона тьмы! Да склонятся перед ним все девять земель! Да трепещут враги его и обратятся в прах…

Но слова жреца доносились до Цан Синя как отдалённый гул, будто сквозь толщу мутной воды. Его взгляд, остекленевший и пустой, был устремлён куда-то в пространство за спинами трепещущих сановников, но видел он не их.

«Она сбежала. У меня из-под носа. Прямо перед коронацией».

Мысль жгла его изнутри яростнее любого демонического пламени, острее лезвия. Его пальцы сжали костяную рукоять скипетра так, что та затрещала, грозя рассыпаться в прах. Он должен был чувствовать триумф. Сладкое опьянение возмездия, свершившегося спустя долгие годы ожидания. Вместо этого он ощущал лишь гнетущую, зияющую пустоту и всепоглощающую, навязчивую мысль, вытесняющую всё остальное.

Где она?

— … и да осенит его корона предков, дабы правил он десятью тысячами лет! — провозгласил жрец, и его голос, наконец, достиг ушей Цан Синя, прорвавшись сквозь пелену его мыслей.

Два верных демона-стража, чьи тени казались живыми и угрожающими, приблизились к трону. На бархатных подушках цвета запекшейся крови они несли корону. Она была выкована из тёмного металла, отливающего, как вулканическое стекло, и увенчана острыми шипами, словно венец власти должен был причинять боль тому, кто его носит. В её центре пылал огромный кровавый рубин, внутри которого клубилась тёмная энергия, — око Дракона Тьмы.

Цан Синь автоматически, почти машинально, склонил голову. Холодный, невыносимо тяжёлый металл коснулся его чела. Казалось, он впивается в кожу, в кость, в самое сознание, навеки вдавливая в него бремя власти. В зале раздался низкий, гулкий рёв, вырвавшийся из глоток сотен придворных и демонов:

— Да здравствует Император Цан Синь! Десять тысяч лет! Десять тысяч лет и десять тысяч зим!

Крики, полные не искренней радости, а животного страха и подобострастия, сотрясали стены, сдвигая пыль с резных потолочных балок. Он был коронован. Он достиг всего, о чём грезил в долгие ночи изгнания, всё, ради чего он жил и убивал. Он был императором. Повелителем Поднебесной.

Но когда он поднял голову, и корона отбросила на его лицо зловещую тень, его ясный взгляд — всполохи огня в бездне чёрного — пронзил толпу. Он не смотрел на них. Он искал кого-то. Того, кто не мог и не должен был здесь быть. Он не слышал оглушительных приветствий. В его ушах стоял одинокий, пронзительный звон того самого тревожного колокола, что оповестил о её побеге.

Она обессилена? Ранена… — настойчиво звучало в нём. Голодна. Одна или с сёстрами? Его воображение, обострённое тревогой, рисовало унизительные картины: она, прячущаяся в грязном, пропахшем крысами подвале на окраине города, прижимается к холодной стене… или, хуже того, уже бредущая по пыльной дороге куда-то в никуда, слабая, беззащитная перед любым разбойником.

Внезапно его рука снова сжала подлокотник трона. Под бархатной обивкой дерево затрещало. Великий Император, только что получивший абсолютную власть над жизнью и смертью миллионов, был беспомощен перед одной-единственной мыслью, одной пропавшей пленницей. И эта мысль терзала его сильнее, чем шипы короны на его голове. Трон внезапно показался не вершиной мира, а самой прочной и роскошной клеткой, а он — её пленником.

Его сердце, чёрное, перерождённое демонической энергией, сжалось в груди от странной, мучительной боли — гремучей смеси ярости, жгучего унижения и… леденящего страха. Страха не перед заговором или войной, а перед тем, что её поймают не его люди. Что какая-нибудь шайка грабителей или солдаты-мародёры наткнутся на неё раньше. Что с ней что-то случится. Что эти глаза, в которых он безнадёжно пытался разгадать тайну, он больше никогда не увидит.

— Ваше Величество, — приблизился главный министр, склонившись в почтительном, но не лишённом подобострастия поклоне. — Указы о помиловании для членов клана Тан, как вы и повелели, готовы к распространению по всем провинциям. И… усиленные отряды лейтенанта Гоу продолжают прочесывать окрестности столицы. Мы найдём их. — Министр позволил себе снисходительную улыбку. — Этот побег был актом отчаяния, очень непредсказуемым и недальновидным. Обусловлен лишь животным страхом перед казнью. Уверен, если бы принцессы Тан успели узнать о вашем великодушии…

Цан Синь медленно повернул к нему голову. Движение было плавным, почти змеиным. Искры адского пламени вспыхнули в глубине его глаз, и от этого взгляда у опытного царедворца похолодела кровь в жилах, а слова застряли в горле.

— Не «их», — прошипел император так тихо, что ледяное дыхание коснулось уха министра, и больше никто в зале не услышал. Голос был тихим, но в нём была стальная хватка, способная переломить хребет. — Её. Ищите её. Тан Лань. Мне нужна именно она. Живой. И невредимой. Остальные… — он сделал микроскопическую паузу, и в ней повисла судьба двух других сестёр, — … не имеют никакого значения.

Он поднялся с трона. Его высокая фигура в тяжёлых парчовых одеждах вытянулась во весь рост. Новая корона из чёрного металла отбрасывала на пол длинные, уродливо искажённые тени, которые поползли по залу, заставляя придворных невольно отступать. Коронация закончилась. Все ритуалы были соблюдены, все необходимые клятвы принесены.

Теперь начиналось нечто настоящее. Не подавление мятежей, не управление империей. Начиналась охота. Не на врагов трона, а на одну-единственную женщину, которая сумела украсть у него не победу — победа осталась за ним, — а нечто куда более ценное. Его покой. Его уверенность. И теперь он, всемогущий император, стал пленником единственной цели: найти её, поймать и наконец получить ответ на вопрос, что же она такое. И никакая корона не могла заглушить этот зов.

Второй министр, старый и хитрый царедворец Ли Цзюй, чьё лицо было испещрено морщинами, хранившими тайны трёх правлений, выступил вперёд и с почти театральным почтением ударился лбом о полированный пол.

— Сын Неба, светоч вновь воссиявшей династии Цан! Дворец очищен от мятежных псов, но империя… империя подобна кораблю, брошенному в бушующее море после долгого штиля. Нам нужен твёрдый руль и попутный ветер в паруса! Необходимо немедля издать указы, дабы успокоить встревоженные умы подданных и навести незыблемый порядок во всех девяти землях!

Цан Синь, всё ещё стоявший у трона, медленно кивнул. Его фигура, отягощённая короной и парчой, казалась монолитом, воплощением новой, неумолимой власти. Когда он заговорил, его голос прозвучал низко и весомо, без особых усилий разносясь под сводами зала и заглушая последние шёпоты.

— Первый указ, — возвестил он, и каждое слово падало, как печать. — Об амнистии и лояльности. Отныне все чиновники, военачальники, аристократы и простолюдины Поднебесной, кто добровольно признает власть династии Цан и принесёт клятву верности перед алтарём предков в течение одного лунного месяца, будут прощены за свою прошлую службу узурпаторам Танам. Их ранги, титулы и владения останутся при них. — Он сделал паузу, позволяя этим словам просочиться в сознание придворных.

По залу пронёсся почти слышимый, коллективный вздох облегчения. Это был не просто мудрый, а гениальный ход, способный в одно мгновение обезоружить большую часть потенциальных противников и избежать хаоса массовых чисток. Многие из присутствующих уже мысленно составляли текст клятвы.

— Второй указ, — голос Цан Синя стал твёрже, в нём зазвенела сталь. — О расследовании величайшего злодеяния. Нападение нежити на столицу, осквернившее саму землю империи Цаньхуа, не будет забыто и не останется без ответа. — Его взгляд, холодный и пронзительный, медленно скользнул по рядам придворных, заставляя некоторых невольно съёжиться. — Я назначаю специальную следственную комиссию. Во главе её встанет… — он намеренно задержался, выискивая того, кто не был запятнан связями со старым режимом, и его взгляд упал на молодого, но уже зарекомендовавшего себя неподкупностью чиновника, стоявшего чуть в стороне. — … советник Вэй Хань. Ему предоставляются чрезвычайные полномочия. Любые улики, любые подозрения, сколь бы высоко они ни вели, должны быть расследованы. Все причастные к этому мерзкому ритуалу будут найдены и преданы суду по всей строгости возрождённых законов Цан.

Молодой советник Вэй, бледный от внезапно свалившейся на него ответственности, но с горящими глазами, вышел вперёд и склонился в глубоком поклоне.

— Ваша воля — закон, Сын Неба! Не пощажу ни сил, ни жизни!

Цан Синь кивнул, и в его глазах на мгновение мелькнуло нечто, отличное от гнева или отстранённости — удовлетворение от хорошо расставленных шахматных фигур. Он давал империи порядок, а своим подданным — чёткие указания. Но в глубине души он знал, что самый важный приказ уже отдан шепотом, и его исполнение волновало его куда больше, чем все эти государственные дела.

Шум зала, гул голосов, тяжёлый взгляд короны — всё это внезапно растворилось, отступило, как прилив. Для Цан Синя наступила абсолютная тишина, и в ней вспыхнула одна-единственная, яркая и болезненная, как удар кинжалом, память.

Фестиваль.

Воздух тогда был густым и сладким от запаха жареных лепёшек и имбирного чая. Тысячи разноцветных фонарей плыли по тёмному небу, словно стаи светлячков, унося в высь молитвы и надежды. И она… она стояла рядом с ним, не как принцесса и пленница, а просто как женщина. Её лицо в мягком свете фонарей было лишено привычной холодной маски, оно было живым, задумчивым, почти уязвимым.

И тогда он, движимый порывом, который был сильнее всех его расчётов, всей его ненависти, наклонился и прикоснулся губами к её губам.

Это не был поцелуй завоевателя. Это не был поцелуй мести. В тот миг не было ни Трона, ни клана Тан, ни крови, что разделяла их. Было только это — внезапная, шокирующая теплота. Теплота её губ, лёгкий, едва уловимый аромат зимней сливы, что всегда витал вокруг неё. В его демонически холодном существе, выжженном ненавистью, этот прикосновение ощущался как ожог. Но ожог живительный, болезненный и желанный одновременно.

Он помнил, как она замерла, не отталкивая его, но и не отвечая. Её глаза, широко раскрытые, смотрели на него с таким изумлением, что в нём не было ни страха, ни отвращения. Была лишь тихая, всепоглощающая растерянность.

И сейчас, стоя на вершине власти, с короной на голове, он снова ощутил тот вкус на своих губах. Призрачный, неуловимый. И вместе с ним нахлынула волна чувств, таких чуждых, что его сердце сжалось в комок.

Он сжал веки, пытаясь прогнать наваждение. Но картина была ярче и реальнее, чем всё, что происходило вокруг. Фонари, её тёплые губы, тишина между ними, нарушаемая лишь праздничным гомоном где-то вдали.

И он понял, что его охота — это не только желание найти ответ. Это отчаянная, безумная попытка вернуть тот миг. Обрести его снова, даже если для этого придётся перевернуть всю империю.