Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1

Глава 8

Покои принцессы Тан Лань тонули в полумраке. Затянутые тяжёлым шёлком окна пропускали лишь рассеянный, пыльный свет, в котором кружились миллионы золотых частичек. Воздух был густым и неподвижным, наполненным ароматом чего-то острого, тревожного — запахом невысказанных мыслей и кипящего гнева.

Посреди этого богатого уединения, на персидском ковре с причудливыми узорами, металась принцесса. Тан Лань шагала по ковру, словно тигрица в клетке из бархата и золота. Её босые ноги, бледные и изящные, бесшумно касались прохладной поверхности, оставляя мимолётные отпечатки. Каждый шаг был отточенным, яростным, полным сдерживаемой энергии. Платье-халат служанки развевалось вокруг неё, как взволнованные крылья.

Она не просто ходила — она вела безмолвную битву с призраками своего прошлого. Губы её шевелились, выплёскивая наружу обрывки мыслей, которые с бешеной скоростью неслись в её голове.

— … И её бойфренд — начальник бюро, он и отвлёк стражника… — её шёпот был хриплым, колючим, больше похожим на шипение. Она жестикулировала, её пальцы с длинными, ухоженными ногтями врезались в ладони, будто пытаясь схватить невидимые нити заговора. — Сестра могла толкнуть и сбежать… Плавать Тан Лань не умела, и сестра это знала… Знала!

Она замолкала, застывая на мгновение, чтобы вновь сорваться с места, вычерчивая по ковру невидимые схемы предательства.

— Широнг говорил правду, но кто будет слушать стражника, когда допрос ведёт будущий муж сестры? — её голос сорвался на горький, саркастический смешок, лишённый всякой веселости. — Конечно… Потому он прискакал ко мне с расспросами, и на его лице было облегчение, когда я сказала, что ничего не помню. Вот же сволочи! Идиоты! Думают, я так и останусь милой дурочкой, прыгающей у них на поводке?

Внезапно она замерла, уперев руки в боки. Её силуэт, резкий и напряжённый, вырисовывался на фоне тёмного дерева. Голова была откинута, взгляд устремлён в потолок, но видела она отнюдь не резные панели. Она видела холодные воды озера, лицо сестры и удобную паутину лжи, сплетённую вокруг неё.

— Осталось понять, чем я насолила средней сестре, — проговорила она уже громче, обращаясь к безмолвным стенам. — Всё из-за этого дурацкого парнишки? Решила меня убрать из-за ревности? Или это на эмоциях?

И тут её лицо изменилось. Гнев и ярость словно стекли с него, сменившисьледяной, отстранённой проницательностью. Взгляд стал остекленевшим, уходящим вглубь себя.

— Хотя… — её голос стал тише, но твёрже. — Тан Лань могла ей что-то ещё сделать. Вполне. И Широнга тоже быстро «убрали», пока слухи не пошли. Хорошо ещё, что не прикончили.

В этом «вполне» звучала бездонная пропасть. Она допускала, что та, прежняя Тан Лань, могла быть не невинной жертвой, а игроком, который сам нарывался на беду. И это осознание было страшнее всего.

В углу комнаты, залитая тенью, Сяо Вэй неловко переминалась с ноги на ногу. Роскошный шёлковый халат, который надела на неё госпожа, казался ей чужой кожей. Дорогая ткань неприятно скользила по телу, вызывая мурашки. Но куда больший дискомфорт причиняло ей выражение лица Тан Лань. Оно снова стало таким, каким было до падения — холодным, отстранённым, непроницаемым. Та маска высокомерной принцессы, которая таила в себе столько боли и одиночества. Сердце маленькой служанки сжалось от привычной, острой жалости. Она боялась этой маски. Боялась, что та короткая вспышка искренности, что была между ними, угасла навсегда.

Робко, почти неслышно, она подняла руку, словно школьница на уроке, пытаясь привлечь внимание тигрицы, поглощённой своими мыслями.

— Госпожа?.. — её голосок прозвучал тоненькой ниточкой, готовой порваться в гнетущей тишине покоев.

Тишина в ответ была оглушительной. Казалось, сама комната затаила дыхание в ожидании, куда теперь повернёт свой гневный взгляд разбуженная принцесса.

— Госпожа… может, мне уже переодеться? — прошептала Сяо Вэй, и её голосок, тонкий и робкий, как паутинка, затерялся в гнетущей атмосфере комнаты. Он разбился о каменную стену концентрации Тан Лань, даже не достигнув её сознания. Принцесса не слышала её. Она снова заходила по ковру, её босые ступни бесшумно поглощали расстояние, а в глазах, устремлённых в никуда, бушевала буря из обрывков заговоров и горьких догадок. Она была капитаном корабля, заблудившегося в тумане собственной памяти, и каждый шаг был попыткой нащупать верный курс.

Внезапно в дверь постучали.

Стук был не похож на почтительное поскрёбывание служанки. Он былчётким, сухим, настойчивым. Три отмеренных удара, лишённых подобострастия, но исполненных неоспоримой важности. Стук официального известия. Стук мира, который врывался в её уединение, напоминая, что от его законов и иерархии не спрятаться.

Тан Лань вздрогнула, как от щелчка бича. Взгляд её моментально прояснился, сменив рассеянную ярость на мгновенную, хищную собранность. Она метнулась к двери одним стремительным движением, от которого взметнулись полы шёлкового халата.

— Кто там? — её голос прозвучал нарочито раздражённо, с хорошо сыгранной ноткой капризной усталости. — Я приказала не беспокоить!

За дверью послышался голос Цуй Хуа, но в нём не было обычной мягкости. Он был напряжённым, формальным, отстранённым.

— Ваше высочество, тысяча извинений за беспокойство. Пришло срочное донесение. Из внутренних покоев дворца. От… самого Сына Неба.

Слова «Сын Неба» повисли в воздухе, словно удар гонга. Снежу пронзила ледяная игла страха, острая и безошибочная. Император. Отец. Не просто правитель, а человек, чьё молчаливое осуждение она чувствовала всю свою жизнь. Тень, отброшенная смертью матери, легла между ними непреодолимой стеной. Он не навестил её после «несчастного случая». Его безмолвие было красноречивее любых упрёков. А теперь — донесение. Не приглашение, не отеческое участие, а официальный свиток. Это не сулило ничего хорошего.

Сердце её заколотилось где-то в горле, но руки не дрогнули. Воля, закалённая в горниле недавних открытий, взяла верх над детским страхом. Она приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы в щель блеснул узкий отрезок её лица и можно было высунуть руку — бледную, с идеальным маникюром, требовательно раскрытую ладонью вверх.

— Давай сюда, — бросила она коротко, безсмысленно, голосом, не терпящим возражений.

Наступила короткая, красноречивая пауза. Цуй Хуа, воспитанная в строжайших правилах этикета, наверняка замерла в немом недоумении. Передавать императорский указ в руку, как какую-то подачку, через щель в двери — это было неслыханным нарушением протокола, почти кощунством. Но приказ есть приказ. Мягкий шелест шёлка, и в протянутую ладонь лёг небольшой, ноплотный свиток из прекрасной желтоватой бумаги — той самой, что делали специально для императорских указов. Он был тяжёл не от веса, а от значимости. Шёлковый шнурок, перехватывающий его, был запечатан большой каплей тёмно-красного сургуча с оттиском императорской печати — знаком дракона, вобравшим в себя всю безграничную власть его отца.

Тан Лань молниеносно отдёрнула руку и с силой захлопнула дверь, словно отсекая надвигающуюся угрозу. Она прислонилась к твёрдой деревянной поверхности спиной, чувствуя, как холодная резьба впивается в лопатки сквозь тонкий шёлк. Комната снова погрузилась в тишину, но теперь это была тишина перед приговором.

Она замерла, сжимая в руке свиток. Он обжигал пальцы холодом власти и отчуждения. В этом маленьком свёртке заключалась не просто информация — заключалась её судьба. Приказ. Выговор. Новое ограничение. Возможно, приговор. Размеренная, безразличная воля человека, который видел в ней не дочь, а проблему, досадную помеху в идеально отлаженном механизме империи.

Сяо Вэй, затаившаяся в углу, наблюдала, как госпожа, только что бывшая воплощением яростной энергии, теперь застыла, словно изваяние, с лицом, на котором читалась не детская обида, а твёрдая, взрослая горечьчеловека, готового принять любой удар, но не готового согнуться.

Мораль этой сцены была пронзительна и жестока: можно сбежать от заговоров сестёр, можно переиграть коварных министров, но от воли Императора, от тяжести его неприязни, спрятанной за сухими строчками официального указа, убежать невозможно. Это стена, о которую разбиваются все надежды и против которой бессилен любой бунт. Оставалось только развернуть свиток и узнать, какой же приговор вынес ей отец.

Вот он, момент истины! Сейчас она, наконец, узнает, что же стряслось в этом змеином гнезде под названием императорский двор.

И обомлела.

Перед ней предстали изящные, выведенные с каллиграфическим изыском строки. Иероглифы были красивыми, сложными… и абсолютно бессмысленными для её взора. Она скользнула по ним взглядом, как нерадивый ученик по тексту на непонятном языке. Мозг отчаянно пытался схватить знакомые очертания.

«Её высочеству… император… змея… зал… будущее…» — выхватила она отдельные знаки. Змея в императорском указе? Это что, меню на ужин? Или намёк, что кого-то стоит отравить? Будущее? Очень конкретно, спасибо, отец.

Она водила пальцем по дорогой бумаге, чувствуя, как изящные завитушки упрямо отказываются складываться в связные мысли. Голова закружилась. Внутри всё похолодело.

«Стой-ка, — медленно пронеслось в голове, — а ведь я… я же…»

Осознание ударило, как обухом по голове. Она, выпускница если не академии, то уж точно неплохого университета, способная с ходу проанализировать договор на пятьдесят страниц, не умела читать на этом чертовом языке! В своём мире она была грамотной, даже умной! А здесь… здесь она была полной, беспросветной, стопроцентной неучей!

В её сознании грянул немой, истеричный вопль, достойный затравленного животного:

Чёрт! Чёрт-черти-чертята! На каком-таком «будущее»⁈ Что мне делать-то⁈ Это же приказ от самого императора! Его, наверное, должны зачитать вслух при полном собрании придворных под звуки фанфар! А Цуй Хуа просто сунула его мне в руку, как счет из прачечной! А я не могу прочитать! Я — принцесса — функционально неграмотна!

Она подняла глаза на Сяо Вэй, которая смотрела на неё с щенячьей тревогой. Мысль попросить служанку прочитать указ мелькнула и тут же сгорела в пламени стыда.

Уголки губ Тан Лань медленно поползли вверх, сложившись в улыбку. Но это была не её сегодняшняя солнечная улыбка, а та самая, старая, натянутая и леденящая душу улыбка прежней хозяйки. Сяо Вэй увидела её — и по её спине пробежал холодок.

— Сяо Вэй, — голос госпожи прозвучал неестественно сладко. — Будь добра, прочти-ка мне это вслух.

Служанка затрясла головой, её глаза наполнились искренним ужасом.

— Госпожа, я… я не могу! Я не обучена грамоте! Я не знаю иероглифов! — она чуть не расплакалась от стыда и страха.

Нет, это было немыслимо. Это всё равно что попросить дворника прокомментировать судебное решение Верховного суда.

Её взгляд дикого зверя метнулся к двери, за которой, она знала, стоял Лу Синь. Он-то уж точно умел читать. Этот бука, наверное, родился со свитком в одной руке и мечом — в другой. Но просить его? Раскрывать перед этим живым воплощением холодной компетентности свою унизительную, позорную беспомощность? После всей этой истории с Широнгом, где она пыталась казаться милосердной и мудрой? «Ах да, Лу Синь, кстати, я неграмотна, будь другом, прочти, не собирается ли мой папаша выдать меня замуж за князя Йети?»

Снежа сжала драгоценный императорский свиток в руке так, что бумага с надменным шелестом смялась. Она стояла, прислонившись к двери, в простом платье служанки, с символом абсолютной власти в кулаке. Этот свиток мог содержать что угодно — от выговора за неподобающее поведение до приказа о немедленной свадьбе с кем-нибудь невыносимо скучным. И она была абсолютно слепа и беспомощна перед ним.

Ирония судьбы была великолепна в своём злом умысле. Она готова была сражаться с заговорами, интригами и ядом, но первая по-настоящему непреодолимая стена в её новой жизни встала перед ней. И она была сделана не из стали или камня, а избумаги и туши. Величайшая империя, и её принцесса не может прочитать записку от папы.

Мысли в голове Тан Лань метались, как перепуганные мыши в узкой коробке. Вариантов, если честно, не было. Совсем. Оставалось только одно — унизительное, рискованное, но единственное.

Она сделала глубокий вдох, словно собираясь нырнуть в ледяную воду, осторожно приоткрыла дверь и выглянула в приёмную.

Лу Синь стоял на своём посту, неподвижный, как скала, только что изваянная скульптором под названием «Вечная Подозрительность». Его взгляд, тяжёлый и пронзительный, тут же устремился на неё, словно радар, засекший неопознанный летающий объект. Он, конечно, заметил, что она до сих пор щеголяет в платье служанки, и это явно не добавляло ему душевного спокойствия. В его глазах читался немой, но красноречивый вопрос: «Опять что-то начинается?»

— Лу Синь, — позвала она его, натянув на лицо самую беззаботную и легкомысленную улыбку, какую только смогла изобразить. Получилось, должно быть, жутковато. — Войди на минутку. Без церемоний.

Он вошёл, и комната мгновенно сузилась. Он не просто занял пространство — он его поглотил. Его доспехи мягко лязгнули. Взгляд скользнул по Сяо Вэй, замершей в углу в роскошном халате самой Тан Лань, и его брови под стальным шлемом медленно поползли вверх, выражая безмолвный, но абсолютный ужас перед этим сюрреалистичным представлением. Картина складывалась всё более бредовая.

— Господин страж, — начала Тан Лань, вертя в руках злополучный свиток, словно это была не императорская воля, а недоделанное оригами. — У меня… небольшая проблемка. Пустячок, в общем-то. Видишь ли, после того злополучного удара голова до сих пор кружится, и эти иероглифы… — она сделала театральную паузу, сокрушённо взмахнув свитком, — они просто пляшут перед глазами! Никак не могу разобрать ни строчки. Будь добр, прочти-ка вслух. Окажешь неоценимую услугу.

Лу Синь замер. Казалось, даже воздух в комнате перестал циркулировать, чтобы не мешать. Его лицо стало абсолютно непроницаемым, словно высеченным из гранита. Читать вслух личное послание Сына Неба? Это было не просто нарушение протокола. Это было кощунство, примерно того же порядка, если бы его попросили пересказать содержание императорской ночной рубашки. Его взгляд метнулся к свитку, потом к её лицу, пытаясь отыскать в нём признаки насмешки, провокации или хотя бы остатки вменяемости. Но он видел лишь лёгкую, наигранную нервозность и ту самую «головокружение», которое уже несколько часов заставляло её вести себя как сумасшедшую, только что сбежавшую из кукольного театра.

Он колебался секунду, но приказ, пусть и отданный таким странным тоном, есть приказ. Медленно, почти церемонно, словно принимая заряженное взрывное устройство, он взял свиток из её рук. Его пальцы в латных перчатках были удивительно аккуратны и нежны. Он развернул бумагу почти торжественно, и его глаза быстро, как шпионский сканер, пробежали по строчкам.

— «Её высочеству, первой госпоже Тан Лань, — начал он читать своим низким, глуховатым голосом, в котором было ровно столько эмоций, сколько в зачитывании протокола о задержании. — Его величество император Тан Цзяньюй ожидает ваше высочество завтра в час Змеи в Зале Весеннего Цветения для аудиенции. Обсудить вопросы, касающиеся вашего будущего».

Он сделал микроскопическую паузу, чтобы подчеркнуть всю тяжесть последних слов, и закончил с ледяной формальностью:

— «Да не осмелится она опоздать».

Он закончил и поднял на неё взгляд. В его глазах читался немой, но кричащий вопрос: «Вы всё это поняли? Или мне нужно повторить медленнее, с поясняющими жестами?»

Снежа поняла. И её кровь, только что бешено циркулировавшая от стыда, резко похолодела. Аудиенция. С императором. «Будущее». Эти слова звучали не как приглашение, а как официальный вызов на дуэль, где в качестве оружия будут использоваться намёки, упрёки и приказы.

— Будущее… — тихо повторила она, глядя в пустоту где-то за спиной Лу Синя, словто пытаясь разглядеть в ней хоть какие-то обнадёживающие контуры. — Понятно. Благодарю тебя, Лу Синь. Можешь идти.

Он кивнул, отдал ей свиток с таким видом, будто возвращал разорвавшуюся бомбу, и вышел, оставив её наедине с грядущим «будущим» и с Сяо Вэй, которая, кажется, вообще перестала дышать. Дверь закрылась с тихим щелчком, похоронив последние надежды на спокойный остаток вечера.

Слово «завтра» прозвучало в тишине комнаты подобно удару гонга, отзвук которого застыл в воздухе, тяжёлый и зловещий. Завтра. У неё был всего один вечер. Одна короткая ночь. Мизерная песчинка во времени, чтобы подготовиться к встрече с самым могущественным и, вероятно, самым опасным человеком в этой вселенной.

И это был не просто император. Это был её отец. Человек, чья неприязнь витала в пространстве между ними незримой, но прочной стеной. Человек, который видел в ней не дочь, а живое напоминание о потере, досадную ошибку, которую нельзя стереть. А она… она даже не знала, как с ним говорить. Какие слова здесь подобающи. Какие интонации не приведут к опале. Она была актрисой, которую без подготовки вытолкнули на сцену перед самым взыскательным зрителем, обязанной сыграть роль, текста которой она не видела.

Её взгляд упал на смятый в её руке императорский указ. Желтоватая бумага, измятая её отчаянными пальцами, несколько изящных строк, выведенных чёрной тушью. Казалось бы, ничего особенного — бумага и тушь. Всего несколько иероглифов.

Но в её руке они ощущалисьтяжелее любых латных доспехов, громоздких и неповоротливых. Они давили на плечи грузом не просто приказа, а всей системы, всей имперской машины, всей её судьбы, которая теперь была вписана в эти несколько строк. Это был не свиток. Это был камень, привязанный к её ногам, который тянул её на дно неизвестности.

Она разжала пальцы, сгладила бумагу на колене. Каждый завиток иероглифа казался ей теперь не просто знаком, а замком на двери в её будущее. И у неё не было ключей. Только одна ночь, чтобы их подделать.